— И ты всё это съешь? — удивилась Нигяр, когда я буквально накинулась на еду.
— Конечно, — кивнула я, съедая третий кусок пахлавы, заедая пловом с перепёлкой.
Как же Шекер-ага превосходно готовит!
— А ты себя хорошо чувствуешь? — спросила калфа, как-то странно глядя на меня.
— Да иногда голова кружится, да тошнит немного, может быть что-то не то съела, — отмахнулась я, продолжая есть.
— Дорогу! Шехзаде Мустафа Хазретлери! — послышалось из коридора, и через секунду двери в мои покои открылись.
Мы с Нигяр тут же встали, кланяясь, и вошёл Мустафа.
— Можешь идти, Нигяр, — велел он, и она сразу удалилась, — Что случилось у вас с Фахрие? — спросил Шехзаде, присаживаясь на небольшой диванчик и утягивая меня к себе на колени.
— Я просто шла на кухню, потому
что была очень голодна, как навстречу мне вышла она… Фахрие напала на меня, начала опять кричать, что я ведьма и приворожила вас, — на глазах вновь выступили «слёзы», на что Мустафа крепче прижал меня к себе, взяв мою ладонь в свою, а другой рукой придерживая за талию.
— Она будет серьёзно наказана, — сказал Мустафа, оглядывая столик с едой, — А ты, действительно, столько съешь? — удивлённо спросил он.
— Ну да… — ответила я, искренне не понимая, почему все так удивляются моему аппетиту.
***
Отобедав вместе со мной, Мустафа ушёл по своим делам, а я поняла, что мне совершенно нечего делать: Мехмед, Аслан и Селим на занятиях, Михримах с Хюррем и султаном отправились во дворец Хатидже султан и Ибрагима паши, чтобы навестить их, и я, по сути, предоставлена сама себе, поэтому, позвав Нигяр калфу, я попросила принести мне уличную накидку и молчать о том, что я выходила на улицу, хотя и имею полное право на это, лишнее внимание Мустафы и остальных мне ни к чему.
Отказавшись от стражников, настойчиво предлагаемых калфой, я пошла на рынок: хотелось найти каких-нибудь книг, ведь я всегда любила читать, узнавая что-то новое для себя. Как я заметила, девушки в гареме не особо жалуют чтение, говоря, что им и занятий хватает.
— Сколько стоит? — спросила я хозяина книжной лавки, указав на красивую и толстую книгу, в которой были написаны сказки разных народов.
Думаю, что Селиму и Аслану понравится, они любят сказки.
— Пять золотых, милая, — улыбнулся пожилой мужчина, подавая мне её.
— Я возьму, и вот эту тетрадь ещё, — я положила перед ним семь золотых, — Спасибо, — я улыбнулась, и, взяв покупки, пошла дальше.
Я гуляла по базару до самого вечера, поэтому во дворец вернулась лишь затемно.
Убрав то, что купила, я переоделась и пошла в гарем на ужин. По пути мне встретилась сама Махидевран-султан.
— Здравствуй, Настя, не откажешься отужинать в моих покоях? — улыбнулась султанша, на что я не посмела отказать.
***
— Ты совсем не такая, как все девушки гарема… — вдруг сказала госпожа, когда уже разрешила мне идти к себе, — Мне нравится, как ты влияешь на Мустафу, он стал спокойным, не делает ничего безрассудного. Особенно забота об Аслане пошла ему на пользу. Мой сын словно стал взрослее. Я очень надеюсь, что ты подаришь мне прекрасных внуков, хатун, — улыбнулась Махидевран-султан, на что я ответила смущённой улыбкой, после чего она окончательно отпустила меня.
Выйдя из покоев, я отправилась к себе.
Придя в покои, я села на кровать и задумалась.
В последнее время я опять стала замечать, что мне стало тесно и душно во дворце. Я очень сильно хочу домой, на свою родину, где я была обычной девушкой, а не фавориткой наследного шехзаде. Я вновь хотела гулять по полям и лесу, собирать ягоды и травы, лечить диких животных, забредших ко мне в домик. Мне так опротивели эти шелка, платья и украшения вместе с этим дворцом, что я даже во сне видела родные просторы Крыма.
Я всё чаще стала обдумывать план побега, но уже из Турции. Я очень люблю Мустафу, сестру и племянников, но прекрасно понимаю, что не смогу жить здесь дальше: эта жизнь не для меня.
Золота, что предоставил мне в первый мой побег Султан, хватит на не один год безбедной жизни в моей деревне в Крыму, тем более меня всегда кормил в основном лес.
Я сама не поняла, как по щекам потекли горячие слёзы: просто в один момент перед глазами стали проноситься моменты из прошлой жизни, и сердце с ещё большей силой захотело домой.
— Настя-хатун, тебя шехзаде Мустафа зовёт, — неожиданно в комнату ворвался Сюмбюль, из-за чего мне пришлось немедленно утереть слёзы, отвернувшись от аги, — У тебя всё хорошо? — спросил он, подойдя чуть ближе.
— Да, всё хорошо, Сюмбюль-ага, пошли, — я кивнула и пошла следом за евнухом, гадая, что же могло понадобиться Мустафе, раз меня даже не стали подготавливать.
***
Меня привели в покои султана, где собрались все: Мустафа, Хюррем, Махидевран-султан и сам повелитель. Они стояли очень напряжённые и взволнованные, а Мустафа очень злым.
— К нам в руки попало это письмо, Настя, — заговорил султан, в руках у которого, на самом деле, была какая-то бумага, — И в нём говорится о том, что ты была неверна Мустафе. Ты вступила в связь с тем художником, которому после помогла сбежать, — все, кроме сестры, разочарованно посмотрели на меня, тогда как я стояла, не в силах вымолвить и слова, — По нашим законам ты должна быть казнена…
Что за бред?! Почему они верят этому?!
— П-повелитель… шехзаде… — я умоляюще смотрела на них, не понимая, что происходит, — Я всегда была верна шехзаде! — воскликнула я, чувствуя, как дышать стало очень тяжело, в глазах потемнело, а голова сильно закружилась.
Последнее, что я помню — это испуганное лицо Хюррем, а дальше темнота…
***
С трудом открыв глаза, я услышала голос повитухи:
— Повелитель, госпожа, шехзаде… Настя-хатун беременна, — радостно сказала женщина.
Я прикрыла глаза, тихонько всхлипывая. Неужели мой ребёнок умрёт вместе со мной из-за клеветы?!
— Чшш, Настя, всё будет хорошо, слышишь? Я не позволю навредить тебе и малышу, — ласково шептала Хюррем, поглаживая меня по голове.
— П-почему мне никто не верит, Але́кс? Почему?! — рыдала я, неосознанно закрыв руками живот.
— Оставьте нас, пожалуйста, — попросил Мустафа, и я очень испугалась, но султан и Хюррем ушли, оставив нас наедине.
— Шехзаде… — прошептала я, — Я не предавала вас…
Мустафа лёг рядом, положив одну руку поверх моих на моём животе.
— Я верю тебе, верю. Я очень люблю тебя, и уже люблю нашего малыша, — сказал, улыбаясь, мужчина.
