Твоя удача, твоё проклятье

Лето 1829 года выдалось довольно жарким и ветреным. Тёплая вода приятно струилась по рукам, между пальцев, промывая каждый миллиметр кожи, и стекала обратно в реку, унося вместе с собой липкую сырую землю, что забилась под ногти. Невероятно хотелось скинуть с себя всю одежду и немедленно уйти в воду целиком, с головой, чтобы длинные серебристые волосы сохли на палящем солнце ещё около часа, не давая голове греться — только вот потом он станет похож на самый настоящий одуванчик. Она говорила, что ему это очень идёт и звонко смеялась, прикрыв рот изящной ладонью. Вокруг пестрела зелень. Яркая, сочная, она буквально заполонила луг весь, без остатка; куда ни глянь — повсюду пахли травы, жужжали пчёлы, наливались цветом пышные бутоны цветов. Птицы, словно хором, подхватили лёгкую, ненавязчивую мелодию, которая радовала слух и перекликалась с журчанием воды, ведя с тихой рекой незатейливый разговор о Вечном. За спиной заржала лошадь. Бинх едва заметно улыбнулся. Закатывая через каждые несколько секунд рукава, мужчина был абсолютно спокоен и безмятежен: губы не поджаты, челюсть расслаблена, морщины на лице разгладились — даже та, что между бровей его всю жизнь была, с самого детства, куда-то таинственным образом исчезла — а ярко-зелёные глаза, как зелень вокруг, светились изнутри мягким, нежным светом. Через несколько минут, когда вся земля с рук была наконец-то смыта, он встал на ноги, неторопливо повёл плечами, закрыв глаза, и потянулся. Порыв горячего ветра волосы его подхватил, что не были лентой связаны, взлохматил пуще прежнего, а белая рубаха, до середины распахнутая, натянулась, широкую грудь обнажая. Увидь сейчас Александра Христофоровича Тесак или ещё кто-нибудь, не узнали бы, честное слово. Без сюртука, без шляпы, даже без сабли на поясе он выглядел совершенно просто и обыкновенно, как выглядят тысячи мужиков в Малороссии; может, лишь чуточку аристократичнее. Он развернулся и неспешно побрёл в сторону леса; именно там, в мягкой полутени деревьев, где заканчивалось царство трав, и начиналась берёзовая роща, было слышно приглушенное лошадиное фырканье и ждал его кое-кто особенный. Где-то на половине пути он вновь остановился и огляделся — как оказалось, чтобы нарвать цветов. Под руку попали ромашки.  — Я уже успела заскучать без Вас, — она подняла голову, отвлекаясь от книги, что была завёрнута в нежно-голубой переплёт, и улыбнулась; волосы её в солнечных лучах переливались так, будто сам ангел с небес спустился. — Это мне? Александр, на секунду зардевшись, кивнул, кинул мимолётный взгляд на лошадей — гнедой жеребец потряс гривой, отгоняя назойливых мух, а серая кобыла равнодушно махнула хвостом — и осторожно присел рядом на старую деревянную лавку. Несмотря на жару, её ладони были холодны; он почувствовал это, когда отдавал ей цветы. Это стало ещё одним лишним поводом продлить прикосновение рук чуть дольше дозволенного, согреть их, так как его тело в любую погоду просто пылало жаром, а летом — особенно.  — Я хотел найти что-нибудь более утончённое, но, боюсь, кроме Вас на этом лугу ничего прекраснее уже нет. Девушка засмеялась, смущённо потупив взгляд. Он уже давно понял, насколько сильно влюблён в этот смех.  — Вы такой смешной. «Смешной Александр Христофорович» — только она могла называть его так, вызывая этими словами у него в груди не привычное раздражение, а самое тёплое чувство нежности и кому-то нужности. Все эти прогулки, пешие или верхом, полуночные разговоры под луной, тайные встречи, прикосновения — было ли это правильным, спросите вы? Полицмейстер сам неоднократно задавался этим вопросом, но ни разу за многие годы жизни в Диканьке он не смог на него ответить; девушка эта, чьи манеры, внешность и мысли были чужды для здешних краёв, необычайно цепляла и отпускать его совершенно не желала. И Саша понимал, что это взаимно — давно уж понял. Они сидели так несколько минут: она читала ему вслух очередную книгу, слегка покачивая ногой в воздухе, а он слушал её затаив дыхание, следя за тем, как меняется её лицо в ходе прочитанного. Бинх знал, что она была очень чувственна и нежна в отношении книг; от одного чересчур эмоционального стихотворения она могла внезапно заплакать, а от другого — рассмеяться в голос, как обычно не смеются воспитанные девушки, но ему это необычайно нравилось. Её поведение порой было странно и неизведанно, непонятно и таинственно, а сама она часто говорила загадками — ему это нравилось.  — Вы так внимательно и пристально глядите на меня, что мне становится неловко, — голос её слегка дрогнул, она запнулась, смутившись, и подняла глаза — ещё более светлые, чем у него. Бинх вздрогнул и неловко улыбнулся краешком губ.  — От чего же Вам неловко? Я просто любуюсь Вами.  — Что же во мне такого особенного, Александр Христофорович, что Вы всё еще спустя столько лет любуетесь мной? Даже самая неземная, божественная красота со временем приедается и становится противна. Мужчина слегка нахмурился, пододвинулся ближе и взял её за руку — всё ещё холодные.  — Не говорите так, Елизавета Андреевна, потому как неправда это. Я знаком с Вами столько лет, а Вы всё так же прекрасны, как в первый день нашего знакомства, будто не изменились нисколечко, — он приблизил её ладонь к губами, оставив на тыльной стороне почти невесомый поцелуй; Лиза вздрогнула, но рук не отобрала, глаз с Александра не сводя ни на секунду, — Помните ли Вы ещё нашу первую встречу? В тот день было пасмурно, и Вы зашли к нам в участок, потому что деревенские дети утащили Вашу кошку прямо у Вас из-под носа, ничего совершенно не объяснив. Оказалось, чтобы просто покормить. Но Вы были так взволнованы, что Тесаку пришлось ставить чай, а мне — Вас им отпаивать, чему я, право слово, был несказанно рад. Такая женщина, — Александр лукаво сверкнул глазами и голову вбок склонил, из-за чего взгляд его ещё хитрее стал. — И у меня в участке. Это было настоящей удачей для мужчины вроде меня. Девушка после этих слов густо покраснела, отложив всё-таки книгу на край лавки, и закрыла лицо руками. Выбившаяся из причёски прядь волос небрежно упала на её прекрасное лицо, и у Саши мучительно засосало под ложечкой от странного чувства. Лиза молчала, молчал и он: её ответ был чрезвычайно важен для него, потому как без неё его жизнь была бы скучна и обыденна. Не было бы смысла каждый день спешить из участка после тяжёлого дня, собирать самые красивые цветы в округе возле старого хутора специально для неё и до боли в глазах вглядываться вдаль, стоя у большой берёзы на опушке — придёт сегодня али нет? Не было бы смысла вообще возвращаться — домой или просто куда-нибудь. — Как бы тяжело мне не было это говорить, но Вы не знаете меня, — спустя несколько секунд всё же ответила Данишевская с какой-то странной, мрачной горечью в голосе. — Я совсем не тот прелестный образ, что Вы представляете у себя в голове. Ох, Александр, поверьте: если бы Вы только знали, что я представляю из себя на самом деле, Вы бы не дарили мне столь нежных слов и не любовались бы мной вечерами напролёт. Девушка отвернулась, задумчиво поглядев в сторону реки и нервно дёрнув рукав своего платья; Бинх озадаченно моргнул. Её слова никак не хотели укладываться в его голове. Да чтобы Лиза не была тем чистым и непорочным созданием, каким она ему открылась? Да чтобы его Лиза? Да скорее он станет главным обер-полицмейстером Петербурга, чем Елизавета Андреевна окажется беспросветной грешницей! Лиза была прекрасна, как нежный подснежник, появившийся на обочине ранней весной; как солнце, блеснувшее среди тёмных, грозовых туч; как луч надежды, вытягивающий тебя из бездны отчаянья и одиночества, когда ты уже готов сдаться, голову смиренно склонив под удары судьбы. Лиза была всем, чего этот мир порочный не заслуживает вовсе — всем тем, чего он, Саша, никогда и ни при каких обстоятельствах не будет достоин.  — Если Вы имеете ввиду то, что являетесь самой настоящей ведьмой, то мне это давно уж известно, — тихо засмеялся Бинх, руку её нежно поглаживая и пальчик каждый целуя; не замечает мужчина в этот момент совсем, как лицо девушки резко напрягается, сердце удар пропускает, а в глазах её, светлых, невинных совершенно, безумный страх мелькает. — Ведь ни одна обычная женщина на всей земле Русской не смогла бы меня, дурня бессердечного, так к себе приворожить, как это сделали Вы. Шум листвы над их головами заглушил её облегчённый вздох, где-то за рекой закричала цапля, и Александр умиротворённо закрыл глаза: от Данишевской пахло ландышами, виноградом и уютом; он с бесконечным трепетом вдыхал этот аромат, в сердце его запирая на веки вечные, и готов душу свою грешную дьяволу продать, только бы Лиза его всегда смотрела исключительно на него, рук холодных не расцепляя.  — Наша встреча, на самом деле, была удачей лишь для меня, — после очень долгой паузы девушка всё же заговорила вновь, чуть голос понизив, когда Саша уже почти успел потерять невидимую нить их разговора, засмотревшись на незваного гостя над их головами: ярко-рыжий бельчонок примостился на высокой ветке, глядев на людей своими чёрными глазами-бусинками, — Не представляю, что бы я делала без Вас. Возможно, сидела бы дома, проводя дни в душных комнатах, или была бы вынуждена ездить по соседним поместьям вместе с Алексеем? — она болезненно поморщилась, и возле её глаз появилась едва заметная паутинка бледных морщинок, которую Саше захотелось немедленно разгладить. — Да все мои знакомые помещики просто никчёмны по сравнению с Вами! Вновь появившийся из ниоткуда ветер подхватил последнюю фразу и унёс её куда-то в сторону реки. Гречка взбрыкнула, заржала и двинулась в сторону — неясно, что её сдержало от побега: то ли верёвка, которой она была привязана к дереву, то ли осуждающий взгляд жеребца Бинха, покосившегося на неё краем глаза. «Громкие слова ничего не значат — действие же решает всё», — часто любил повторять один старый, как сам мир, друг Бинха, который хоть погиб уж давно, защищая свой родной Пятигорск, но фраза эта его была жива; и всплыла она в памяти именно сейчас, так вовремя, когда всегда собранный, знающий, что сказать и где сострить, Александр Христофорович определённо не знал, что ответить этой невероятной женщине с такими невероятными глазами, потому как сказать всё, что он чувствует — слов таких ни на одном человеческом языке ещё не придумали. Возле сердца вновь что-то тревожно вздрогнуло, и Саша словно душой почувствовал, что если он не сделает этого сейчас — не сделает уже никогда в своей жизни.  — Моя дорогая Лиза, — внутри от одного её имени сразу всё волнуется, мужчина на колени перед ней встаёт, штанов не жалея, и, кажется, даже птицы с рекой свою песню остановили, прислушиваясь; девушка смотрит ему в глаза очень внимательно, не моргая совсем, — Я понимаю, что мои слова сейчас прозвучат неправильно и некрасиво, потому что я, увы, не Ваш муж и красивых речей произносить не умею, но прошу, не отвернитесь от меня и дослушайте, — он сглатывает, воздуха набрать старается побольше, потому как от непривычных эмоций во рту пересыхает. — Вы дороги мне, как ни был дорог никто за мою долгую жизнь. Я знал много женщин, и многие из них были невероятно красивы и лицом, и душой, но Вы, несомненно, самая прелестная из них, уж поверьте. И когда Вы глядите на меня, так чувственно и нежно, как только Вы умеете, в груди всё словно переворачивается кверху дном, слишком уж чувства меня переполняют, молчать не могу более. Люблю я Вас, Лиза, что сил моих нет. Мужчина руку в траву запускает, дрожащими пальцами травинку срывая побольше да подлиннее; пара быстрых движений — и на его огрубевшей от работы ладони миниатюрное колечко появляется, словно из заморского зелёного металла сделанное, что не шло ни в какое сравнение с золотом или серебром, которые, казалось, просто блекли на его фоне. Сердце замирает в волнующем ожидании, и дыхание прерывается, когда он видит, как глаза девушки напротив расширяются, сужаются и вновь расширяются, а на лице её целый калейдоскоп чувств проносится. Александр только раз в любви признавался, да и то, не той девушке совсем; вот и сейчас он волнуется неимоверно, до рези в глаза чужие пытается всмотреться — та или не та всё-таки. Хотя внутренне уверен, что та. В её глазах едва заметно блестят слёзы; Лиза с лавки встаёт, полы платья ручкой своей изящной придерживая, и взглядом словно просит его подняться, что он и делает, так как теперь для неё — хоть на край света. Молчит она долго-долго, в самую душу смотрит, выжидая чего-то: момента, может, или подвоха какого, — а потом быстро выпаливает: — И я Вас люблю, Саша. В той глуши, далеко-далеко от суеты и пышущего пылью, жаром Петербурга, два совершенно одиноких и покинутых всем миром человека наконец встречаются, цепляются друг за друга дрожащими пальцами, как утопающие, пытаясь спасение найти в чужих глазах и при этом себя не потерять. Никто из них не думает, к чему это приведёт и чем кончится, потому как сейчас это неважно совсем — неизвестно ведь, сколько у них времени ещё есть, чтобы просто пожить. Саша целует её и её просто великолепные ледяные руки до конца этого жаркого июльского дня и ещё несколько месяцев после, наблюдая за искорками в её нежных глазах, а ближе к ночи — всё-таки слышит смех насчёт своих волос, ставших похожими на огромный, пушистый одуванчик. И пусть этот момент будет длиться вечно, потому что нельзя, чтобы из-за его глупых непоколебимых принципов, из-за её глупого проклятия, их судьбы и жизни, которые наконец-то переплелись между собой крепко-крепко и стали такими счастливыми, так стремительно и безвозвратно оборвались. Просто нельзя.