Odyr

На удивление приятный солнечный день выдался в их маленьком, нет, крошечном Рейкьявике. Лучи мягко касались бледного лица долговязого парня, которого и мальчишкой назвать язык не поворачивался, — настолько одухотворенным было выражение лица и воодушевленным взгляд. Толстая папка с несколькими тетрадями и бесчисленным количеством всевозможных листиков занимала руки, но не внимание Маттиаса, который с неподдельным интересом рассматривал центральную улицу родного города. Пряничные домики с разноцветными фасадами притягивали взор, не давая отвлечься на какие-то проблемы, роящиеся в голове. Да этому способствовала и брусчатка, на которую стоило смотреть, если не возникало желания узнать, какова она на запах. Сегодня определенно его день. Харальдсон был в данном полностью уверен, ведь просто так крылья за спиной не раскрываются, а ноги сами не несут в нужном направлении. Словом, его небольшому счастью предела не было. Самую масштабную свою задумку Маттиас наконец воплотил, закончив лишь сегодняшним утром. Конечно же об этом стоило рассказать человеку, который прикладывал энное количество своих моральных сил в создание, как ни странно, этого вороха бумаг. Ухватив норовивший выпасть двойной тетрадный лист, парень завернул в ближайший двор, едва завидев мужчину, неторопливо идущего посреди проезжей части. Своего учителя, соответственно, и классного руководителя, он не намеревался встретить. Безалаберное отношение к экзаменам настораживало всех, а причины Харальдсон озвучивать и не думал, поскольку понимал, что будет поднят на смех. Абсолютно всеми. — Но с Клеменса же не смеются, хотя, в теории, там ситуация куда более плачевная, если смотреть с точки зрения обывателя… — задрав русую голову просипел Харальдсон, — … церковный хор — весьма специфический род занятий… Ужасаясь своей же манере речи, хриплому голосу, севшему из-за того, что паренёк пытался распеться, но на выходе получал лишь некий рык, схожий со звериным, он уверенно последовал дальше, ведь часы на ратуше пробили десять, а это значит, что воскресная служба подошла к концу и Ханниган наконец-то свободен. Можно выловить его из толпы принарядившихся горожан, поговорить, пожаловаться на предстоящие трудности, связанные с переходом в старшую школу. Когда тебе тринадцать – всё трудно, черт его дери. А еще где-то отец и Августа, уверенные, что сын готовится, стараясь заполнить свои пробелы в точных дисциплинах; в царице наук, то бишь математике, с отдельным рвением. Но к их сожалению, они очень ошибались. Теперь оставалось желательным не попасться им на глаза. Выскочив на залитую солнцем широкую улицу, Маттиас положил папку на ограду, что окружала костёл и его дворик. Ухоженный и уже зелёный, со множеством клумб и аккуратно подстриженных кустарников. И, казалось, расставленными на каждом углу статуями Марии. Смысла данного Харальдсон искреннее не понимал, как и назначения столь огромного количества церквей, которые привлекали его лишь в качестве архитектурных объектов. В конце концов, Католическая церковь давно погрязла в распутстве и деньгах. Деньги… Ох, как же он их ненавидел. Именно этому он посвятил свою писанину, ночами изучая теорию коммунизма, а именно читая, с походным фонариком, «Капитал» Маркса. Зажмурившись, Матти повернулся к солнцу, вытягивая тонкую шею. Он ждал тепла, хотя от солнечных лучей нос покрывался веснушками, а вместе с этим в ход шел принадлежащий мачехе крем для рук, чтобы избавиться от ненавистных пятен. Выходило плохо, но надежды Харальдсон не оставлял, ведь своего нужно добиваться. Это мальчик мог и умел, а потому был уверен, что скоро будет выглядеть, как вполне себе приличный человек. Наконец двери костела будто выплюнули толпу жителей Рейкьявика на улицу, чему многие из них были рады. Каноничные гимны и молитвы на латыни — это весьма неплохо, но обыденные разговоры о том, кто, где и когда, занимали внимание простого люда куда больше. О том, что по факту, он и сам к ним всем принадлежит, юноша старался не думать. Его юношеский максимализм просто не мог позволить того, чтобы его счастливый обладатель может быть самым обычным человеком, которому уготована судьба, полная обыденности и серости. Прелестная жена, дом, милые дети… Семейная жизнь страшила Харальдсона, который осознавал, что данное не за горами. Вечно ходить на замерзшее озеро зимой, а летом к морю не выйдет, ведь все станут на накатанную дорогу. — Эй, Матти, что ты здесь забыл? Звонкий голосок заставил печальные мысли покинуть юную голову, а её повернуться в сторону источника первого. Им оказался невысокий коренастый мальчик со светлыми, будто выбеленный лён, волосами и открытым лицом с правильными чертами. Клеменс Ханниган. Радость и гордость родителей и всех родственников. Умный, с прекрасным голосом и способностями к иностранным языкам. В свои двенадцать он вполне свободно владел немецким и датским, над которыми бился его кузен. И уж если бы не легкий нрав и внутренняя искрящаяся доброта, Маттиас давно его ненавидел. Всем сердцем и душой. Но этого не случилось. И снова же дело обстояло в прекрасном внутреннем мире этого человека. Или же кровная любовь была сильнее вероятной неприязни. Кто знает. — Я дописал, Клем. Полностью, — улыбнувшись протараторил подросток, похлопав по пухлой папке, — я только разложу по порядку и начну редактировать. Будто маленькое солнышко, улыбка озарила лик Ханнигана, но он не бросил порыва обнять своего родственника. Слишком теплые и слишком крепкие объятия настигли Маттиаса, что тот едва устоял на ногах. — Как хорошо! Я даже не сомневался в том, что ты сможешь это, — пролепетал мальчик, будто описывал увиденное в женской раздевалке в школе, все так же не разжимая объятий, — Матти, вчера Германия оккупировала Данию, Копенгаген капитулировал. Контраст. Яркий контраст между тем, что было, стало и осталось в памяти всей улицы и близких друзей семьи. Маленький добродушный Клеменс, прилежный ученик и гордость матери с отцом неожиданно полюбил этот странный агломерат из двух немецкоговорящих стран и частей их соседей. А ещё они сотрудничали с Советским союзом, насколько Маттиас это знал. И сие как-то делало картину позитивнее. Ему нравилась эта страна, которая лежала на пути к свержению власти денег, которая царила в мире. Но захват Дании… Он отшатнулся, едва не упав на забор, и параллельно хватаясь за него. Воздух выбило из легких, ведь в прошлом году заключили договор о ненападении… Юноша едва выкашлял единственную фразу: — В смысле?       

***

       С улицы доносились звуки марша и немецкая речь. Не разительно отличная от исландской, но режущая слух своим звучанием. Лишь двенадцатое апреля, а их страна, их остров и уголок мира оккупирован так же, как и большая часть Европы. Маттиас опустил серые глаза, стараясь не плакать при отце и мачехе. Узоры на свитере оказались весьма интересным зрелищем, от которого он не желал отрываться, даже чтобы проследить за тем, как он взял чашку. Неспешную беседу двух взрослых людей прервал невнятный вскрик их сына и шум воды. Немудрено, что при таком раскладе руку обдало кипятком. Пока Августа суетилась в спальне, ища нужный тюбик с мазью, отец вычитывал непутевого отпрыска, этот самый ребёнок стоял, подставив ошпаренную кисть под холодную воду. Харальдсон плакал. Молча и без всхлипов. Плакал, смотря в одну точку, которой стала засаленная плитка над кухонной раковиной. Он знал, что сейчас мачеха, эта прекрасная добрая женщина, заставит намазать поврежденную кожу отвратительной мазью, что отец достучится и прочтёт целую лекцию, но потом обязательно потреплет волосы, превратив их в некое подобие гнезда; знал, что будут вопросы у соседских ребят, которые со смесью восторга и страха рассматривают новоприбывших. Но он и понятия не имел о том, что будет дальше.