Учитель

      Последние две недели Клеменс чувствовал, что его жизнь стремительно катится куда-то вниз, подобно тому, как он скатывался на скейте с попадающейся по пути в школу горки. Внезапно произошедшие изменения давили на него со всех сторон и не давали спокойно вздохнуть.       Маттиас действительно устроился в его школу, устроился с легкостью и с присущим ему блеском – все, включая строгого директора, были от Харальдссона в абсолютном восторге. Ученики смотрели на нового химика с восхищением, а посещаемость на его уроках была стопроцентной. Особенно сильно Маттиаса полюбили старшеклассницы, которые чуть ли не с первого урока решили, что заигрывать с ним будет отличной идеей.       Клеменса тошнило от этих девчонок. В прямом и в переносном смыслах – он был геем от головы и до самых пят. У него, конечно, имелась пара подруг, например Сольбьорт и Астрос из параллели, но они, по мнению Клеменса, кардинально отличались от других девочек. Были намного проще, что ли, и не пытались казаться теми, кем совсем не являлись. Хотя Сольб и считалась той самой популярной девушкой, о которой мечтала добрая половина школы, она этим не кичилась и по-доброму всем отказывала. Клем прекрасно знал, кто похитил ее сердце, но ничем не мог помочь, так как в делах любовных был полным лузером.       Неудивительно, что он умудрился втрескаться в собственного кузена наиглупейшим образом, хоть и отрицал это. Все остальные давно были уверены в этом, потому что невозможно так дрожать в присутствии человека, который тебе якобы безразличен. Клеменс моментально краснел, начинал чуть ли не заикаться, как только понимал, что следующим уроком будет та самая химия, которую он еще недавно ненавидел и ругал последними словами; его мысли путались, а он сам смиренно ждал, когда сможет хотя бы дышать нормально.       Потому что Маттиас выглядел слишком хорошо в своем чистеньком сером костюме с идеально выглаженной рубашкой и галстуком, на котором Ханниган обычно и задерживал свой взгляд – просто для того, чтобы пялиться не так заметно. Он пытался отвлечься от лица Маттиаса, от его голубых глаз, которые периодически закрывали пушистые, как перышки, ресницы. Если новый учитель обращал на Клеменса внимание, щеки подростка моментально становились пунцовыми и начинали гореть.       А еще Клеменс ревновал.       Ревновал безумно и по-смешному откровенно. Он злился, готов был выдрать волосы каждой сучке, что крутила свои локоны около стола Харальдссона и так непринужденно наклонялась к нему, с кокетливыми смешками оправдываясь, когда тот спрашивал о домашней работе. Девчонки надевали короткие юбки и, проходя мимо учительского стола, роняли на пол конспекты, телефоны и ручки, а после начинали с наигранным удивлением чуть ли не ползать возле Харальдссона. Ханниган злился, потому что тоже хотел бы так сделать, но ему ужасно сильно мешали остатки моральных принципов, а еще сильнее – разница в возрасте. Одноклассниц это по какой-то причине не останавливало.       Маттиас был уже ближе к тридцати, чем к двадцати, он был взрослым, самостоятельным человеком. У него была работа, он платил налоги, как-то по-своему отдыхал на выходных, ему не было интересно то, чем увлекался Клеменс и его сверстники. Ему была интересна его зарплата, подорожание продуктов в супермаркетах и все остальные взрослые штуки.       Ханниган одновременно желал внимания Маттиаса и считал себя недостойным этого. Харальдссон в его глазах казался идеальным человеком, идолом, даже божеством. Себя самого Клеменс представлял как слабохарактерного дурня, копошащегося в пыли перед кумиром.       Клеменс честно старался слушать голос своей совести, говорившей ему прекратить так пялиться на кузена, он пытался просто игнорировать то, что творится у него внутри, но...       Тот самый внутренний голос казался намного тише властного баса, с которым Маттиас обращался к нему.       Ханнигану казалось, что Маттиаса в его жизни стало слишком много. Он мог терпеть свои чувства, когда видел кузена раза два в неделю – на семейных ужинах у своих родителей, например. Клем рвано вздыхал пару раз, но в целом пытался без видимого беспокойства пережить все эти случайные взгляды и аккуратные улыбки брата, которые вызывали у родителей Клеменса умиление старшего поколения, наблюдающего за любимыми детками, а у самого парня – тяжесть внизу живота. Но когда Харальдссон был и в школе, и дома, Ханнигану начинало казаться, что он сходит с ума. Маттиас стал вездесущим для Клеменса. Он был даже в его чертовой голове – Матти начал сниться кузену куда чаще, стоило ему только устроиться преподавателем в гимназию, которую посещал Клем.       Клеменсу было невероятно тяжело признавать свою влюбленность, а все его существование выстроилось на противоречии. Его бросало туда-сюда: от полного отрицания чувств до криков "клянусь, я вырву этой шлюхе глаза, если она еще раз на него так посмотрит!". Он то пытался убежать от своих проблем в виде Маттиаса на семейном ужине, то старался намеренно занять место поближе к нему, чтобы просто быть рядом.       Маттиас в свою очередь не был ни дураком, ни слепым. Он прекрасно видел, что происходит с его младшим братом, и не мог не сказать, что это приносит ему какое-то извращенное удовольствие.       Но об извращенных замашках Харальдссона мы поговорим чуть позже.       К происходящему Маттиас относился гораздо проще, чем его брат. Он не собирался забивать себе голову лишними размышлениями по поводу того, насколько это правильно или неправильно, так как считал, что это просто подростковое увлечение, которое быстро отступит в тень и забудется. Маттиас не придавал влюбленности школьника большого значения. Он просто решил смириться и посмотреть, что будет дальше. Тем более, что это с какой-то стороны даже льстило и веселило. Насколько же надо быть идеальным, чтобы заставить своего младшего брата влюбиться в себя.       Нельзя было сказать, что Маттиаса совсем не привлекал Клеменс, нет, он считал его милым. Он симпатичный, у него забавно краснеют уши, когда он смущается, а еще он, вроде как, слушает неплохую музыку, что было немаловажно. Маттиас буквально вырастил себе идеального партнера, ну надо же. И он просто не собирался оставлять влюбленность Ханнигана без внимания. Ему хотелось развлечься с этим.       Самому же Клеменсу через какое-то время начало казаться, что Маттиас его просто ненавидит. Он думал, что кто-то проболтался Харальдссону о его чувствах (ведь Клеменсу казалось, что он абсолютно незаметно пытается сфотографировать своего учителя на телефон, когда возникла необходимость обновить галерею в несколько сотен фотографий), и по этой причине Маттиас теперь издевается над ним.       Начался Ад.       И Клеменс предпочел бы полное игнорирование, чем то, что Харальдссон стал с ним делать спустя пару месяцев после вечернего разговора.       В первый месяц работы Харальдссона на новом месте все было почти безобидно. Да и во второй тоже – Маттиас просто чаще подходил к парте Ханнигана, смотрел на него иначе, нежели на других учеников, и даже пару раз положил руку ему на плечо. Это было мило, приятно; такие жесты заставляли Клеменса улыбаться и идти домой с невероятной легкостью и теплым чувством влюбленности где-то внутри. Это ощущение разливалось по его телу вместе с кровью и словно питало каждую клеточку. Клеменс даже пришел к выводу, что все не так плохо, как казалось в начале.       Семейные ужины продолжались, и Маттиас несколько раз даже подмигнул ему, отчего на лице Ханнигана расцветала смущенная улыбка. Клеменс был в восторге от этих крошечных знаков внимания, которые оказывал Харальдссон, и, казалось, это помогло парню забыть обо всех своих предрассудках и моральных принципах. Ханниган даже почувствовал себя не особо странным, как будто вовсе не он влюбился в своего учителя по химии, которых по совместительству был его старшим братом.       Это придало Клеменсу каких-то новых сил. У него тут же появилась мотивация заработать чуть ли не лучшие оценки по предмету Харальдссона, и он начал прилежно выполнять домашние задания и даже стал писать дополнительные конспекты, чтоб лучше разбираться в сложных темах.       И это принесло свои плоды. Маттиас действительно заметил то, как сильно Клеменс старается привлечь его внимание, и не мог не похвалить его. Он не раз поощрял младшего кузена на занятиях, а затем решил повторить это на одном из ужинов. Упомянув о стараниях Клеменса, Маттиас с улыбкой гордого результатом своего труда учителя сказал, что Ханнигану не понадобились дополнительные уроки, которые, как он предполагал в начале работы в гимназии, нужно будет устроить. Клеменс смущенно ковырял салат вилкой, опустив глаза, пока родители восхищались и чуть ли не хлопали в ладоши от счастья. Для Ханнигана-младшего самым важным были слова Маттиаса о том, что он молодец.       Более того, Маттиас обнял его. Просто мягко притянул к себе перед тем, как ушел, и едва ощутимо коснулся губами где-то в районе крашенной макушки, тут же отступая и едва заметно улыбаясь.       Клеменс выпал из этой жизни на весь оставшийся вечер. Он только и мог, что глупо улыбаться, глядя в потолок и снова и снова трогая то место, в которое его поцеловал Маттиас. Восхищенный поцелуем, он тогда не заметил насмешливых искорок в глазах Харальдссона.       Клеменс не спал почти всю ночь, забывая о том, что ему завтра снова идти в школу. Ему было не важно – все равно на следующий день нет его горячо обожаемой теперь химии. До самого звона будильника Ханниган катался по кровати, обнимая подушку и одеяло.       Но все не могло быть так хорошо слишком долго.       Клеменс искренне не понимал, что он сделал не так и за что Маттиас так издевается над ним.       Мягкие и едва заметные касания рук на уроках сменились настолько пошлыми и двусмысленными фразами, насколько это только было возможно. Казалось, даже взгляд Маттиаса изменился, ведь теперь он смотрел на Клеменса как хищник, который следит за своей трепещущей от страха жертвой. Его взгляд стал таким, что у Ханнигана бежали мурашки по спине. Нежно-голубые глаза теперь напоминали бесчувственные ледышки.       Клеменс уже не сомневался в том, что Маттиас знает о его чувствах. Но нельзя же было так бессердечно и грубо вести себя с ним!       Объясняя внимательно слушающим старшеклассникам очередную тему, Маттиас призывал их обратить внимание на таблицу, висящую на стене в задней части класса. Он прекрасно знал, что Клеменс в такой момент не упустит возможности посмотреть на кузена, и поддразнивал его: прикусывал или облизывал свои губы, проводил пальцами по груди, сдвинув в сторону полу пиджака.       Клеменс бессовестно краснел, смущался и отвлекался от учебы, потому что оставаться сосредоточенным на уроках химии стало невозможно.       Во время одной из недавних контрольных работ Маттиас наклонился к самому его уху и чуть ли не прорычал: "Порадуешь папочку хорошей оценкой?", кладя руку где-то около шеи Клеменса и несильно сжимая. Ученики, погруженные в свои тетрадки, не обратили внимания – они уже знали, что Харальдссон приходится их однокласснику братом, а потому такое поведение не казалось им странным. Кто знает, может, учитель попросил родственника о какой-то бытовой вещи – зайти после уроков в магазин, например. Само высказывание-то никто не слышал.       Стоит ли говорить о том, что эту работу Клем написал просто отвратительно, а после занятия шел домой с ужасным настроением – пошловатая фраза Маттиаса и его тон не выходили из головы, в паху тянуло, а узкие брюки только мешали и неприятно натирали. Клеменс был близок к тому, чтоб снова начать искренне ненавидеть уроки химии, потому что Маттиас делал все для того, чтобы смутить младшего брата настолько сильно, насколько это возможно.       После очередной похожей на уже упомянутую фразы, сказанной прямо на ухо парню, Маттиас громко спросил, как он себя чувствует, обращая внимание всех присутствующих на горящее лицо Ханнигана. Клеменс не ответил ничего. А Маттиас, как хороший старший брат, тут же прислонил ко лбу Ханнигана ладонь, измеряя температуру. – Клеменс, да у тебя жар, – с еле слышной издевкой заключил Маттиас. – Тебе нужно в медпункт, я тебя отведу.       Он подошел к двери из кабинета, ожидая младшего кузена и дружелюбно на него глядя. – Всем остальным пока задание – прочитайте двадцатый параграф в пятой главе. Я скоро вернусь.       Клеменс знал, что где-то в этом всем должен быть подвох, но он никогда не отказался бы слинять с уроков, поэтому послушно встал с места и пошел в медпункт в сопровождении Харальдссона.       Однако медсестры в медпункте не оказалось – видимо, отлучилась по делам, не закрывая своего кабинета. Именно поэтому Маттиас решил, что сейчас он волен делать то, что хочет.       Не долго думая, он прижал и без того смущенного Клеменса к стене. Ханниган хоть и ждал подвоха, но точно уж не такого. У него тут же задрожали колени, дыхание участилось, и он даже случайно простонал, потому что Маттиас был настолько близко, что Клеменс буквально чувствовал его горячее дыхание на своей шее. – Уже представил, как я беру тебя на этой кушетке? – заигрывая, тихо спросил Маттиас, блуждая одной из ладоней по напряженному телу Ханнигана.       Клеменс только задрожал еще больше и сжал губы, чуть ли не плача: такое поведение Маттиаса было для него практически пыткой. Он впервые почувствовал себя добычей. – Только не кончи прямо здесь, – напоследок прошептал Харальдссон, услышав шаги где-то в коридоре и тут же отпрянув от Клеменса.       Когда медсестра зашла к ним, Маттиас уже стоял с озабоченным видом недалеко от завешенного белой шторой окна и качал головой. Клеменс сидел на кушетке и выглядел как человек, с которым вот-вот случится удар: он то бледнел, то краснел, сжимая дрожащими пальцами брюки на коленях. Маттиас объяснил, что произошло, и медсестра сразу заохала и принялась хлопотать над учеником. Харальдссон же с удовлетворенным видом отправился обратно на урок.       Этот случай помог ему приобрести на новом месте работы репутацию самого заботливого учителя, ангела, проявляющего внимание к малейшим проблемам учеников. Маттиаса обожали буквально все, почти каждую перемену он был чуть ли не единственным объектом обсуждения учеников и преподавателей. И среди всего этого Клеменс один догадывался о настоящей натуре своего кузена.