Учитель

      Маттиас иногда приходил на ужин к родителям Клеменса и подолгу обсуждал с ними разные "взрослые" бытовые дела: свою работу, покупку квартиры и даже налоги и стоимость различных продуктов. Клеменс, будучи семнадцатилетним подростком, во время этих разговоров быстро начинал скучать и под каким-нибудь предлогом уходил в свою комнату или же просто переключал внимание на телевизор, болтающий о чем-то на фоне. Так произошло и в этот раз: услышав что-то о школе, где кузен работал, Клеменс тихо выскользнул из-за стола и ушел к стоящему перед включенным телевизором дивану. На нем он устроился поудобнее, достал из кармана телефон и принялся отвечать на накопившиеся за время ужина сообщения.       Не сказать, что Клеменс чем-то отличался от своих сверстников. Он учился, втайне от родителей курил, пытался справляться с учебой (которая давалась ему не самым легким образом), прогуливал уроки, чтобы лишний раз увидеть симпатичного парня с другого направления подготовки. Он старался не расстраивать свою семью, поэтому дома лишь отмахивался от всего простым "все в порядке, оценки отличные", тут же уходя в свою комнату, потому что, в самом деле, какому семнадцатилетнему парню понравится проводить время с родителями?       Если быть честным, все разговоры с ними сводились к тому, что Клеменсу лишний раз напоминали о необходимости больше времени уделять учебе. Кроме этого, родители считали, что ему пора уже наконец-то повзрослеть и, например, начать помогать с налогами и оплатой счетов. И, конечно же, они вечно ставили в пример такого идеального Маттиаса, который, по их словам, чуть ли не с пеленок знал, как оплачивать налоги и сколько процентов они составляют от заработной платы.       Да, отрицать то, что Маттиас был чуть ли не идеальным человеком, было невозможно даже для Клема. Его слегка раздражало то, что их сравнивали практически постоянно, но он не мог не признать того факта, что Матти действительно хорош. Клеменс не удивился бы, если бы узнал, что он является самым любимым учителем для всех в школе, в которой он преподает.       Краем уха Ханниган иногда улавливал обрывки разговора между родителями и Маттиасом, но особо не вслушивался – его внимание было сосредоточено на обсуждении фильма. Внезапный удивленный вдох матери отвлек его от переписки с другом, так что Клеменс приподнялся на своем месте и выглянул из-за спинки дивана. Над цветастой обивкой показалась его красная лохматая голова – совсем недавно ему наконец разрешили покрасить волосы. – Да, попросили заполнить заявление об увольнении по собственному желанию, – Маттиас со спокойной улыбкой кивал головой, размешивая ложечкой сахар в кружке с чаем. – Не знаю, почему они в конечном итоге решили поверить не мне, а той нервной даме, утверждавшей, что она видела меня в каком-то "неприемлемом" месте. Кажется, она еще говорила, что не может доверить обучение своего чада "такому ужасному типу". Понятия не имею, зачем кому-то понадобилось меня подставлять. – И что теперь? – спросил отец Клеменса, сводя брови на переносице. Поверить в то, что его племянник мог проводить время в неизвестном злачном месте, не представлялось возможным. – На самом деле я давно подумывал сменить место работы. Дело даже не в зарплате, а в отношении к учителям в этой школе... Кстати, насколько я знаю, в гимназии Клеменса нужен учитель химии.       Ханниган почувствовал, как между его лопатками пробежал холодок, как будто кто-то засыпал ему за шиворот футболки горсть снега. Выронив из внезапно вспотевшей ладошки телефон, Клеменс прижался спиной к чуть скрипнувшему дивану, уставился вперед сильно расширенными от ужаса глазами и прикрыл рукой рот, чтобы не выдать своих эмоций каким-нибудь случайно вырвавшимся звуком.       Да, Маттиас говорил правду. Учительница химии уходила в декретный отпуск, так что школе действительно требовался новый педагог. Но мысль о том, что им мог стать его старший кузен, пугала Клеменса до чертиков.       В последнее время он старался как можно реже взаимодействовать с Маттиасом, так как по непонятной для себя причине дико его смущался и краснел. Старший кузен, которого все вокруг считали идеалом и примером для подражания, будил в своем брате то, что тот никак не мог осознать и определить. Уже один его вид заставлял сердце Клеменса биться так, словно оно было маленькой бабочкой, которую кто-то поймал в ладони. Если же Маттиас разговаривал с Клемом или как-то по-другому взаимодействовал с ним – для того это был персональный конец света.       Ханниган правда не понимал, что с ним происходило. Его друзья в один голос твердили о том, что все эти признаки, вроде сердца, которое так быстро бьется в присутствии Харальдссона, потных ладоней и слабости где-то в коленях, свидетельствуют о влюбленности Клеменса. Но он тут же отвергал все эти теории, ведь Маттиас был его братом, его кузеном, все-таки родственником. Он же сидел с ним, чуть ли не нянчился, когда Клем был помладше, о какой влюбленности вообще может быть речь? Вот именно, что ни о какой... Подумаешь, пара не совсем приличных снов с участием Матти, которые заставляли Ханнигана просыпаться в луже собственной спермы. Он ведь подросток, а подростки – это сгустки гормонов, неприличных мыслей и разрушения. Клеменс не придавал этим снам особого значения, старался забыть их, отгоняя неловкость.       Еще и эта учеба... Учиться Ханнигану оставалось немного, но оценки по многим предметам оставляли желать лучшего. И особенно подводила как раз-таки ненавистная химия. – А ведь правда, их учительница уходит в декрет! Ты мог бы устроиться к ним в гимназию хотя бы на время ее отпуска. Стоило бы проверить, что у Клеменса с оценками. Кажется, с твоим предметом у него проблемы, – энергично заговорил Ханниган-старший.       Клеменс побледнел и от испуга задержал дыхание. Воображение уже нарисовало картину: вот он с убитым видом заходит в класс, где за учительским столом восседает Харальдссон, как всегда одетый с иголочки, идеально причесанный, чуть ли не сияющий, как золотая медаль или кубок на награждении. Потом он открывает журнал, видит оценки Клеменса, неодобрительно цокает языком, говоря, что этим стоит заняться, и вызывает младшего кузена к доске. А у Ханнигана предательски дрожат колени, пылает лицо, трясутся руки, пропадает голос... – Почему же вы раньше не сказали? Я мог бы и так с ним позаниматься, – сказал Маттиас, отпив немного чаю. – Мы сами узнали совсем недавно. Он все твердил, что оценки у него прекрасные, – стала оправдываться мать Клеменса.       Ханниган-младший скатился по спинке дивана и упал на мягкое сиденье, прижимая к груди колени. В его голове настойчиво билась одна мысль: "Если Маттиас устроится в мою школу, мне конец. Если Маттиас устроится в мою школу, мне конец...". Игнорируемый парнем телефон тихо жужжал возле его ног, оповещая хозяина о входящих сообщениях. Клеменс жмурил глаза и тер покрасневшие уши, не зная, что ему теперь делать. – Клем, – послышался сверху тихий голос Маттиаса. Харальдссон держал в руке кружку, от которой шел пар, и доброжелательно улыбался. – У тебя как дела? Все нормально?       Парень резко сел и подвинулся к подлокотнику дивана, уступая старшему кузену место рядом с собой. Его щеки тут же стали цвета его крашеных волос. Харальдссон присел на диван и заинтересованно посмотрел на Клеменса. – Ты чего такой? – Маттиас приподнял одну бровь. – Г-голова болит, – выдавил из себя Клеменс и отвел взгляд. – Слышал, о чем мы говорили? – Маттиас опустил кружку с чаем на свое колено. – Ммм... нет, я переписывался... – как можно более непринужденно ответил Ханниган. Он пошарил рукой возле себя и, не найдя телефона, огляделся. Предательский мобильник лежал возле бедра Маттиаса.       Клеменс, успевший пару секунд назад подумать, что невозможно покраснеть сильнее, чем он, почувствовал, что кровь прилила к его щекам с двойной силой. В голове чуть ли не гудело, а в ушах отдавался звук, с каким его сердце делало свою работу. Он протянул дрожащую руку и, схватив телефон, подвинул его к себе. Ему показалось, что кончиками пальцев он задел штанину кузена. Сжав кисть, Клеменс уставился куда-то на свои острые колени. – Я хочу устроиться работать в твою гимназию. Тетя говорит, что у тебя как раз проблемы с химией, это так? – голубые глаза Харальдссона словно давили на сидящего рядом с ним паренька.       Ханниган почувствовал себя максимально неуютно, как будто находился на допросе. Под взглядом Маттиаса он был готов выложить что угодно: и где находится его тайник с сигаретами, и что ему на самом деле чертовски нравятся мужские задницы, и то, что он втайне ото всех слушает самую плохую попсу, которую только может найти. В голове, где только что была гулкая пустота, возникли отголоски снов с Харальдссоном, которые Клеменс пытался забыть. Это только добавило внезапно возникшей неуютности.       Клеменс подавил в себе ощущение угнетенности и постарался изобразить за своем лице беспечную улыбку, повернувшись в сторону кузена буквально на пару мгновений. – Может, немного, хах.       Маттиас кивнул, как бы принимая это к своему сведению и выражая готовность заняться оценками Клеменса. Встав с дивана, он с улыбкой потрепал младшего кузена по торчащим во все стороны волосам и отошел от дивана. Его уже звал Ханниган-старший, который хотел обсудить что-то еще.       Когда Харальдссон ушел обратно к обеденному столу, Клеменс потрогал свои волосы и зачем-то посмотрел на отнятую от них ладонь, как будто ожидая увидеть на светлой коже какой-то след, оставленный братом.       Клеменс не знал, как долго еще Маттиас пробыл у них в гостях, так как буквально через минуту после того, как старший брат погладил его по голове, он стартанул на второй этаж, где заперся в своей комнате и упал лицом в подушки.       Клеменсу хотелось пищать, словно он был маленькой девочкой, которую только что поцеловал в щеку симпатичный старшеклассник. Он только и мог, что свернуться калачиком и кричать в подушку. Накричавшись, Клеменс перевернулся на спину и, раскинув в стороны руки, постарался перевести дыхание. С его лица не сходила улыбка, напоминающая улыбку помешанного.       Холодно-голубые глаза Маттиаса все не хотели выходить у него из головы. Этот взгляд, эти скулы, эта едва заметная улыбка на губах и, наконец, ощущение его теплой руки где-то на макушке, которое Клеменс хотел чувствовать приблизительно вечность. Одним жестом Харальдссон превратил напряженную ситуацию в лучшее событие всей недели для своего младшего кузена.       Парень думал об этом если не всю ночь, то часов до трех утра точно. Он анализировал в своих мыслях каждую мелочь, снова и снова проматывал у себя в голове каждую секунду их взаимодействия и размышлял, как бы ему снова сделать так, чтобы Маттиас погладил его?       Произошедшее было настолько внезапным, что, заперев дверь, Клеменс так до утра и не вышел из комнаты. Он забыл про душ, про чистку зубов, про то, что обычно на ночь наливал себе стакан воды и ставил на прикроватную тумбочку – в этот раз было явно не до привычных повседневных дел.       Он чувствовал себя ужасно глупо, ужасно неправильно из-за своей реакции, потому что Матти просто погладил его. Это было совершенно обычным братским жестом, который не значил ровным счетом ничего, а Клеменс почти всю ночь бился в истерике от накрывшего его восторга.       Но Клем думал, что это точно не может быть любовью. Просто ему не хватает немного внимания, может, какой-то романтики, вот он и хватается за любую возможность почувствовать себя хоть немного любимым и обласканным.       Что ж, если Маттиас действительно хочет устроиться в гимназию Клеменса, то остаток учебного года обещает быть крайне веселым, потому что Клем ни с кем не собирается делить своего горячо обожаемого старшего брата.       Это ведь совершенно нормально – любить своего родственника настолько сильно.