Odyr

— Каждое слово в Вашей проповеди, Святой отец, не должно касаться политики и сегодняшней ситуации. В идеале все должно призывать к покорности и смирению, — натянуто вежливо процедил мужчина средних лет, практически нависая над священнослужителем, — надеюсь, Вы меня поняли, герр Густавссон? Услышав ответ утвердительный, он одним движением отошёл, снимая фуражку, до этого демонстративно нахлобученную на глаза. Церквей, как и религии общепринятой, бригадефюрер Ратценбергер не признавал. Лжи с притворством ему было достаточно в повседневной жизни, а еще и в специально отведенных строениях слушать лицемеров, говорящих о благодетели и прибывающих к доброте, он слушать не собирался. — И детям с хора напомните, что шутки неуместны. Я понятно изъясняюсь? Деланное спокойствие Густавсона выводило офицера из себя, хотя он ожидал именно такого рода беседу, ведь данные личности эмоциями не руководствуются. Кивнув, мужчина, громко стуча набойками, последовал к двери. Вслед ему лишь было кинуто: — Да благословит тебя Бог, сын мой… Благословит… Рейнхард иронично усмехнулся, поправляя перчатки, прежде чем коснуться дверной ручки. Как бы то ни было, все это смешило. Смешило до колик и слез. Уж слишком всё стало наигранно-наивным. — Да-да, и вам того же, — не разворачиваясь процедил служащий СС, — всего доброго. От удара двери крест, несколько десятков лет провисевший над нею, упал после нескольких маятникообразных движений, оставив после себя лишь светлый силуэт. Осенив себя крёстным знамением, святой отец прошептал нечто на латыни, что Клеменсу не было под силу разобрать. Ни о каком разговоре Ханниган уже и не помышлял, поскольку в голову давно и накрепко засело то, что никого, особенно отца Сверрира, в таком состоянии беспокоить нельзя, если собственное здоровье тревожит хоть на йоту. Мальчик намеревался отпроситься с заутреней в субботу, поскольку обещал Маттиасу помочь с некоторыми частями пьесы, которые нуждались в редакции и переработке. И кто ж, как не Клеменс, мог оказать помощь в таком нелегком деле, забравшем у кузена столько жизненных сил. Аккуратно обхватив пальцами дверной косяк, он заглянул во внутрь комнаты, когда его задел тот самый офицер, ища выход из здания. — Es tut mir Leid ¹, — сдавленно прошептал школьник, суетливо отдирая свои кисти, будто присохшие к дереву, и разворачиваясь к немцу. Опрятный мальчонка с огромными голубыми глазами в половину лица не мог не зацепить внимания идейного национал-социалиста. Будто его Йозеф заглядывал в отцовский кабинет, стараясь выловить те крошки внимания, которые изредка доставались. Под языком мерзко засосало, а сердце пропустило удар. Его маленького сына больше нет. Нет уже как год. Осознание настигло Рейнхарда лишь сейчас, перед исландским школьником из церковного хора. — Ничего, малыш, это всё ерунда, — мягко улыбнулся офицер, буквально впиваясь взглядом в каждую черту детского лица, — ты что-то хотел? Святой отец сейчас не в духе… Шелест бумаги и грохот упавшей картонной папки прервали слова, не дав Ратценбергеру закончить мысль. А уж возобновить её не дали всхлипы, раздавшиеся практически мгновенно. И к сожалению пустые коридоры, и сводчатые потолки имеют свойство звуки отражать. Ханнигану было ужасно неловко. Неловко настолько, что он банально не знал, что делать со всей этой ситуацией. Ничего умнее, чем просто сбежать отсюда, на ум не приходило. А поскольку идея была провальной с самой её задумки, то можно было просто расплакаться здесь и сейчас. Отцовская гордость, мамина радость, общий позор. Не успел Клеменс опомниться, как в его руках оказались собранные в одну кучу листы с его почерком, исписанные Маттиасом, набранные на печатной машинке… — Что это такое? Расскажешь, если не секрет? Оформлено, как драматическое произведение, но исписано детской рукой. Последнее давало основания для сомнений в жанровой принадлежности. Да и напуганный мальчик напротив нуждался в том, чтобы перевести столь неудобную для ситуацию в иное русло. Определенно, выяснение оттенков морального состояния местного «Мессии» не стоило ни времени, ни нервов юного представителя, вероятно, интеллигенции. Рейкьявикская интеллигенция… Точно. Она и поможет власти Фюрера укорениться в этой дикой стране с цивилизованными людьми. Обратную ситуацию военнослужащий наблюдал в Польше. Прекрасная архитектура сочеталась с людьми, обезумевшими от обретенной государственности, а оттого переставшими считать себя ровней тем же украинцам, живущим по соседству. Чрезмерная гордыня стала их бичом, навлекшим беду в виде двух держав с красными знамёнами. Сейчас ситуация отстояла несколько иначе. Без сопротивления и Сопротивления. Чудесное место для Гестапо, прекрасное для Вермахта и Люфтваффе, чудесная возможность для Лебенсборна ². — Это писал мой кузен, — без тени лукавства ответил Клеменс, переминаясь с ноги на ногу, зажав ворох в ручонках, — хотите почитать кусочек?

***

Вещи, происходившие в последнее время, не давали Маттиасу покоя. Он четко осознавал, что происходит нечто не то. И это отбирало его крепкий сон и последние силы. Последние, потому что он понимал: осталось совсем недолго, прежде чем отправиться в увлекательное путешествие к праотцам. С пневмонией долго не живут. Парень натянуто улыбнулся, нервно пряча руки в рукава отцовского свитера. Даже не верилось, что оставалось совсем мало времени. Смех с нотками истерии наполнил небольшую комнату, заваленную личными вещами Харальдсона. Несколько дней он даже не притрагивался к процессу уборки, ведь смысла не было. Банальное его отсутствие отбивало охоту. А зачем, если скоро всё равно в гроб? Жизнь для Матти свелась к визиту доктора раз в неделю, приходу нескольких товарищей время от времени и окна, из которого ярким пятном виднелся алый стяг. Книги же пылились аккуратной стопкой на рабочем столе, который стоял в этой квартирке на четвертом этаже столько, сколько помнил себя глава сего семейства. С апреля Харальдсон старался не поднимать глаза к небу и крышам других домов, чтобы не видеть этого отвратительного знамени победы всесильной германской армии над их кусочком земли посреди океана. Почему Британия про них забыла… Она ведь куда ближе, нежели остальные страны Европы, а помощи нет. Англия ведь правит морями… За закрытой дверью слышалась возня в двух других комнатах и коридоре, еще один знакомый голос. Уж слишком знакомый, чтобы оказаться принадлежащим постороннему человеку. Стоило лишь напрячь слух, сразу стало ясно, что речь идет об отсутствующем человеке, которого родители не могут найти битый час. Ровно, как и часть вещей. Дверная ручка провернулась и в маленький мирок, сооруженный умирающим ребенком, ворвалась женщина лет тридцати пяти и приятной внешности, несколько потрепанной жизнью. Хотя так лишь рисовало происходящее подсознание, воспаленное температурой. На деле же Августа лишь заглянула, дабы осведомиться, что все находится в относительном порядке, если так можно назвать текущее положение дел, и задать один вопрос, интересующий уже две семьи: — Маттиас, ты не знаешь, где Клеменс может быть? Нет, Маттиас не знал. Но догадывался. Не раз и не два он слышал про офицера СС, о котором кузен отзывался теплее, чем о собственном отце, про дом у самого берега Балтийского моря, Гитлерюгенд и о том, как сейчас стало хорошо в Германии. Слушал и слышал, иногда искренне радуясь за немцев, нашедших в себе силы, чтобы подняться с колен после тяжелого периода для всего их государства. Но когда загадочно исчезла целая семья евреев, которой принадлежала канцелярская лавка, он слышать боле ничего не желал. Скандал слышала вся улица, звук разбитой вазы донёсся до соседей снизу, абсолютно беззвучные рыдания не услышал никто. Лишь секунды хватило, чтобы сорваться с места, миновать мачеху, собственную тётку, не заметить отца и, надев ботинки с феноменальной скоростью, практически пролететь четыре лестничных пролёта и добежать до угла дома. Инстинкт самосохранения не сработал. Зато сработала память, в которой всплыли отцовские слова про немцев-отпускников и о корабле, сегодня днём отчаливающем в Норвегию. Кровь резко прилила к лицу и рукам, от чего те мгновенно покраснели. Алеющие щёки — предвестники слабости, а по кистям с тонкими пальцами и выпирающими костями запястья так легко определить холод. — Кажется, я скоро умру, — выпалил Харальдсон, прежде чем зайтись в приступе кашля. Молодая мама с девочкой лет четырёх, подхватив ту на руки, быстрым шагом перешла на другую сторону улицы — подальше от, как ей показалось, чахоточного подростка. Маттиасу было смешно и грустно от этого, вот только выкашляв кровавый комок, оставивший след на губах, который определил его настроение и отрезвил, он понял, что возвращаться домой слишком поздно. Нужно что-то делать. Сейчас. В сию минуту. И он сделал свой выбор. Возможно, не самый умный в его недолгой жизни, но самый правильный. В этом Харальдсон старался себя убедить, пытаясь никого не задеть. Бежать, тем более лавируя между прохожими, становилось всё труднее с каждой секундой, а до порта оставалось целых полтора квартала. Среди множества солдат в одинаковой каменно-серой форме даже высокий, для своих лет, Харальдсон терялся. Будто его нет. Возбуждённый разум начал рыскать в своих чертогах в поисках хоть какой-то выгоды от такого положения дел. Если все здесь взрослые и столь похожи друг на друга, то Клеменс здесь будет такой же белой вороной. Эти, казалось, безликие существа с получеловеческими лицами больше не пугали Ханнигана, как это было первое время. Сколько бы он не пересматривал открытки и вырезки из газет, где были запечатлены воины Вермахта или СС, живыми они внушали трепет, а уж для неокрепшего ума и вовсе становились чем-то запредельным и даже с нотками опасности. Но к середине июля мальчик знал половину личного состава гарнизона, стоявшего в Рейкьявике, а потому сейчас вполне комфортно себя ощущал, идя следом за герром Ратценбергером. Спустя каких-то несколько дней он будет в Германии. Всего лишь несколько суток отделяет от страны, в которую Клеменс мечтал попасть уже год. Огромное пассажирское судно, счастливые лица тех, кто скоро увидится с семьей, а он перебирается на целый год. Ведь кому, как не Ханнигану быть тем лучшим учеником, которого желают видеть в гимназиях Рейха. Рейнхард, как просил называть себя бригадефюрер, дал несколько на выбор, попросив поторопиться. Но он строго-настрого запретил рассказывать об этом дома. Администрация школы знает об этом и достаточно. В принципе, мальчишка был с этим согласен, но желание поделиться с двоюродным братом, даже несмотря на ссору, было огромным. Но он держался из всех сил. Скопление людей становилось все меньше. И вместе с ними таяли надежды Маттиаса на то, что кузен здесь есть. Кажется, нечто сыграло с ним злую шутку, которая точно закончится ямой в два метра. А планы, сколько было планов… Сорванного голоса хватило лишь на короткое: «Клеменс!» — потонувшее в шуме. Лодки, механизмы доков, толпа… Нет, это все бесполезно. Краем уха блондин выхватил своё имя, пока герр Ратценбергер беседовал с одним из своих сослуживцев. На нетвердых ногах он медленно подошел к краю палубы, ведь догадывался, кто это. Вид Маттиаса поразил его кузена до глубины души: неестественно красные щеки на бледном лице, растрепанные волосы, огромный свитер и засохшая кровь на губах. Отдернув руки от поручня, будто тот был вовсе не холодным, а диаметрально противоположной температуры, Ханниган сделал пару робких шагов назад. Ни о каком ответе не стоило и говорить, ведь Клем не совсем уверен в том, что Харальдсон среди живых находится. Ребята из старших классов не раз рассказывали истории про живых мертвецов… Озноб начал охватывать тонкое изнеможённое тело, а ноги подкосились. Если бы не чужие руки, подхватившие оседающего юнца, то он бы определено размозжил голову о камень на мостовой. Сквозь пелену, застилающую сознание, Маттиас едва различал окружающих его людей и звуки. Всё перемешалось в сплошную кашу. — Он так и не отдал пьесу… — потеряв слова в звуке корабельного гудка, хрипло выдохнул Харальдсон, прежде чем впасть в небытие.