Пустота

      Манхэттен не спит никогда. Уолл-стрит впадает в полудрему ровно в шестнадцать ноль одну, сразу же после окончания последней сессии на бирже, но мне все равно там не развернуться. Не расправить крылья, не вдохнуть удушливый городской смог полной грудью и не спалить к преисподней в гости шпиль Трамп-билдинга и весь город в придачу. На Уолл-стрит мне не развернуться. Манхэттен определенно не для меня.       Огромных усилий мне стоит протискиваться сквозь толпу туристов, каждый божий день толпящихся подле бронзового быка. Оголтелая толпа без устали натирает его рога, морду, бока и зад. Еще не до конца проснувшиеся полицейские изо всех сил стараются успевать оттаскивать желающих оседлать бронзовое изваяние, но чем ближе стрелка часов приближается к отметке в девять ноль-ноль, тем многолюднее становится на узкой улице. Полчища офисных работников, служащих банка и биржевых брокеров ближе к девяти часам расталкивают зазевавшихся туристов каждый чертов день в этом городе.       Где-то в толпе мелькает знакомая тень. Вместо привычного на этой улице белого воротничка, обрамленного черным галстуком, - галстук кроваво-красного цвета. О том, чтобы оглядеться и убедиться, что не ошибся, я и не задумывался никогда. Оно того не стоит, ведь соглядатай всегда где-то рядом. Наблюдает, контролирует, изучает уже почти четверть века. Спросить бы, чего же еще Он обо мне не знает, что всё еще не отзывает свою ищейку. Но есть ли смысл? Услышу я ответ? Вряд ли.       В прошедшую субботу ровно в шесть утра за окнами, издав протяжное мяуканье, с веток шумно вспорхнули пугливые кваквы, а вскоре и старая лестница Риверсайда протяжно заскрипела. Снова настало время незваных гостей. Но носитель серого кроваво-красного символа моего врага не удостоил меня приветствием, как и всегда, впрочем, а только привычным брезгливым жестом смахнул пыль с пожелтевшего от времени столика у разбитого окна на втором этаже, чтобы оставить Его послание. Уолл-стрит 40. Полночь. Не сломайте шпиль, пожалуйста.       Слово "пожалуйста" было написано с явным нажимом и весьма отчетливо бросалось в глаза, чтобы я точно понял то, что до меня хотели донести. И будто бы домна крематория не дышала огнем вслед удаляющейся от пристани моторной лодки. И будто бы я совсем не был зол. И будто бы не напишут по утру в газетах, что в печи Риверсайда снова сжигают своих конкурентов акулы с Уолл-стрит. Ах, если бы всё было так просто!       Густой туман обволакивал полуночный Манхэттен своими цепкими коготками, пока я перепархивал с одной крыши на другую, уже давно не заботясь о сохранности архитектурных творений нового века. В газетах снова соврут и всё подлатают уже к полудню. В этом городе под запретом для меня только один шпиль - тот, в котором меня ожидает самый злейший мой враг.       Люди, снующие по узким ночным улочкам, всегда казались мне сверху крошечными букашками, которых я с легкостью мог бы раздавить одним коготком. И, клянусь, когда-нибудь я это сделаю, но начну я с Него. Сотру с опротивевшего желтого лица жадную ухмылку одним лишь взмахом и обрету долгожданную свободу. Но сейчас Он ждет меня у распахнутого настежь окна в самом высоком небоскребе на Уолл-стрит.       Самый ненавистный мне представитель человеческого рода сидит в глубоком кожаном кресле, листая верстку лживой утренней газеты и лениво потягивает зеленый чай из фарфоровой чашки. А мне здесь не продохнуть от удушающего запаха его парфюма. Не расправить в миг затекшие крылья. И не набраться смелости сжечь всё дотла.       Я всего лишь менеджер младшего звена в букинистическом магазине на Уолл-стрит. По утрам я бужу не доспавших своё торговых консультантов и ловлю зарвавшихся карманников, а по вечерам извергаю в пламени всю свою ярость. Я пленник в не сожженном мною мире. Я последний дракон с Уолл-стрит. И я выполняю грязную работу для сорок пятого президента США. Боже, храни от него Америку!