Ты для меня. Я для тебя

***

      Украшенный по случаю Нового года и Рождественского бала обеденный зал главного корпуса Токийского университета поражал воображение: казалось, он был наряжен в тысячу огней, цветных гирлянд и миллион снежинок, свисающих с потолка; огромная ёлка переливалась всеми цветами радуги, а дух Рождества так и присутствовал в каждой мелочи, наполняя сердца. Многочисленные закуски, игристое шампанское и приглашённые музыканты — университет с шиком праздновал своё сто сороковое Рождество.       На бал были приглашены не только преподаватели, но и студенты — кто имел возможность прийти, — поэтому весёлый гомон доносился не только из обеденного зала, но и по коридору университета, где танцевали под новогодние мелодии учащиеся их славной высшей школы. Усаги с подругами не могли пропустить такое событие, а потому тоже были здесь и праздновали вместе с остальными. Однако для кое-кого этот вечер стал чуточку особеннее.       Было уже около полуночи (вечер же начался в восемь вечера), когда Усаги, отлучившись в дамскую комнату, вернулась обратно в зал и неожиданно поняла, что потеряла из виду всех подруг. Такое порой случалось, когда они разбредались по ярмарке или огромному магазину, и Усаги до ужаса не любила это чувство потерянности. Однако в зале было довольно много знакомых лиц, поэтому сегодня ей было спокойнее.       Непринуждённо попивая из своего бокала яблочный сок, Усаги в полуха слушала болтовню Нацуми и Нару, обсуждающих платье старосты их группы, а сама внимательно оглядывала зал. Помимо её одногруппников и знакомых со старших курсов — Усаги активно участвовала во многих мероприятиях и была представителем первого курса их специальности на студсоветах, потому и знала многих не только в лицо, но и по имени — тут точно был ещё один человек, видеть которого Цукино до чёртиков не хотела.       Чиба Мамору, их куратор и преподаватель общей физики, по совместительству был её заклятым врагом ещё со времён средней школы, когда Усаги была неуклюжее, капризнее и вреднее, чем сейчас. Они знали друг о друге слишком многое, чтобы Усаги могла спокойно сидеть на его лекциях и пытаться понять материал. Раздражение и злость — а, возможно, что ещё третье, непонятное ей доселе и неизведанное — кипело внутри и заставляло садиться на самые последние парты в ущерб знаниям: на задних рядах всегда было плохо слышно. Впрочем, мистер Бака (про себя Усаги называла его только так и никак иначе) своевременно пресекал её подобные закидоны, и Усаги поневоле приходилось пересаживаться за первые столы под аккомпанемент его бархатистого голоса с нотками то ли насмешки, то ли ехидства:       — А мисс Цукино сегодня хочет переехать от нас на Камчатку? Что ж, пускай, но если она — как и ещё несколько личностей на последних рядах — завалит следующую контрольную, всей группе придётся сдавать зачёт, не рассчитывая на автоматы.       Первые месяцы Усаги ходила на его занятия через «не хочу», скрипя зубами, однако интересные опыты и научные, но жутко занимательные отступления взяли верх над её нежеланием посещать лекции мистера Чиба. Хотя зачёт ей сдавать всё-таки пришлось: с натяжкой, самой последней из сдающих, Мамору в итоге вывел ей «зачтено» в зачётной книжке со словами:       — Ладно, Оданго, знания всё же имеются в твоей головушке, иди, готовься к балу.       Благо, что в аудитории никого не было и никто не услышал этого прозвища, а то Усаги бы просто взвыла из-за несправедливости матушки-судьбы.       И вот, спустя несколько дней, университет праздновал Рождество, а Усаги изо всех своих жалких сил пыталась не столкнуться с Мамору в этом хоть и большом, но всё же таком тесном обеденном зале. Однако, когда она в очередной раз пыталась найти Рей среди всей этой толпы, Цукино неожиданно увидела вместо подруги Мамору, разговаривающего с их преподавателем по высшей математике — ещё одного её жутко нелюбимого предмета.       — Если они будут говорить ещё минут тринадцать, нас точно ждет конец света, — пробубнила Усаги, издалека разглядывая Мамору.       Она впервые видела его в смокинге, и неожиданная мысль о том, что он ему чертовски идет, прошибла Усаги с головы до ног.       — О чём я только думаю, — фыркнула она и хотела залпом допить свой сок, но оказалось, что он уже закончился.       Со вздохом Усаги отставила стакан в сторону и хотела взять другой, как Мамору вдруг посмотрел в её сторону и, пересекясь с Усаги взглядами, неожиданно улыбнулся ей и отсалютовал бокалом шампанского. Тяжело сглотнув, Усаги схватила первый попавшийся стакан и в один глоток выпила всё содержимое, не в силах отвести взор в сторону от Чиба. Жидкость неожиданно обожгла горло, и она тут же закашлялась, понимая, что это был, кажется, не сок…       — Усаги, ты в порядке? — участливо обратилась к ней Нацуми, а Нару даже похлопала подругу по спине, думая, что она подавилась.       — Я-я в порядке, к-кажется, — заплетающимся языком пролепетала Усаги, чувствуя, как внутри по всему телу расползается бодрящее тепло, а разум хоть и пытается докричаться до хозяйки, но все его попытки затягиваются белесой полосой тумана: Усаги всегда быстро пьянела, и часто — уже с первого бокала.       — Ты уверена?       — Да, да, — она активно закивала и скосила глаза в сторону, надеясь, что Мамору не видел её маленького позора.       Однако Усаги не только не успокоилась, но и пришла в ужас, осознавая, что Чиба целенаправленно шёл сюда сквозь всю эту толпу.       — Может, тебе лучше на воздух? — предложила Нару, видя лихорадочный блеск в глазах Усаги и слыша её прерывающееся дыхание. — Тут так душно, у тебя, наверное, голова закружилась.       — Да-наверное-не-знаю, — протараторила Усаги, силясь понять хоть что-то.       Она уже собиралась воспользоваться предложением Нару и ускользнуть на балкон, как дурманящий разум голос заставил её замереть, а мурашки — быстро-быстро забегать по коже.       — Девушки, похоже, мисс Цукино неважно себя чувствует. Вы не против, если мы прогуляемся наружу? — он был сама учтивость, но Усаги, казалось, слышала в его голосе еле различимую, но усмешку.       — Конечно, конечно, — Нару закивала головой, подталкивая Усаги к мистеру Чиба. — У неё голова кружится, воздуха тут так мало.       — Мы прогуляемся до балкона, — заверил ее Мамору, аккуратно беря Усаги за руку, а вторую кладя ей на спину в области талии, и легонько подтолкнул её, намекая на то, что пора бы сделать пару шагов вперёд.       Все ощущения Усаги устремились к этим тёплым ладоням, что она даже позабыла метнуть на подругу укоризненный взгляд и мысленно пообещать больше не давать ей конспекты по философии, которые Нару прогуливала ради свиданий с каким-то там парнем на крутой тачке. Мамору сейчас был якорем в этом штормящем вокруг нее море из ярких вспышек, душной атмосферы и новогоднего «Джингл-белла».       — Ну, как ты? Получше? — учтиво поинтересовался он, когда они уже минут пять простояли на балконе, вдыхая свежий морозный воздух.       Усаги, опираясь о перила и кутаясь в пиджак Мамору, который он набросил ей на плечи, не слушая возражений, как только они вышли наружу, прикрыла веки, прислушиваясь к своим ощущениям. Шум в ушах и голове прошёл, но тело всё равно переполняла некая лёгкость, от чего хотелось смеяться или летать — Усаги ещё не до конца определилась.       — Немного получше, — наконец, ответила она, слегка повернув к нему голову. — Это было довольно глупо с моей стороны, да? — спросила Усаги, потупясь.       — Что именно? — Мамору непонимающе посмотрел на неё, подняв правую бровь.       — Да так, — Усаги небрежно махнула рукой, сделав пометку в голове прекратить нести всякую чушь. — Скажи, тебе не хотелось бы сбежать от всего этого? Ну, я не про бал, а вообще, — торопливо добавила она. — Я так устала после этой сессии, вроде только полгода прошло, а уже целых три экзамена нам поставили.       Мамору неопределённо пожал плечами и скопировал её позу, облокотившись локтями о перила балкона. Плечи их касались лишь слегка, но даже от этого малейшего касания сердце у Усаги колотилось как бешеное.       — Н-да, пару раз бывало, наверное, — протянул Мамору, задумчиво глядя вниз, где посредине двора ставили пусковую установку: в полночь обещали устроить масштабный фейерверк, вот добровольцы и трудились, непокладая рук.       — Мне постоянно так хочется, — со вздохом протянула Усаги.       Почему она решила пооткровенничать с этим бака, который ко всему прочему был ещё и её преподом, Усаги понятия не имела; то ли алкоголь развязал язык, то ли просто ей хотелось поговорить с ним — уж слишком завораживающим и чарующим ей казался голос у Мамору.       — Хочешь, сбежим?       Внезапный вопрос Мамору заставил Усаги поперхнуться; на миг даже показалось, что ей послышалось, но Чиба так выжидающе смотрел на неё, что сомнений не оставалось: он в самом деле предложил ей это.       — Мистер Бака, не думаю, что это хорошая идея, — вдруг хихикнула она, краем сознания понимая, что это больше походило на флирт, чем на осуждение или возражение.       — Но вы, мисс Оданго, кажется, уже заинтересовались в этом, нет? — лукаво поддел её Мамору.       Усаги наморщила носик и задумчиво поглядела на приземлившуюся на самый кончик снежинку; попробовав достать её языком и потерпев крах, она тряхнула головой и подбоченилась:       — Сначала фейерверк, а там я подумаю.       — Как угодно, — усмехнулся Мамору, и Усаги вот уже в который раз подумала, что его губы были слишком — слишком! — красивыми.       Когда часы пробили полночь, и в ночном небе расцвели сотни тысяч огненных цветов, Усаги и Мамору были уже за воротами университета. Слегка пошатываясь на высоких каблуках, Усаги, плюнув на всё, повисла на локте Мамору и восторженно разглядывала грохочущую красоту, задрав голову. Чиба же аккуратно поддерживал её, чтобы не дай бог не упала, подвернув ногу, и коротко улыбался своим мыслям. То, что такое поведение было нежелательно для преподавателя и его студентки, никому из них не пришло в голову.       — Как хорошо, что я не сдала пальто в раздевалку, а забрала в кабинет, где мы оставили сумки, — Усаги довольно поправила мохнатый воротник, на секунду отвлекясь от фейерверка. — А то всем приспичило выйти на улицу, до утра бы не забрала.       — Мне в этом плане повезло: в лаборантской моего кабинета у меня есть личный шкаф, — заговорческим тоном поделился Мамору, слегка наклонившись к Усаги.       — Фу, хвастаться неприлично, мистер Бака, — она со смехом пихнула его локтём в бок. — Нам, простым студентам, к сожалению, выбора не давали.       — Ну, я это заслужил ведь, — Мамору задумчиво почесал подбородок. — Целых шесть лет там отпахал за партой.       — Не думаю, что тебе это было в тягость, — фыркнула Усаги, а у самой в глазах плясали задорные огоньки.       Было довольно необычно идти вот так с Мамору под руку, разглядывать разукрашенный по случаю Рождества Токио и незлобно подшучивать друг над другом. В воздухе как будто витало что-то необычное, что заставляло в предвкушении прикусывать нижнюю губу и искоса поглядывать на Мамору, на его красивый профиль и глубокие синие глаза, в которых, казалось, отражалось звёздное небо. Усаги до ужаса хотелось его поцеловать — просто до ужаса и щекотки внизу живота — но мысль, что по отношению к своему преподавателю так думать непозволительно, немного отрезвляла. Впрочем, очередная улыбка Мамору, адресованная сейчас только ей, вновь вгоняла в пучину нестерпимого желания.       — Чего ты сейчас хочешь? — негромко спросил Мамору, когда они остановились на площади неподалёку от здания университета и разглядывали мерцающую всеми цветами радуги разукрашенную ель.       Усаги судорожно облизнула губы и прокашлялась, прежде чем ответить:       — Фильм какой-нибудь посмотреть. Наверное. И горячего какао.       — Тогда как ты смотришь на то, чтобы зайти ко мне? — тихо спросил Мамору, словно был неуверен: то ли в том, что Усаги может отказаться, то ли немного ошалел от собственной наглости. Но ведь они так давно знакомы, как порой незнакомы лучшие друзья, так почему бы и нет? — Можно по пути купить какао, а уж в Интернете фильмов предостаточно…       Усаги повернулась к нему и кротко улыбнулась, прерывая его последнюю мысль:       — Да. Да, давай, я не против, — и она прижалась к нему ещё сильнее, словно пыталась уловить частички его тепла: на улице заметно похолодало.       Мамору охотно обнял её за плечи, и они неспеша пошли к его дому. Усаги уже не пыталась скрыть какую-то глупую улыбку; она слышала, как грохотало в ушах собственное сердце, и с замиранием души наслаждалась тёплыми объятьями Мамору.       В круглосуточном супермаркете на первом этаже дома Чиба помимо какао Мамору сунул в корзинку пару упаковок всяких вкусняшек, зная, какой сладкоежкой была Оданго, которая хоть и что-то бубнила последние месяцы про диету, но всё равно не могла остановиться перед халявными сладостями.       — Ты невыносим, — со вздохом заметила она, когда Мамору стоял у кассового аппарата и пробивал её любимые печенья; но в глубине души Усаги льстило, что он запомнил её слова, брошенные как бы между прочем несколько лет назад, когда она ещё была сопливой школьницей с карманами, полными подтаявшего шоколада.       — Ночь длинная, надо же кролику что-то жевать во время просмотра фильма, — добродушно усмехнулся он, поглядывая на Усаги.       Цукино на это лишь закатила глаза и с бурчанием: «Вот же бака противный» отошла в сторону, стараясь игнорировать этого красивого засранца. Впрочем, ей это вскоре наскучило, да и Мамору уже рассчитался за покупки, поэтому они недружной толпой отправились к лифту.       — Жарко у тебя, — нахмурилась Усаги, стоило им только зайти в квартиру Мамору.       Поставив пакет на пуфик, Чиба поглядел на висящий в коридоре термометр, встроенный в настенную метеостанцию.       — Наверное, я забыл выключить обогреватель, чёрт, — не выдержав, негромко выругался Мамору и быстрым шагом прошёл в гостиную. — Ты пока разувайся. Вешалка справа.       — Ага, — протянула Усаги, во все глаза разглядывая обстановку.       Скинув пальто и сапоги, она поправила сбившееся на груди платье и пошла следом за Мамору, активно продолжая вертеть головой. Все слова Мако о холостяцких квартирах неженатых мужчин точно были не про Чиба: чистота и порядок так и кричали о том, что Мамору был точен даже в этом. Не то что она. А вот в плане праздничного настроения, создаваемого всякими украшениями, Мамору явно проигрывал ей по всем фронтам.       — А у тебя не очень-то и украшено, — поджав губы, вымолвила Усаги.       Единственное, что напоминало, что на улице конец декабря — это искусственная ель в углу, украшенная лишь в однотонные шары и серебристые бусы; да белая мишура с одиноким красным носком на камине.       — Не знала, что у тебя камин есть.       — Мне хватает на работе и на улице, — пожал плечами Мамору. — А это так, ненастоящий камин, а обогреватель такой.       Он успел скинуть пиджак на край дивана и уже хлопотал на кухне: нужно было поставить чайник, разобрать купленные вкусности, а ещё — отыскать где-то ноутбук и выбрать фильм для просмотра.       — Всё равно мило, — Усаги присела перед камином и протянула руки к импровизированному огню. — Ну и шпарит, как будто в парилке.       — Кстати, может, поищешь, что посмотреть, пока я делаю какао? — предложил Мамору, отвлекая Усаги от созерцания искусственного огня. — Правда, я не помню, куда дел свой ноут. Он вроде тут должен был быть: или под диваном или столом.       — О, давай поищу!       Усаги встрепенулась, оторвавшись от вдумчивого разглядывания камина, и, опустившись на колени, принялась искать ноутбук. Нашёлся он как раз-таки под кофейным столиком, зарядка же оказалась запихнута под диван. Эта лёгкая небрежность умилила Усаги, которая думала, что Мамору был педантичен во всём. Однако у всех были свои маленькие промахи, и Усаги показалось это чрезвычайно милым.       Отыскав розетку, Усаги устроилась на диване, включила ноутбук, затем, руководствуясь подсказкой Мамору, смогла разблокировать его (— Чиба, «Оданго» на пароле, серьёзно?) и теперь листала сайт в поисках первого для просмотра фильма.       — Что скажешь насчёт «Санты Лапуса»? — поинтересовалась она, обернувшись на Мамору, который уже почти закончил с приготовлением какао. — Я обожаю эти фильмы.       — Не смотрел, если честно, — признался Мамору. — Но по названию, наверное, это что-то милое?       — Ага, про щенят и Рождество, — закивала Усаги, листая ленту. — Вот есть ещё третья часть «Санта лапушки».       — Давай-ка начнём с первых, — усмехнулся Мамору; он принёс поднос с какао и печеньем на кофейный столик и присоединился к Усаги на диване. — А то я только запутаюсь в этих твоих «Лапусах».       — Эй, не смейся, — нахмурив брови, она ткнула его в живот. — Это же классика!       — А как же «Один дома»? — вопросительно поглядел на неё Мамору, успев перехватить нежную ручку прежде, чем Усаги убрала её.       Коснувшись губами запястья, Мамору довольно хмыкнул, отметив, как ярко вспыхнул румянец на щёчках Оданго и как шумно она вздохнула; как широко распахнулись голубые глаза.       — Мне не нравится, — Усаги изо всех старалась не поддаваться своему желанию, появившемуся ещё на улице, и пыталась продолжать говорить на отвлечённые темы. — Для Рождества это как-то слишком… Жестоко. Не находишь?       — А не «Гринч»? — Мамору откинулся на спинку дивана и с лёгкой улыбкой наблюдал за Усаги; руки её он так и не отпустил, не желая расставаться с ощущением тепла её кожи.       — Гринча жалко, он одиноким был, потому и злым, — выдохнула Усаги, во все глаза наблюдая за действиями Мамору.       Внутри всё замирало, когда он ласково поглаживал её кожу большим пальцем, а эта улыбка просто выбивала из лёгких весь воздух и заставляла всё внутри трепетать.       «Скажите, куда делись прежние Оданго и Бака? — промелькнула у Усаги мысль. — Как будто что-то изменилось, но мы пока не можем понять, что же именно».       В комнате на какое-то время воцарилось задумчивое молчание. Усаги напряжённо разглядывала искуственный огонь в камине на противоположной стороне, а Мамору наблюдал за ней и продолжал улыбаться; хоть Усаги и пыталась отнекиваться, но когда он слегка шевельнул рукой, чтобы переплести их пальцы, она первой сжала их. Прикусив щеку изнутри, Мамору никак не мог избавиться от одной острой мысли и одного единственного желания: притянуть её к себе и никуда не отпускать.       — А я злой? — негромко спросил он, заставив Усаги вздрогнуть. — Я ведь один.       Она повернулась к нему и внимательно посмотрела на него, словно изучая. Взор её скользил по его лицу, как будто заново открывая каждую тонкую, еле заметную с первого взора, морщинку; заново познавая глубину этих синих глаз, в который можно было утонуть, если смотреть дольше десяти секунд — или сколько там достаточно для того, чтобы влюбиться окончательно и бесповортно.       — Ты один, но не одинок, — прошептала Усаги; аккуратно отложив ноутбук на диван, она несмело придвинулась к Мамору и, положив свободную руку ему на грудь, подняла на него голову. — Чувствуешь? Ты не злой, ты…       Она закусила нижнюю губу и снова потупила взор; ладонь же её, наоборот, как будто осмелела и, осторожно расстегнув пару пуговиц на рубашке, коснулась кожи Мамору, прямо там, где слишком громко билось пылкое сердце, ударяясь о клетку рёбер.       — Какой? — Мамору завороженно наблюдал за ней.       Пытаясь справиться со сбившимся дыханием, он не сразу заметил, что даже не дышал, ожидая её ответа.       — Ты хороший. Правда, очень-очень. Просто никому не показываешь этого.       Очередной взмах ресниц, проклятущая голубизна нежных глаз, и Мамору понял, что окончательно пропал. Оданго сводила с ума и заставляла думать о запретном, том, чего по идее не должно сейчас быть в его голове: он преподаватель, а она ученица, пусть и студентка — такое ведь осуждается в их обществе, к сожалению.       Усаги несмело подалась вперёд, прижимаясь грудью к его руке, не осознавая, как влияет на него. Или, может, всё-таки понимая и нарочно подталкивая их обоих в пропасть неизбежного?       — Нам нельзя, да? — со вздохом спросила она, когда Мамору с превеликим трудом заставил себя убрать её руку с груди.       — По правилам нежелательно, — глухо отозвался он, прикрыв глаза. — Мы вроде фильм там смотреть собирались, нет? Как его… «Санта Лапушульки»?       Пытаясь отвлечься, Мамору изо всех сил пробовал перевести всё в шутку, но нахмуренные брови Усаги и её сосредоточенный взгляд красноречиво говорил, что тема ещё не закрыта.       — Лапушки. Санта Лапушки, — сердито поправила она. — И не смей переводить стрелки, бака-Мамору, слышишь? Мы не закончили.       Мамору тяжело вздохнул и запустил ладонь в волосы, взлохмачивая их.       — Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности, — наконец, проговорил он, повернувшись к Усаги корпусом и беря её тонкие руки в свои. — В жизни всякое бывает, и если вдруг что случится…       — Замолчи! — Усаги не дала ему договорить и, высвободив одну руку закрыла рот Мамору ладонью. — Замолчи! Слушать тебя не желаю! Это всё ерунда — все эти проклятые домыслы, эти проклятые люди, которые могут сказать слово, и всё пойдёт наперекосяк. Не желаю о них знать! — пылко закончила она и с тихим охом прижала пальцы к своим губам, высвобождая губы Мамору. — Охх, кажется, я всё ещё пьяна.       — Ты выпила всего бокал, всё уже давно выветрилось, — хрипло прошептал он, касаясь одной рукой её спины, ласково поглаживая сквозь ткань.       — Тогда тобой пьяна, — заплетающимся языком выдала Усаги.       К чёрту этот жаркий румянец на щеках, полыхающий под пристальным взглядом синих бездонных глаз; к чёрту какие-то правила и глупые предрассудки! Они были знакомы, казалось, тысячу лет, так почему сейчас какая-то ерунда должна останавливать их, мешать делать то, что хотелось их молодым сердцам и душам, которые изо всех сил тянулись друг к другу, желая раствориться один в другом и навсегда замереть в этом сладком урагане эмоций и ощущений.       — Иди ко мне.       Шёпот на грани безумия. Но Усаги уже всё для себя решила и бесстрашно шагнула в огненную пропасть бездонной синевы. Она потянулась к Мамору, пальцами цепляясь за ворот рубашки, ощутила, как сильные руки обняли ее за талию и прижали к разгорячённому телу. Поцелуй обжёг пересохшие губы, но, напротив, как будто даровал живительный кислород, который словно весь испарился, пока они выясняли, что же им делать дальше.       Они целовались как безумные: ни один, ни вторая не собирались уступать; лёгкие уже горели, а они никак не могли оторваться друг от друга, целуя пылко, неистово, страстно. Усаги казалось, что у неё кружится голова: губы Мамору творили что-то невероятное с её душой и телом; они то покусывали, то ласково сминали, она даже не смогла сдержать протяжного стона, когда Мамору посадил Усаги к себе на колени и углубил поцелуй, захватывая её язык в безумный плен.       — Боже, — со стоном выдохнула она, когда им вынужденно пришлось отстраниться и воздух влился в раскалённые лёгкие, а Мамору пошёл поцелуями ниже, кусая тонкую шею, заставляя выгибаться ему навстречу.       Каждое его прикосновение к телу, каждый поцелуй вызывали огненный отклик, всплеск пожара под кожей, и этот чувственный огонь концентрировался внизу живота, затягиваясь в узел, заставляя прижиматься ближе к Мамору и наслаждаться его близостью. Усаги явственно ощущала силу его возбуждения сквозь тонкую ткань нижнего белья — и, каким бы постыдным в обычный день это ни казалось — она не могла сдержать своего желания пару раз подмахнуть бёдрами, потеревшись о него.       — Вот что ты творишь? — Мамору с лёгким стоном прикусил Усаги ушко, заставив покрыться мурашками от мурчащей вибрации, прошедшей сквозь всё её тело.       — Сам виноват, что так действуешь на меня, — выдохнула Усаги ему в губы и не отказала себе в удовольствии ещё пару раз потереться промежностью о его брюки, ощущая, как внутри всё замирало в предвкушении; разум туманился и позволял вытворять то, от чего в обычный день она бы зарделась как маков цвет и умчалась прочь от таких мыслей — как в прямом, так и переносном смысле. Но сейчас Мамору, его поцелуи, его запах опьяняли и сносили крышу.       — Я и подумать не мог, что ты, оказывается, такая хулиганка, — прохрипел он и, подхватив Усаги за талию, повалил ее на диван.       Ноутбук с жалобным щелчком захлопнулся, и Мамору поспешно скинул его на пол, возвращая всё своё внимание Усаги. Руки уже во всю гуляли по желанному телу, пытаясь расстегнуть вредную молнию. Усаги протяжно застонала, когда Мамору, плюнув на замок, потянул платье вниз, которое с характерным треском поддалось его напору и рваными клочьями скользнуло на пол, оставляя Усаги в одном нижнем белье под пытливым взглядом Мамору.       — С тебя новое платье, — задыхаясь, прошептала она, обвив его торс ногами, не желая отпускать его.       — Хоть десять, — в таком же тоне ответил ей Мамору, склоняясь над Усаги.       Он осторожно высвободил аккуратную грудь от стягивающей кружевной ткани и с восхищённым вздохом коснулся поцелуем одного холмика, накрывая рукой второй. Прекрасна… Усаги была прекрасна: от кончиков пальцев на ногах до длинных золотистых волос; прекрасна и безумно желанна им — что и хотел Мамору ей так страстно показать.       Усаги выгнулась в его объятьях, наслаждаясь огненными поцелуями. Не в силах сдержать собственное искромётное желание, она с силой прижалась к нему, чувствуя, как начинает кружиться голова от того, как сильно Мамору сейчас хотел её.       — Пожалуйста, — со стоном протянула она, запуская одну руку ему в волосы, а второй пытаясь расстегнуть рубашку.       — Подожди немного.       На секунду оторвавшись от Усаги, Мамору через голову стянул ненужную сейчас тряпку и снова заключил Усаги в крепкие объятья, даря ей порцию ошеломительных поцелуев.       — Мамору! — громко воскликнула она и тут же закрыла рот ладонью, когда он скользнул ладонью вниз, задев средоточие нервов. — Прекрати… дразнить меня, — простонала она, подаваясь ему навстречу.       — Шшш, расслабься, — Мамору с трудом держал себя в руках: в штанах было тесно до безумия, но желание довести Усаги до пика и увидеть, как она расслабляется в его руках превышало даже собственную неудовлетворённость.       Усаги хватило лишь пару вращений пальцами, чтобы мир под веками взорвался миллионами ярких звёзд. Ощущение тёплой жидкости из её лона, потёкшей по его пальцам, заставило Мамору застонать от одной только мысли, как эти плотные стеночки будут обхватывать его член.       Он ласково поцеловал потихоньку приходящую в себя после оргазма Усаги и с улыбкой почувствовал её отклик; она сама потянулась к нему, ладонью скользнула вниз по торсу Мамору, прямо к пряжке ремня на брюках, пытаясь расстегнуть его.       — Будет больно, да? — вдруг негромко спросила она, замерев на мгновение и заглянув в его пылающие страстью глаза.       — Я постараюсь сделать так, чтобы боли было как можно меньше, — пообещал он, нежно целуя её щёки, ласково поглаживая ее спину и ягодицы. — Только расслабься.       — Я верю тебе, — выдохнула Усаги, выгибаясь в его руках, когда Мамору снова скользнул ладонью вниз, чтобы избавить их обоих от ненужных сейчас тряпок.       Возбуждение снова накрыло Усаги с головой, стоило ей только почувствовать, как его твердая плоть прижалась к её бедру. Она застонала, притягивая его голову к груди, словно давая безмолвное разрешение. Ласково целуя женскую грудь, Мамору слышал, как в ушах билось единственное: моя-моя-моя. Такая раскованная, такая желанная Оданго плавилась сейчас в его руках, развязно стонала, даруя ему наслаждение, и лихорадочно шептала его имя. Пожалуй, о таком он мог мечтать только в самом распутном и развязном сне.       Крепко поцеловав Усаги и заставив её отвлечься на поцелуй, Мамору осторожно сделал пробное движение вперёд; Усаги закусила губу и изо всех сил вцепилась в его плечи, напрягаясь.       — Расслабься, — в который уже раз прошептал Мамору ей на ухо.       Усаги кивнула и попыталась расслабиться, как и советовал Мамору; отвлекаясь на его ласковые поцелуи и дразнящий язык, она меньше напрягалась, больше доверяла ему, вручая своё тело в его руки, за что Мамору благодарно целовал её и шептал какие-то нежности, смысл которых не улавливал и сам.       Когда Усаги окончательно расслабилась, он одним движением заполнил её почти всю, заставив хрипло выкрикнуть его имя, и замер, давая ей время привыкнуть к новым ощущениям. Пару слезинок скатились по щекам, но Мамору вовремя поймал их, целуя бархатную кожу.       Прошла словно тысяча лет, хотя длилось это лишь пару несчастных минут, когда он почувствовал ответное движение её бёдер. Благодарно поцеловав свою девочку — а Мамору уже имел полное право называть Оданго своей во всех смыслах, — он осторожно начал движение, сначала медленнее, затем быстрее и быстрее.       Усаги казалось, что мир вокруг исчез, растворился в туманной ночи; были только она и Мамору, его притягательная синева глаз и доселе неизведанное ощущение наполненности, какой-то завершённости. Когда он начал двигаться в ней, Усаги подумала, что сгорает: не заживо, а изнутри. Боль хоть и не ушла, но всё же уступила место пылающему пожару, привнося какие-то изощрённые нотки в её возбуждение.       Все стало таким неважным, далеким и эфемерным. Для Усаги существовали только Мамору, его движения в ней, крепкие объятья и крышесносящие поцелуи. Звёзды взорвались под веками в очередной раз, но сейчас и Мамору присоединился к ней и её удовольствию, успев выйти из её тела — внезапной беременности им сейчас только не хватало. Кончив на покрывало, Мамору бессильно рухнул на Усаги, но почти сразу перевернулся на спину, прижимая её к себе.       — Больше никаких «нельзя», понял меня? — невнятно пробубнила она, удобно устраиваясь у Мамору на груди. — А то на Новый год замотаюсь в гирлянду и буду твоим подарком. И ничего под гирлянду не надену.       — Я уже хочу это увидеть, — прошептал он Усаги на ухо и, извернувшись, накинул на них не испачканную часть покрывала.       Усаги не ответила — она уже тихо сопела, крепко обнимая Мамору руками и ногами. Поцеловав ее в висок, Чиба умиротворённо прикрыл глаза и позволил и себе подремать. Определённо, это был его лучший праздник в честь Рождества.