Together forever (Вместе навсегда)

      Над их головами шуршала листва, убаюкивая, успокаивая расшалившиеся нервы. Токио — суетливый огромный мегаполис — хоть и был им родным, но порой мысли о него уставали, а душа требовала покоя. В такие моменты они и убегали прочь. Садились в машину, захватив пару-тройку бутербродов, и уносились на железном коне далеко-далеко за город, туда, где шумели вековые деревья, а единственным источником шума был ветер да далёкий прибой.       Они любили устроиться на мягком мхе, подстелив лишь тонкие куртки или лёгкое покрывало, случайно захваченное с собой, и наблюдали за мерным и неторопливым полётом облаков на небе.       Усаги, положив голову мужу на грудь, рассеянно водила пальцами по рубашке, и наслаждалась лёгкими поглаживаниями мужской ладони по спине. Мурашки табунами пробегали по коже, и Усаги, выгнувшись, словно кошка, льнула к Мамору и довольно жмурилась. Муж наблюдал за ней из-под полуопущенных ресниц — мысли его хоть и витали далеко, но всегда сводились только к любимой жене.       — Мамо-чан, — Усаги подтянулась чуть выше, чтобы заглянуть глаза Мамору.       — Ммм?       — Расскажи мне чего-нибудь, — улыбаясь, попросила она и снова устроилась у него на груди. — Не важно, что, главное — просто расскажи. Да хоть как вы в прошлом столицу Терры от захватчиков лишь впятером освобождали, проникая в город по подземным стокам!       И Мамору, негромко посмеявшись, начинал рассказывать. Истории эти были знакомы им обоим — не раз и не два пересказывались как и в этой жизни, так и в прошлой, когда Эндимион, перепачканный в порохе, проникал в покои принцессы, и они, прячась под покрывалом, перешёптывались до самого утра. Или, бывало, сидели у камина, грея отмороженные в горах Нептуна пятки, и пили тёплый глинтвейн — безалкогольный, конечно же.       Многое изменилось с тех пор, но одно оставалось всегда неизменным и постоянным: что Серенити, что Усаги с восхищением наблюдали за своими любимыми, слушая родной голос и наслаждаясь его приятным баритоном.       — Ты очень интересно рассказываешь, — мурлыкала она после каждой новой старой истории.       Добродушно усмехаясь, Мамору поворачивался на бок и несколько длинных секунд вглядывался в лицо жены, словно хотел досконально изучить каждую родинку, каждую черту, увековечить это в памяти, чтобы в будущем, если он — мало ли — ослепнет или — не дай бог! — лишится этого каждодневного чуда, то сможет хотя вспоминать её и не быть таким уж одиноким. Но для полноценного счастья ему нужна живая Усако — настоящая, тёплая, такая любимая и светлая, которая всегда рядом с ним, несмотря ни на что.       — Ты уже раз сто слышала всё это, — улыбаясь, говорил Мамору, ласково заправляя за ухо выбившуюся из причёски золотую прядь.       — Ну и что? — зевала Усаги, лукаво поглядывая на мужа. — Мне всё равно нравится. Это ведь ты.       На такое у Мамору не находилось внятного ответа, поэтому единственное, что он мог — это наклониться к жене и поцеловать её так, чтобы она и без слов всё поняла. И Усаги понимала. Обхватывала его шею руками, притягивая ближе, и помогала доказать, что окружающая их действительность — не сказка, и они в самом деле вместе. Что смогли пройти длинный путь лишений и взлётов, не потеряли и нашли в друг друге истинное счастье.       — А теперь расскажи, как ты думаешь, какой будет она, наша малышка, — тихо-тихо прошептала Усаги на ухо удивлённому мужу, осторожно приложив его ладонь к своему пока ещё плоскому животу…