Пустота

      Роберто всего тринадцать. Исполнилось три недели назад. И еще вчера он гонял с дворовыми мальчишками мяч близ заброшенной стройки. Еще вчера матушка отругала Роберто за возвращение домой на закате и потрёпанные носы новёхоньких кед, чтобы после напоить его теплым молоком перед сном и пожелать спокойной ночи, мазанув напомаженными алыми губами по его лбу. И Роберто ворчал и ворочался еще добрых минут пятнадцать, натирая место поцелуя почти до блеска, прежде чем провалиться в свой безмятежный сон. И он бы, конечно, ворчал еще дольше и поутру обязательно бы увернулся от утренней порции материнской помады, если бы его юное тело не одолела усталость. Но ведь все равно Роберто уже взрослый. Уже совсем-совсем.       У Роберто уже половое созревание. Он-то точно это знает, натирая до красноты первые прыщи настоем ромашки. Ну и пусть настой для него приготовила родная мать. Но ведь на то она и родная, чтобы принять наконец, что её милый Роберто почти совсем мужчина, а не ребенок, и сюсюкаться с ним больше нет необходимости. Да и не милый он вовсе. Вон и в подмышках уже пробиваются первые волоски. Уж поутру он точно бы сказал о том, что уже взрослый, едва бы она оказалась на пороге его спальни. Но поутру мать не пришла.       И на его зов она тоже отчего-то не откликнулась. Да и с кухни не веяло запахом свежеприготовленных блинчиков и вишневого джема, которые Роберто так любил есть на завтрак. И он бы не отказался есть их и на обед и даже на ужин, но мама почему-то считала, что много мучного вредно. Но не это было главным для Роберто в это утро,а то, что его мама не обнаружилась не только на кухне, но и во всем доме. И на скамейке на террасе её тоже не было. Да и отец не шуршал привычно газетой в гостиной под воскресную программу новостей. И сам телевизор лишь отражал пустующее кресло в своем черном экране. И подростковый аппетит у Роберто совсем пропал.       И у дома напротив не галдели с утра пораньше соседские малыши, которые в выходные дни особенно раздражали взрослеющего Роберто. Он бы с нескрываемым удовольствием погрозил им тайком от матери кулаком, а может, и сказал бы пару крепких словечек, пусть и шепотом, чтобы отец не услышал. Но на лужайке пред домом соседей лишь одиноко лежал трехколесный велосипед самого младшего из соседских мальчишек. Не копошилась за окном и их мать, которая обычно то и дело отодвигала кружевную штору, чтобы проверить, не умчались ли её детки снова за бабочкой прямо по дороге, не дерутся ли они вновь из-за последней конфеты и не расшибли ли носы, катаясь с горки на животе. Но штора за закрытым окном даже не колыхалась.       Не увидел Роберто и своих закадычных друзей, что ждали его в другие воскресные дни, чтобы снова погонять мяч на заброшенной стройке. Не размахивал руками Алексо, доказывая всякому, что рыжие пятна на его лице вовсе не грязь, а веснушки, которые он унаследовал от отца. И в этот раз Роберто с радостью бы ему поверил и даже не стал бы шептать за спиной, что рыжий друг сирота. И пусть он, как и другие мальчишки, никогда не видел отца Алексо, да и мать его была жгучей брюнеткой, но ведь от кого-то же этот неугомонный мальчишка с рыжей копной непослушных волос унаследовал свою рыжину. Но у дороги никого не было.       Ни близнецов Диего и Франко, с симметрично разодранными коленками, за которые их ставил в угол угрюмый отец, любивший в воскресные дни посидеть на скрипучей качеле, потягивая очередную бутылку пива. Да и не только в воскресные. Роберто и вовсе казалось, что пиво отец близнецов любил куда больше самих близнецов. Не было и младшего из их компании, Франца, что только и делал, что ныл по любому поводу и без, чем, несомненно, раздражал уже совсем взрослого Роберто. Взрослые ведь не плачут. И не бегут жаловаться бабушке, что воспитывала этого плаксу уже много лет, когда не удается отнять у старших свой мяч. И не рыдают из-за рваной штанины – футбол ведь игра для мужчин. А у дороги Роберто ждала лишь тишина.       Не слышно было и молитв у ближайшей церкви, что стояла на перекрестке уже вторую четверть века. Не подвывали в такт пастору Иларио и ученицы местной церковной школы, которых за спиной Роберто с друзьями дразнили церковным шлюхами. Не зря ведь отец говорил Роберто, что Иларио был сослан в столь отдаленную местность не просто так. Правда, возможных причин отец Роберто не озвучил, но надо ли это мальчишкам? Они и сами додумали то, что хотели. У них же всё-таки половое созревание, пусть даже еще не у всех. И даже седые старушки, что занимали все свободные лавочки в парке за церковью не рассыпали привычно хлебные крошки и просо и не шикали на Роберто с друзьями за то, что те разогнали опять голубей. И голубей здесь Роберто не увидал.       Ни шумных машин на подъезде к центральной дороге, владельцы которых без устали давили на сигналки каждый день, в надежде, что другой водитель пропустит их первыми. Ни починки мопеда студентом, что приехал погостить на выходные к родным. Ни кожаной куртки, которую студент вешал на белый заборчик, чтобы потом засучить рукава и заняться своим любимым мопедом. Ни читающих книжки мамашек, что качали одною рукой коляски, а другой листали страницы. Ни плача младенцев Роберто нигде не слыхал.       Сегодня Роберто, несомненно, уплел бы до последней ложки невкусную манную кашу и кислый вишневый кисель. И помог бы отцу в гараже. И даже полил бы газон у себя во дворе. И еще у соседей. Кивнул бы приветственно вредным старушкам из парка. Подал бы упавшую соску плаксивым младенцам. Читал бы молитвы и верил бы в бога. Но в городе, некогда шумном, отныне Роберто ждала лишь одна пустота.