Лисёныш.

Осознание, что эти две горящие зеленые точки — глаза твоего соседа, не принесло должного облегчения, а наоборот, заставило тебя в страхе проглотить вскрик. Ричард склонился над тобой, ты чувствовал его зловонное дыхание, будто обволакивающее тебя, пытающееся растворить, смешать твою сущность с дерьмом мира, собранным в этом месте. Ты попытался отползти, отодвинуться от этого смердящего душой и телом чудовища, но малейшее движение служило причиной для разряда острой боли, будто пронзающего все тело, каждый миллиметр твоей хилой земной оболочки. — Ты знаешь здешние законы? — начал Ричард, приметив, что ты очнулся. — Ты новенький, а значит, выебешь или будешь выебан, — продолжил он, не дождавшись ответа. — С твоей сопливой нежностью, рыжий, второе будет тебе по нраву. Ты будешь опущенным, потаскушкой, и должен будешь извиваться от удовольствия, когда в тебя будут втыкать свои грязные хуи блатные мужики. Тебя выебут все, кому будет не лень, такие же бичи, как и ты, будут тебя чморить, а после вертухаи изобьют тебя за нарушение тюремных законов. Жизнь твоя будет сладка, как дерьмо жарким летом, Лисёныш, — мужчина выплевывал слова тягучим потоком, обдавая тебя мерзким дыханием и заставляя в страхе сотрясаться и извиваться. Ты боялся. Боялся унижения, которое несло в себе твое нынешнее положение, боялся ненависти, что будет тянуться за тобой незримым шлейфом, боялся себя и того, в кого ты превратишься со временем. Все твои опасения подтвердились. Все твои догадки были верны с самого начала. — Но я предоставлю тебе выход из сложившейся ситуации, — продолжил Ричард, обнажая подгнившие зубы в остром оскале. — Будешь моей шлюхой — избавишься от большинства проблем: тебя не будет трахать никто, кроме меня; опущенные побоятся мутузить тебя, ведь за подпорченную собственность придется отхватить свою долю. А если будешь хорошо себя вести — будешь получать поощрения. Ричард наклонился еще ниже, так, что вас разделяла всего дюжина сантиметров, внимательно наблюдая за твоим выражением лица. А ты крепко задумался над его предложением. Тебе предлагали своеобразную защиту и некоторые привилегии взамен на подчинение самому жестокому человеку в этой тюрьме. Ты вспомнил завистливые взгляды других заключенных, их жестокие удары. Если это обеспечило бы тебе психологическую защиту, ты бы согласился, не задумываясь. Ричард раздраженно цокнул языком, явно показывая, что терпение его на исходе. Ты, более не раздумывая, подался вперед, касаясь своими губами чужих. Это было сложно назвать даже поцелуем — невинные ухаживания юных влюбленных казались на его фоне отвратительными развратными маневрами. Но даже это легкое движение, невесомое прикосновение взорвало в тебе отнюдь не лестные мысли и ощущения. Отвращение, страх, стыд. Жгучая смесь, будоражащая кровь не меньше страсти. Своими мягкими губами ты ощущал маленькую пропасть в губе: тот самый отвратительный порез, а так же то, как губы твоего нового "хозяина" исказились в восторженной улыбке. — Чудесно, — фальшиво пропел мужчина, отстраняясь и довольно осматривая тебя, словно удачную покупку. Ты знал, что он увидит: тощего маленького парнишку ростом не больше ста семидесяти пяти, на вид которому не дать и восемнадцати, со вздернутыми вверх тусклыми, словно полинявшими, рыжими волосами, бледной, почти белесой, прозрачной кожей, мягкими бесцветными губами, прямым носом, к удивлению, лишенным всякой горбинки, неестественно яркими веснушками, резко контрастирующими на фоне лица, и с загнанными серыми глазами, без устали бегающими туда-сюда, под которыми пролегли синяки от множества бессонных ночей и испытаний. Общий вид был плачевен: тебя можно было сравнить со щенком лисы, тогда как сокамерник твой приходился вожаком волчьей стаи: широкие плечи, бойцовское тело, мощные мышцы, волнами перетекающие под тюремной одежкой, серая грубая кожа кожа, покрытая мерзкими боевыми шрамами, смоляные волосы, торчащие коротким ежом, аристократический нос и острые глаза, горящие похотливым зеленым огоньком. Внешность его можно было бы назвать приятной, несмотря на ужасный шрам, если бы не выражение лица. Эмоции, отражающиеся на лице этого человека, будь он даже ласково улыбающимся, наводили первобытный страх. Они подчиняли, заставляли нижнюю губу предательски дрожать, а ладони покрываться липким потом. "Тяжелое детство, — предполагал ты меланхолично, устало рассматривая сквозь пушистые ресницы мужчину и ожидая от него какой-нибудь реакции. — Отец — шизофреник, мать — деревенская шлюха, ко всему прочему — еще и пьяница, регулярно избивающая сына. Отсюда ненависть и, быть может, жестокость. Он, определенно, не знал женской ласки и грубой мужской руки. Рос, как сорняк. Отсюда некая детская нотка в характере и наслаждение от игры с жертвами. Рано потерял невинность — как душевную, так и телесную — испытав все удовольствия жизни, но по-настоящему проникся только к грубому, звериному траху. Отсюда столь манящая животная сексуальность, привлекающая жертв. В нем бурлит юношеский максимализм, и проявляется он в способе убийства". Это были лишь догадки, построенные на поведении Ричарда и твоей склонности выдумывать драматические истории. Мужчина все еще стоял на месте, пронзая тебя острым взглядом. Крылья носа его возбуждено подрагивали, время от времени Ричард облизывал зубы, и это действие было отлично видно, когда язык мелькал в разрыве губы. Наконец он сдвинулся с места, приняв, видимо, решение. Глаза его горели очень опасным огоньком, и ты не мог не насторожиться, глядя на приближающегося сокамерника. Потребовалось не более полутора секунд, чтобы он схватил тебя за руку и резко дернул на себя. Ты же, болезненно вскрикнув, слетел с койки, падая на колени и упираясь руками в бетонный пол. В глазах потемнело от резких движений, мысли затуманились, а все тело заломило от тупой пульсирующей боли. Ты, оцепенев, бездумно смотрел на свои пальцы и ногти, потемневшие и зудящие от гематом. Шорох и внезапно появившийся противный запах со стороны твоего сокамерника ничуть тебя сейчас не волновали, но когда в твои волосы мягко погрузилась жесткая ладонь, ты вздрогнул от неожиданности, поднимая взгляд. Чуть повыше уровня твоих глаз висел член, довольно грубо ласкаемый ладонью его обладателя. Ты попытался отпрянуть, сглатывая поднимающийся ком отвращения, но Ричард резко дернул тебя за волосы, возвращая в исходное положение. Ствол он направил на тебя и, оттянув крайнюю плоть, пару раз шлепнул тебя по щекам, а после провел головкой по твоим губам. Ты как-то отстранено подумал, что член огромен: в покое почти вполовину длиннее твоего при эрекции, а в ширь и того втрое,- и с силой сжал губы, подавляя рвотные позывы. Но Ричард, казалось, этого не заметил, головкой путешествуя по твоему лицу: обводил скулы, шлепал по лбу, срывался с кончика носа и путешествие свое окончил у тех же губ. — Соси. Носом ты судорожно втянул воздух, и хотя мысленно ты готов был к этим словам, но все же губы твои были все так же упрямо сомкнуты. — Ну же! Грубые пальцы легли на твои щеки, с силой разжимая челюсти и заставляя тебя впустить грязный ствол мучителя. Ни слезы, брызнувшие из глаз, ни предшоковое состояние, доводящее до судорожной дрожи, казалось, не волновали Ричарда, а лишь распаляли его и без того ужасный пыл. Мерзко до смерти. Точно. Сейчас смерть была предпочтительнее такого унижения. Отвратительные, немного мутные и белесые слезы смешивались с зеленой рвотной массой — вязкой жижей и мелкими, дурно смердящими кусочками отходов — вытекающей из уголков рта и носа. Все это, в свою очередь, встречалось с дорожками слёз, и ускоряло свой путь до подбородка, где его и оканчивало. Твой же сокамерник самозабвенно насиловал твой рот, разрывая кожу в уголках твоих губ и грубыми рывками — в такт движению бедрами — дергая на себя копну тусклых волос. Воздуха критически не хватало, а моменты, когда член мучителя почти выскальзывал из твоего рта, были слишком мимолетны и незначительны, чтобы хоть как-то исправить безвыходное положение. И даже твои ногти, впившиеся в руки Ричарда, погружающиеся в грубую плоть, казалось, совсем не мешали ему остервенело завершать свое действие. Да, завершение. Сейчас оно казалось столь же близким, сколь близка бы была смерть. Сознание все больше обволакивала смоляная пленка, перед глазами не осталось ничего,кроме темных пятен, и, ко всему прочему, рвотные позывы только усилились и теперь тонкие струйки зеленой блевотины, в которую превратился из сегодняшний кисель, стекали из уголков рта, обжигая разорванную кожу губ. Член Ричарда "купался" во всей этой смеси, а сам хозяин его похотливым взглядом наблюдал за твоим синеющим лицом, испачканном в желудочных испражнениях. Разрядка пришла совершенно неожиданно, так как на лице Ричарда не дрогнул ни один мускул, а сперма во всей происходящей ситуации оказалась почти незамеченной. Со склизким чпоком увядающий уже ствол выскользнул из твоего рта. Сейчас его можно было сравнить с плотиной, сдерживающей особо бурные воды. Так вот, плотина прорвалась, и все, что до этого находилось в твоем желудке, как ни странно, оказалось на полу камеры. Ричард куда-то исчез, а ты, раздирая ногтями кожу на шее и судорожно хватая ртом воздух, повалился прямо в блевотную жижу. Проходящие в этот момент надсмотрщики лишь громко заржали: — Смотри, блеванул прямо на себя. Последующие часы для тебя были словно в тумане. Проклиная сокамерника сквозь плотно сжатые зубы, ты рыдал, раз за разом с глухим стуком роняя голову на каменный пол камеры. Сейчас ты хотел, нет, даже молил, чтобы боль перекрыла мысли, ощущения и те мерзкие воспоминания. Шишка на лбу, ставшая размером уже с мячик для пинг-понга, нестерпимо ныла, но боль была для тебя настолько важна, насколько важен был бы для утопающего спасательный круг. В тот день, когда тебя, наконец, вытащили из камеры надсмотрщики, не побрезговав при этом — к твоему мутному восторгу — хорошенько приложиться ногами к ребрам и груди, а после повели на трудовые работы, на улице было на удивление тепло и приятно. Покрасневшее солнце, словно юная девушка, мягко выглядывало над горизонтом, зазывая в свои объятия, но сейчас единственным твоим желанием было спрятаться. В огромном корыте, до верху наполненном мутной мыльной водой, покоились горы грязных алюминиевых посудин. Тряпка, похожая больше на скукожившийся трехмесячный эмбрион, жутко воняла отходами и терпким запахом хозяйственного мыла, которое использовали в качестве моющего средства. Ощущение было не из приятных, но оно и понятно: такое дело было едва ли лучше любых физических нагрузок. Смиренно выполняя свою работу, ты щурился от света, пробивающегося сквозь маленькое оконце под потолком. Оно было столь высоко, что вряд ли ты смог бы дотянуться до него хоть кончиками пальцев, и столь мало, что не пролезла бы и твоя тонкая кисть руки. Ты совсем не понимал, почему, но взгляд снова и снова находил это оконце, словно оно было чем-то сюрреалистичным и призрачным. Тебе казалось, будто в любую минуту оно готово было растаять, слившись с темной стеной здания. Наконец, не терпя больше, ты, собрав остатки сил, перевернул корыто, игнорируя навязчивый звон посуды и серую мыльную лужу под ступнями, и, подвинув его к стенке, забрался повыше, пытаясь вдохнуть как можно больше свежего воздуха. Тот будто нес с собой освобождение, радость и счастье. Хрупкий паренек стоял на носочках, тычась в маленькое оконце и ловя последние солнечные лучики уходящего дня. На лице заключенного играла тонкая улыбка, а по щекам текли слезы сожаления и горечи, тоски по любимому солнцу.