Burn

Лара

      Такой волнительный момент. Пора, наконец-то. Именно сейчас – самое время для того, чтобы вскрыть так долго уродующий меня изнутри нарыв. Ведь я только что получила приглашение, разобравшее на элементы, но странным образом расставившее все на свои места.       Электронное письмо пришло поздним вечером, прямо перед очередной моей попыткой выспаться, и сказать, что оно меня огорошило – значит, ничего не сказать. С его приходом все внутри резко опалила одна мысль. Стойкая, болезненная, но очень красивая. А я ведь успела было подумать, что это безумие начало сходить на нет. Жизнь практически вошла в привычную, спокойную, комфортную колею, лишь слегка приправленную отрицанием собственных ощущений.       И вот, едва начинает маячить на горизонте малейший реальный повод открыть его письма, и я уже лечу, дыша полной грудью и не разбирая перед собой дороги. И это при том, что за последний месяц порядком успела превратиться в собственную тень. Забавная, необъяснимая женская натура в ярчайшем своем проявлении.       Интересно, какие небесные силы раньше были способны удержать меня от того, чтобы прочитать без промедления, либо же выбросить их, не оставив себе и шанса узнать, что там было написано? Желание иметь выбор?.. Призрачная иллюзия контроля над положением вещей? У всего есть срок годности, у человека - в том числе. И от нетерпения уже стало так худо, что аж хорошо. У меня внутри все зудит, и каждый новый день расчесывает внутренности еще больше, превращает в невнятное кровавое месиво. В таком состоянии, дойдя до крайности, отпускаешь в одночасье всю дрянь погулять из своей головы и начинаешь видеть что-то положительное в любых вещах. «Юбилейный творческий вечер».       Под этим страшным словосочетанием, как правило, скрывается помпезная, сияющая вечеринка с неимоверно дорогим шоу и толпой известных и богатых людей. Известный и богатый в данном случае - совершенно не одно и то же, кстати. Денег, которые бывают в карманах «по ту сторону сцены» на этих вечерах хватило бы, чтобы отремонтировать дороги во всей несчастной России. Так же, в принципе, как и полномочий.       А еще все эти празднества – вакханалии с длительной, выматывающей подготовкой, реками алкоголя, горами наркотиков, скандалами и сплетнями. Артисты на них – фон, белый шум. Но одна из песен, которые Игорь предлагает мне в своем послании, просто великолепна. Отказать себе в удовольствии исполнить ее вновь на большой сцене - преступление. Неповторимый итальянский язык. Волна теплых воспоминаний о нашем трио с Хворостовским и Суми Чо. Так здорово. Так весело и вечно. Помню каждое слово, каждую интонацию. Не будет больше никогда и этого... Не будут элегантно, до последней секунды точно воспеты черные очи так же, как не будет одним лишь голосом милого Грегори написана очередная история.* Я тоскую. Зато, быть может, будет что-то другое, настолько же достойное отдельной полочки в душе миллионов людей.       В общем, вся хваленая выдержка и весь здравый смысл дружно катятся к чертям, споткнувшись об один маленький e-mail. И вот примерно так было со мной всю жизнь. А эти мелочи вроде контрактов, затрат, райдера… На сей раз, пожалуй, повешу на Бо. Он ведь как раз так сдружился с Игорем – этим двоим точно будет, что обсудить.       Поражает, с каким смирением я принимаю малейшую вероятность снова увидеть этого удивительного молодого мужчину, который объективной истиной так разбередил мне душу. Как будто знала заранее, что нам еще предстоит встретиться. Возможно, поэтому в ту ночь, сгорая от неловкости, стыда и обиды в тесной гримерной, в которой, казалось, от одного его присутствия плавился сам воздух, я вообще вспомнила о женской гордости и ушла вовремя, не показав, до какой степени меня задела вся сложившаяся ситуация. А сейчас… просто нужен был повод.       За целый месяц я успела несколько миллионов раз прочувствовать все грани этих странных недоотношений: разозлиться еще сильнее, расстроиться, смириться, обрадоваться, восхититься своим же самообладанием и, в конце концов, немного успокоиться. Я брала эти письма в руки и улыбалась. Потом раздраженно кивала не в меру любопытным соседям, заходила в дом, полная решимости уж точно их прочесть, но вновь передумывала. Потом писала стихи. Много. А потом складировала их в соседний ящик. Быть может, это бестолково, но оставаться в блаженном неведении почему-то казалось крайне важным.       А еще на меня необъяснимым образом одним из уютных домашних вечеров повлияла моя же собственная дочка.       «Мам? А ты там что, видела того Димаша, который твои песни поет?» - спросила она меня как-то раз как бы невзначай, сидя за домашним заданием. Я с замирающим сердцем медленно перевела на нее взгляд и кивнула, прочищая моментально пересохшее горло. – «Офигеть! А вы сфоткались? Он такой классный!» - заверещала Лу с горящими глазами, в тот же миг напрочь забыв про огромную кипу учебников.       «Э-э-э... Нет, милая, как-то времени не было. Ну, миссис МакКей тебе завтра устроит! Заканчивай скорее с английским, пора спать.»       Бедняжка долго порывалась вытянуть из меня все-все подробности нашей встречи. Разумеется, я бы и под дулом пистолета их никому не выложила. Как выяснилось, она подписалась на него везде, где только смогла обнаружить официальный аккаунт, и с тех самых пор фанатично следит за новостями. Черт, да моя Лу и меня-то по телеку переключает нетерпеливо, а уж чтобы сидеть и искать, следить, читать новости – ни за что! А тут… Ей было любопытно аб-со-лют-но всё.       Это почему-то заставило вдруг четко увидеть, как сильно душит меня плен моей же черепной коробки. Казалось бы, маленький и невинный разговор вскрыл что-то, что столько дней гнило внутри, невысказанное, наболевшее, и я решила, что однозначно подул «тот самый» ветер перемен. До смерти захотелось порядка во всем. Но я снова ошиблась… И вышло наоборот.       За прошедший месяц Габриэль появлялся в нашем доме всего дважды. Две недели подряд на моей полке в прихожей пылились и нещадно вяли пышные букеты белых роз. Ну и что? На этом все и закончилось. Я только окончательно поняла, что решительно не могу видеть этого персонажа из прошлого рядом с нашим настоящим.       Но пыталась, правда, очень пыталась. Изо всех сил делала вид, что вслушиваюсь в его слова, давила сладкую ухмылку, от которой десны ломило. Я даже весьма правдоподобно инсценировала свое обожание к эти несчастным розам. Но… нет. И говорить тут больше не о чем. Было странно и жутко смотреть в глаза, такие знакомые и родные, и понимать, что за прошедшие месяцы они успели стать совершенно чужими. С таким же ощущением смотришь на утерянную много лет назад школьную тетрадь – поначалу любопытно, но слишком много утекло воды, чтобы она по-прежнему имела значение.       Я попыталась снять с себя ответственность за его судьбу тем, что сто раз убедилась, что он не станет повторять попытки совершить ту фатальную глупость и, спустя короткий и жесткий разговор, мы расстались окончательно. С моей стороны - уж точно, во всяком случае. Да и он будто только непринужденнее выдохнул, освободившись. Возможно, мы когда-нибудь сможем дружить.       Так что теперь на мне висит, помимо прочего, мно-о-ого бумажной волокиты. Во всех смыслах потрясающий, в общем, выдается отдых. Повинуясь собственной воле или убегая от нее, так или иначе, за прошедшее время я пересмотрела весь свой жизненный уклад.       Но даже о собственном разводе задумываться выходит куда меньше, чем об одном самоуверенном парне, никак не желающем отпускать мои робкие мысли.       Однажды мне приснился сон, в котором я отдаю все, что у меня есть, всепоглощающе развратным черным глазам. Так вот, тот сон и рядом не лежал с реальностью.       Но есть чем гордиться. Я не пыталась его искать никак, разве что неосознанно в толпе. Зарывшись в работу, не рассчитывала на то, что Игорь вновь попытается нас под любым предлогом спутать, хоть и надеялась где-то в душе, наверное, что за несколько последних дней в России судьба предоставит мне уместный шанс извиниться за свое нелепое поведение, чтобы хоть как-то сохранить хорошую мину при такой откровенно плохой игре. Я просто понимала, что моя горечь, мой ужас, моментальная привязанность - реакции глубинно-женские, обыкновенные, неудивительные.       Я ведь сбежала после секса, поджав хвост, причем даже не с утра, как это делают в каких-то красивых сериалах, а сразу же, до кучи перед этим вывалив на него невесть откуда взявшиеся претензии. И потом, сидя в неприветливом огромном номере отеля в полном одиночестве, разревелась, но вовсе не от содеянного, а от того, что осознала: у него совершенно точно кто-то есть. Не дура ли?       Но и с его стороны кое-что объяснить и впрямь трудно. Если не сказать, практически нереально. Мне с самого начала показалось, что он, вот почему-то именно он, не похож на бесчисленное множество представителей шоу-бизнеса, на которых я вдоволь насмотрелась за свою карьеру. Ну а кто сказал, в конце концов, что избалованные женским вниманием мужчины не бывают непосредственными в своем стремлении помочь и поддержать?.. Мне было трудно, а он оказался джентльменом, да и я тоже была необходима ему. Мы случайно подвернулись друг другу именно тогда. И все на этом. Я не должна была ожидать чего-то иного. Все должно было сложиться гораздо проще. Да ведь? Захотела – получила. Вот и будь счастлива, Лара. Не смей влюбляться, Лара. Нет, нет!.. А-а-ай… поздно. Как обычно. Ну вот и живи теперь с этим, Лара.       Ведь пошловатое «переспать», слово, которого я всю жизнь и в лексиконе-то старалась избегать, само по себе подразумевает уснуть и проснуться с кем-либо в одной постели, включая в это понятие ещё и секс. Секс на столе в гримерной, да будь он хоть трижды самый потрясающий в мире, едва ли можно обозначить словом «переспать». И мне думать страшно о том, какое слово лучше бы подошло к этому действу.       Все… Хватит. Нужно прекратить гадать, пока снова не передумала.       Ключик все-таки легко входит в замочную скважину, и они оказываются в моих руках – несколько плотных, красивых конвертов. Как воришка в своем же доме, нервно озираясь по сторонам, я спешу в спальню, где, продолжая из последних сил тянуть время, раскладываю их по датам на кровати. И вновь, это происходит отнюдь не как в сериалах. Никаких тебе специальных ножичков, длинных платьев и керосиновых ламп – лишь я, моя любимая пижама, желтоватая настольная лампочка и звенящая в ушах ночная тишина.       Пальцы неловко разрывают клапан и на миг замирают над ним. Первая дата - следующий же день после… сцены в гримерной, и от этого понимания становится душно и потеют руки. Смотрю на пергамент и никак не могу собраться с силами, чтобы наконец развернуть листок. Усмехнувшись собственному детскому поведению, все же порывисто выдергиваю его и вглядываюсь в аккуратные буквы, забывая дышать.       «Милая Лара,       Я все время пытаюсь подтянуть английский, хотя пишу это письмо в компании переводчика и воодушевления. А еще - сайта, на котором написано, как нужно правильно писать письма на английском языке. Подозреваю, что он для школьных экзаменов, но, надеюсь, все получится.       Не знаю, когда оно до тебя       Я долго размышлял, прежде чем сел это писать. В Инстаграме писать письмо – идиотизм. А так, возможно, чересчур. Понял, что лучше, чтобы черес       В реальности ты только что       Если честно, я даже не зна       Хотел выбросить и начать заново, но решил, что так будет несправедливо.       Я совершил ошибку. Не знаю, есть ли тебе дело. Если есть, не знаю, простишь ли ты мне ее. Ты, а не она.       Прекрасно понимаю, что во мне очень много того, что может оттолкнуть любого здравомыслящего человека. А еще лучше я понимаю, насколько мы разные с тобой. И ты можешь теперь думать обо мне все, что хочешь, ведь я все равно постоянно молчу.       Я честно хочу рассказать правду, но уложить ее в одно письмо никак не выйдет. Поэтому я буду много писать тебе. Оказывается, письма – лучший выход вовсе не для романтика, а, скорее, для парня в отчаянии.       Первое, что важно знать обо мне (если тебе, конечно, хочется) – мое детство. С него все началось. Итак... Как ты считаешь, Лара, где в человеке кончается память и начинается душа?       К примеру, я помню, что мама сама подстригала мне волосы в детстве. Не могу сказать, как именно, но помню тепло ее рук и наш громкий хохот, на который порой по-доброму ворчала бабушка из соседней комнаты. Не могу воспроизвести, что именно она тогда говорила, но всегда буду помнить, как снисходительно улыбалась после, рассматривая меня, трепала по макушке и приносила большой стакан тёплого молока с домашним печеньем. Помню, как отец мог твёрдой рукой отправить меня разбираться с мальчишками, обидевшими в школе, самого, потому что только так вырастают настоящие мужчины, а потом неизменно бродил по дому чернее тучи, то и дело порываясь позвонить их родителям. Помню, как мама сначала успокаивала его, а после - жалела меня, и в эти моменты я был уверен, что мы с папой ужасно похожи, раз мама так переживает за нас обоих.       Это моя память или моя душа?       Я чувствую, что лишь там, где заканчивается одно, может начаться другое. У ностальгии есть вкус, цвет и запах. Но самое главное - у неё есть определенное место. Она повязана событиями. Если на свете и существует несколько миров сразу, то один из них - мир человеческой памяти. И в нем существовать гораздо проще.       Знаешь, мой отец любит мать столько, сколько я осознаю себя. Нет, он любит ее куда дольше, чем длится вся моя жизнь. Я стал одним из их подарков друг другу, их признанием в вечности, и это во многом определило меня, как личность. Думаю, характер – определенно часть памяти, но не души. Зато такие чувства, как нежность, внимание, любовь – наоборот. Если бы меня никогда не существовало, мои родители все равно были бы вместе, были бы счастливы. Но сейчас, уже узнав друг друга, все мы не сможем стать прежними, если это потеряем. Потому что одной памяти ничтожно мало.       Мама подарила мне частичку тебя на диске, когда я был ребенком, но это практически ничего не значит. Это всего лишь часть детских воспоминаний. Ты в твоем образе, ты с твоим голосом – всего лишь отпечаток, образ, форма видения, мое мировоззрение и основа моих стремлений. Это можно забыть. Это может закончиться.       Я смогу, возможно, забыть даже тебя, но никто не вырвет тебя у меня изнутри. Это чувство - уже часть меня; я улыбаюсь, двигаюсь и пахну, как оно. Твоя кожа на моих пальцах, твоя мимика в уголках моих губ – составляющие той самой заботы, тех волнений и притяжения, которое приковало меня сегодня к этому листу. Где-то здесь и начинается моя душа.

Ты постоянно на кончике моего языка. Делай с этим, что хочешь. - Ди»

      Я читаю его снова. Снова. Снова. Ищу подвох. Пропадаю. Трогаю пальцами выпуклые буквы так внимательно, словно никогда раньше не видела бумаги. Память… Душа. Ни разу за всю свою жизнь я не пыталась их разделить. Даже вообразить это сложно – так же, как пытаться разделить, например, зрение и слух. Теперь я потеряна, точно котенок, впервые прозревший в полном одиночестве. Смотреть на вещи с такой перспективы – страшно и очень сильно. Чересчур сильно для меня. А что останется, если я отрекусь от собственной памяти? Останется ли в моей жизни вообще хоть что-то стоящее?       Ощущения. Волнение. Предвкушение. Смирение. Так что, вот она какая – настоящая любовь?.. Может быть, она и вовсе не имеет памяти? Может ли кто-то, навеки забывший о чем-то, постоянно неосознанно ощущать свою потребность в этом? Может.       «Разве можно согреться без огня? Разве можно любить кого-то без тепла? Когда человек слишком долго не может согреться в одном месте, он ищет другое, в котором ему действительно тепло. Может, и следовало бы, но я себя за это не виню. Впрочем, только за это.       Я постоянно зависаю у этого костра. Вот и все мои ночи, Лара. Я еще не готов это унять. Прости за возможный дискомф»       Это же так просто. Как одержимая, я погружаюсь в каждое новое письмо, выбросив из головы все остальное. В этот волшебный момент у меня нет имени, признания, денег, должности и страны. Я безвозвратно теряюсь в его словах. Достойные лучших книг и бесконечных фильмов, они заставляют меня думать о каждой минуте, проведенной впустую, о времени, потраченном на страдания и слезы вместо искренности ко всему и любви, не привязанной к ярлыкам, плывущей самостоятельно, бесконечно, без якорей и парусов. Первые три письма – это история, целостная и реальная, принадлежащая только ему и, теперь, мне. Я каждой клеткой своего тела осязаю, насколько это доверие бесценно, и хочется выть от всех тех дней, лишенных его, проведенных в напрасных переживаниях о том, что совсем ни черта не стоило.       Тот факт, что он несколько лет был вместе с подругой детства, поскольку посчитал, что так будет лучше для нее же, приводит меня в еще большее замешательство. Я не думаю, что когда-либо была способна на что-то подобное. На такие жертвы. Одно я знаю точно: немыслимо злиться на человека за его порывы, зная о нем такие вещи. Но разве могла я тогда, только-только оправившись от измены, повести себя иначе?       «Неужели сухой поход бок о бок до гробовой доски можно назвать настоящей любовью, а сводящую скулы страсть и убийственную нежность, заботу до последнего, да пусть и на короткий срок - нет? Я ведь чувствую, что знаю тебя почти так же, как себя, и готов поспорить.       Я видел твой выдуманный образ, а потом - реальный, и каждый раз пропадал все больше. Видел тебя сонной, обиженной, полностью разрушенной, спокойной, счастливой и возбужденной. Я нес тебя к самолету, а потом пялился на это дурацкое кольцо на твоем пальце. Я злился и топил себя в работе, а оно не проходило. И не проходит до сих пор. Я тебя жду, ревную и смертельно хочу.       …       Я так много сейчас работаю, Лара. Наверняка ты тоже с головой погружаешься в работу, когда тебе тяжело. Угадал?»       Ладонь непроизвольно дергается в сторону кольца на безымянном пальце. После некоторых раздумий прохладная железка укладывается-таки в шкатулку с украшениями, доставшуюся мне еще от бабушки. Это ведь все равно пора было сделать. Он читает меня, как открытую книгу, а я и не представляю, какого значения ожидать от каждого следующего слова. И тем эти слова многократно ценнее для меня. Так что же мне теперь чувствовать?       Всю свою странную жизнь я с пеной у рта отрицаю право на жизнь любви «за что-то». Любить нужно просто за то, что кто-то есть на свете. Хочешь, гуляй в трениках, обмазывайся мороженым, роняй и бей дорогие вещи, кричи, ругай, целуй, будь комичным или отталкивающим – делай, что заблагорассудится, но оставайся собой.       Но, стоило мне только врезаться в эту крышесносную честность, и я словно ушла глубоко под воду. Это так… не похоже на всех, кого я знаю. В очередной раз. Все, что я читаю, будто не может быть правдой. Будто со мной никто и никогда не был честным. Боже.       Еще одно страшное открытие. Проглоти и запей. Следующие же письма, написанные через неделю или больше после первых, похожи скорее на дневники. В них он прекратил ждать ответа, и потому они даже более оголенные, чем предыдущие, если это в принципе возможно. Он общается со мной, заставляет смеяться с ним, грустить с ним, жить с ним и еще сильнее, больнее тосковать о том, чего у меня никогда и не было. Еще чуть-чуть, стоит только протянуть руку, и я смогу физически дотронуться до этой натянутой струны.       «Где ты сейчас? Чем занимаешься по ночам? Ты хотела бы сберечь хоть одно воспоминание, связанное со мной? Я тут уже схожу с ума. Но что еще я могу сделать? Просто много пою, как обычно.»       Так в голове рождается одна из самых близких мне песен.** Каждое слово пронизано бешеными настроениями этих писем – отрывом от реальности, талантом, чистой философией и болью. Я знаю, что лишь один человек способен исполнить ее так, как нужно. Даже я не смогу приблизиться к этому надрыву. Посвящаю. Дарю. Плотные листы я прижимаю к губам, щекам и носу, воспроизводя те самые горящие в голове ощущения от его прикосновений, и тону в легком аромате свежей бумаги и чернил. Вот где-то здесь, прямо в них, неуловимо и вечно живет само вдохновение. Сам он.       Я настолько жалею о том, что не отвечала, что не могу сдержать слез. Кажется, что пытаться повлиять на что-то уже слишком поздно. Вероятно, мудрый не по годам, он решил дать очередной шанс своей подруге. И правильно, конечно, сделал. Он так заслуживает всей этой любви. Да и смею ли я лезть?.. Имею ли хоть какое-то право «восстать из мертвых» после гробовой тишины? Могла бы я сама простить кому угодно на всей Земле такое пренебрежение моей совершенно голой душой?       Да и зачем мне что-то менять? Для чего это нам? Ведь эта история наверняка кончится, не успев толком начаться. Читая разлитую на этих страницах сильную и глубокую, такую благородную грусть, трудно не вспоминать саму себя в его возрасте. Я любила, как в последний раз, боготворила, преклонялась, верила в вечность. Вспоминаю мое бездомное, почти еще детское сердце. Прошли ли все эти чувства в итоге мимо? Нет. Никуда они не делись. Всего лишь трансформировались в бесценный опыт.       Но, как и всегда, этот поразительный парень перечеркивает последней парой строк всю мою уверенность, просто-напросто взяв меня на «слабо». И я радостно попадаюсь в сети, отбросив все иные варианты.       «Возможно, ты сжигаешь по очереди эти дурацкие конверты где-то на своем очаровательном заднем дворике с утра, пока в постели мирно посапывает твой «муж», но в этой версии я не уверен. Если снова угадал, даже немного весело. В очень извращенном смысле. Но, если все же нет, то знай, что И. Я. Крутой не оставляет своих попыток, когда чего-то хочет. Как и я. Я предупредил.       Наверное, уже скоро ты и сама все поймешь. Буду ждать. Не приедешь – перестану, честно.

С этим тоже делай, что хочешь. - Ди.»

***

      Как я и планировала изначально, основная часть организации взваливается на мягонькие плечики Бо, который просто места себе не находит от радостного предвкушения работы. Ну разумеется, Лу напрашивается лететь со мной. Да и как я могу ей в этом отказать? Такой счастливой я видела дочь в последний раз больше полугода назад. В то время, когда нам обеим жизнь казалась веселой, легкой, фактически идеальной. Зато потом случилась длительная пропасть, оставившая на юном очаровательном личике извечный отпечаток отрешенности и недоверия к окружающим.       Как наркоман в длительной вынужденной завязке, узревший внезапно свет на кончике иглы, я не могу противиться собственной радости, облегчению и дикой жажде. Мне так много хочется сказать, так много необходимо сказать, что титанические силы, пущенные на все эти детские прятки, полностью теряют толк. О, эти долгие дни.       Самое забавное, заводящее, трепетное – я не имею ни малейшего понятия, чего же ждать от следующих суток. Пока отпрашиваю Лу, подписываю бесконечные бумажки, договариваюсь с нужными людьми и перебираю в голове важные детали, мысленно я уже очень, очень далеко. Сходить с трапа самолета в Москве и вовсе представляется чем-то сюрреалистичным.       А подкрепляется ощущение абсурдности тем, что за день до вылета я умудряюсь ужасно простыть. Заболеваю так, что напрочь пропадает голос. Аппетит и какие-либо силы тоже машут ручкой. Я кутаюсь в длинное теплое пальто, надеваю две пары носков и плотные перчатки, пушистую шапку, но видимых улучшений нет и, судя по всему, в ближайшие дни не предвидится. Естественно, первое место, в котором я оказываюсь в Москве после прилета – больница. Пока Бо устраивает Лу в отеле и пытается придумать ей нескучное занятие, на редкость взволнованный фониатр проводит диагностику моей гортани, после чего устрашающе цокает языком и качает головой.       Вот где я начинаю серьезно переживать. Большинству людей покажутся совершенно не связанными с голосом некоторые мелочи, которые могут оказаться фатальными во время выступления. В основе музыки – правильная физика, и для хорошего выступления должно быть идеально абсолютно все. У каждой мышцы есть резерв. Если она эксплуатируется неверно, перегружается, если человек часто простужается и работает в таком состоянии, со временем от узнаваемого поклонниками голоса мало чего остается. Безвозвратно лишиться голоса - один из страшнейших моих кошмаров, наряду с перспективой подставить тысячи людей, каждый из которых ожидает от шоу что-то свое, личное. С перспективой подставить Игоря… И не только его.       Естественно, я выхожу из больницы в растрепанных чувствах. Остается лишь надеяться на то, что предписанное лечение возымеет достаточный эффект и я смогу выступить хотя бы сносно. Даже неловко признаваться себе в том, насколько грустно мне от мысли, что я могу не оправдать ожиданий Димаша. Мне так сильно хочется ему… Соответствовать, что ли. Нет, я вовсе не пытаюсь идеализировать его. Более того, мне куда ближе мысль, что он – человек, пусть и похож самую чуточку на машину, которой никогда не требуется ни подзарядка, ни дружеский совет. Он - самый настоящий. Просто в эту самую секунду мне думается, что перед настолько серьезным мероприятием он уж точно не допустил бы такой вольности, как нелепая простуда.       Я обессиленно приземляюсь на диван в нашем с Лу номере, треплю ее по голове, глотаю первую партию необходимых таблеток и сиропов и пишу Игорю сообщение, в котором подробно объясняю суть положения. Очевидно, придется перенести ближайшую репетицию, и от этого чувствую себя еще хуже.       Спустя несколько часов бесполезного возлежания, неспособная ни контролировать важные организационные процессы, ни хотя бы подучить с ребенком пропущенные уроки, я вдруг слышу короткий стук в дверь. Удивленная, я поднимаюсь, открываю дверь и наблюдаю сотрудника отеля, с учтиво-раболепной улыбкой протягивающего мне большую черную коробку. Сердце ухает куда-то в пятки. С короткой благодарностью я сую ему немного чаевых, после чего принимаю презент и кладу на стол в прихожей, где срываю лаконичную черную пленку и снимаю крышку, сгорая от любопытства.       Внутри – две невероятно изящные войлочные шапки нежно-бежевого оттенка и, в тон им же, две пары длинных перчаток. Тончайшая работа. И они такие теплые. Я дотрагиваюсь до поразительно мягкого материала, перебираю, примеряю, восторгаюсь, не сразу замечая крошечную записку на кусочке так уже близко знакомого мне пергамента, прилипшую к нижней стенке.       «Надеюсь, вам нравится. Так делают вещи у меня на родине. Не мерзните. Скоро увидимся.

- Ди»

      Вот бы в этот раз поблагодарить, а не поругать Игоря за его излишнюю болтливость.       - Мам? Кто приходил? – лениво вопрошает Лу, высунувшись из-за угла. Судя по всему, мой вид говорит сам за себя, потому что она быстро меняется в лице и с любопытством начинает разглядывать содержимое подарка. – Что тут у тебя такое?       - А знаешь, кто передал нам эти подарки, милая? – лукаво ухмыляясь, сиплю я, заведомо предвкушая восхитительный детский восторг.

***

      Спустя сутки усиленного лечения я, наконец, могу более или менее терпимо разговаривать и даже планировать вместе с Бо самые неотложные дела. Впрочем, конечно же, стараюсь молчать «по расписанию» и отдыхать по мере возможностей. Слишком страшно потерять эту хлипкую положительную динамику. На самом деле, та маленькая записка прошлой ночью помогла мне по-настоящему выспаться впервые за очень долгое время.       Прежде чем поутру отправиться по указанному Игорем адресу, я особенно долго прихорашиваюсь. Нет, конечно же, я не собираюсь накладывать на себя тонну макияжа или надевать вызывающие шмотки в надежде привлечь внимание к своей персоне. Просто… чуть больше увлажняющего крема. Немного бежевой помады. Немного больше, чем обычно, туши и румян. Не хочется выглядеть несчастной дивой, умирающей от обычной ОРВИ.       А пока мы движемся в сторону основных залов этой неимоверно гигантской арены, Лу педантично насилует мозг Бо бесконечными вопросами о том, что же нас сегодня ждет. Как всегда умная и внимательная, со мной девочка подчеркнуто не общается – переживает за мамин голос. Я же, сжимая ее маленькую ладошку, как единственную во Вселенной путеводную звезду, попросту не справляюсь с нетерпением. Через какое-то время, наконец, обнаруживается Игорь. Широко раскинув руки в приветственном жесте, он притягивает меня к себе и сразу же прижимает палец ко рту – мол, молчи. До чего же сложно молчать, когда так много необходимо обсудить!       Как я и предполагала, все детали, озвученные Крутым даже в одностороннем порядке, занимают добрых несколько часов. Бо заботливо крутится вокруг меня, разрываясь между необходимостью делать бесчисленные пометки в своем стареньком ежедневнике и желанием постоянно контролировать мое самочувствие. Милый мой Бо. Нужно будет оплатить ему путешествие куда-нибудь в свет и тепло, когда выдастся шанс.       Когда кажется, что физические силы уже на исходе, когда уже ломит и режет даже глаза и, отчаявшись ждать, хочется отпроситься пораньше, чтобы просто снова завалиться спать, я вдруг слышу за спиной задорный женский смех и голос, который уже никогда и ни с чьим не смогу спутать. Затаив дыхание, оборачиваюсь, но первое, на что натыкается мой взгляд – это ослепительной красоты высокая брюнетка, точно так же пораженно уставившаяся прямо на меня. Смех моментально стихает. Улыбка на пухлых нежно-розовых губах тает, уступая место выражению какого-то… Ужаса, что ли. Никогда не смогу объяснить этот образ, но он затрагивает что-то очень темное в самых недрах моей души. Что-то, что привыкло мирно спать. Несколько секунд мы присматриваемся друг к другу. На уровне подсознания у меня не остается ни малейших сомнений, кто она.       И если я права, то это просто удивительно. То есть, удивительно то, что, пусть и на короткий срок он, очевидно, повинуясь какому-то творческому порыву, оторвался от этой красоты, чтобы испытать ко мне те самые чувства, о которых так рвуще в клочья писал, потому что она, эта девушка, просто сногсшибательна. А вот то, что она прямо сейчас находится рядом с ним – вовсе неудивительно. Ожидаемо до омерзения. Вовсе и не тронуло. Совсем. Да…       Казалось бы, я моргаю жалкую долю секунды, но следующее, что вижу – как парень в клетчатой рубашке с коротким ежиком на голове берет ее за плечи и крепко прижимает к себе. Еще пару мгновений она испепеляет меня глазами, после чего слегка качает головой и позволяет себя увести. Кажется, не все так однозначно, как я успела подумать. Почти успеваю снова удивиться, но теперь уже на мое плечо, невинно и осторожно, ложится теплая ладонь.       - Привет.       Ох. Слушала бы этот акцент вечно. Я правда ужасно хочу ответить, но он не позволяет, слегка наклонившись в мою сторону и прижав палец к своим неповторимым губам точно так же, как до этого Игорь. Я искренне улыбаюсь ему. Любуюсь им. Даже в этом прохладном рабочем помещении становится светлее, и от этого света меркнут все мои переживания. Я просто хочу рассматривать его, как бессмертную картину, откинув, удалив навсегда из головы все мирские глупости. Кажется, вот уже несколько жизней прошло с момента, когда мне в последний раз доводилось видеть этого парня. Он указывает движением головы на подаренные им же перчатки и шапку, которые покоятся на моих коленях, и расплывается в задорной мальчишеской ухмылке. Я… смущенно опускаю глаза? Серьезно, Лара?!       Щеки полыхают так, словно я засунула голову в печь. Приходится быстро собирать себя по кусочкам, чтобы принять адекватный вид. Лу тем временем робко выглядывает из-за широкого бока Бо, приоткрыв рот, но никак не может решиться подойти к нему. Я порываюсь было встать, чтобы наконец представить их друг другу, но Димаш замечает ее и подходит сам, оставив мне возможность лицезреть милейшую сцену. Он присаживается на корточки и с серьезным видом начинает с ней говорить. Они с Лу, очевидно, оказываются в полном и взаимном восторге друг от друга. Я внимательно наблюдаю за ними, пытаюсь сохранить в памяти каждый момент. После недолгого разговора ни о чем и обо всем на свете он выпрямляется, высокий, статный, дружески крепко жмет руку Бо и хлопает его от души по плечу, как старого приятеля. Видимо, за сегодняшний вечер этот хитрец решил всеми возможными способами заставить меня пожалеть о моем опрометчивом молчании.       Решительно не могу выбросить из головы воспоминания о наших разговорах. О его близости. Это и сейчас будоражит, пленит, томит. Он влияет на меня, влияет очень сильно, даже толком ничего не делая, и это настораживает. Что-то, что, казалось, покинуло меня навсегда еще лет тридцать назад вместе с наивной первой влюбленностью, настойчиво колышется сейчас где-то на границе сознания. Слушая вполуха разглагольствования организаторов и артистов, я нагло пользуюсь собственным простуженным положением и украдкой наблюдаю за его сосредоточенной работой.       Это ведь искусство во плоти, такое, каким и оно должно быть – возвышенное, глубокое, страстное, порой непонятное, но всегда великодушное. Это старший брат, лучший друг, таинственный противник и сумасшедший любовник в одном флаконе. Творчество, не знающее стеснения, не видящее рамок, свободное от любых оков. Он заставляет меня гадать о ближайшем будущем, строить мутные планы вилами по воде, продумывать диалоги, которым вряд ли найдется когда-нибудь место в жизни. Я окончательно перестаю понимать, чего могла ожидать от своего приезда. Ты завораживаешь меня. Так змея гипнотизирует жертву.       То, что предстает моему взору, резко контрастирует с чувственным образом, изложенным на бумаге. Это сконцентрированный, лаконичный, даже строгий взрослый мужчина. От него волнами исходит сила, воля и знание собственного предназначения – то, о чем я всегда мечтала, находясь в бесконечном поиске своего места на Земле. Теперь ни за что не решусь выложить все, что так долго укладывала в голове с пометкой «то самое».       Рабочий день медленно, но верно подходит к концу. Десятки людей, сотни вопросов, тысячи предусмотренных мелочей – обыкновенная рабочая обстановка, совершенно привычная и давным-давно не смущающая меня. Жутко интересно будет послушать впечатления моей девочки. Но пора уходить. Точнее, пора опять начать скрываться от собственной неловкости.       Разобравшись с самыми актуальными проблемами, скромная компания, состоящая из меня, Бо и Лу выходит на улицу в ожидании такси. На заснеженные перекрестки Москвы туманной, ветреной пеленой ложится свежая зимняя ночь. Красиво. Спокойно.       Хотя нужно отметить, что вид Бо мне совершенно не нравится – на нем вот уже пару часов как поселилась подозрительная хитрая ухмылочка. За день он несколько раз куда-то отлучался вместе с дочкой, и с тех пор оба пребывают в распрекрасном расположении духа. Обязательно устрою ей допрос с пристрастием, как только мы окажемся дома.       - Тебе понравился стадион, Лу?       Еще хоть раз он так незаметно подкрадется с этим своим бархатным голосом, и меня точно хватит удар. Клянусь! Вздрогнув, я оборачиваюсь. Лу, судя по ее шокированному виду, до сих пор не может поверить в то, что видит. Ну вот, мы похожи еще больше, чем я думала. Я обнимаю ее со спины, и она прижимается ко мне, радостно захихикав, а потом активно кивает, жадно вцепившись в него глазами.       - Твоя мама будет там выступать. Самая главная певица. Я ей горжусь. А ты?       - Да! Только она не будет выступать, если не вылечится, - качает головой девочка, сразу же сникая. – И ей совсем нельзя говорить.       - Я знаю, - кивает Димаш, переводя на меня прямой и крепкий, как виски, взгляд. Мне, пожалуй, очень даже нравится перспектива все время молчать на законных основаниях. Мы в кои-то веки поменялись ролями. Он заставляет меня чувствовать себя глупой. Так есть шанс хоть какое-то достоинство сберечь. – А можно я ненадолго украду ее? Да что ты вообще творишь?!       Малышка пораженно застывает, как вкопанная, переглядываясь с Бо. О чем-то, видимо, безмолвно с ним договорившись, она кивает и неловко выпутывается из кольца моих рук.       - Только недолго, мам! В полночь чтобы была, как штык! – с важным видом бросает через плечо родная моя дочь, предательски бросая меня один на один с подступающей паникой. Я только бестолково смотрю ей вслед, судорожно пытаясь вспомнить все, что успела распланировать в голове за последние дни.       - Будет, принцесса, - как-то устало отвечает он ей вслед и предлагает мне руку. Безнадежно вздыхаю и принимаю ее, полностью отпуская ситуацию. Мы неторопливо идем куда-то вглубь высоких строений. В этих промерзших двориках даже людей почти нет, что я нахожу очень удивительным для вечерней Москвы.       - Тепло? – кивок. – Хорошо. Тут очень близко. Не говори, пожалуйста.       Будто я намеревалась говорить. Хочу наслаждаться моментом, гуляя с ним вот так. Наверное, со стороны мы похожи на обыкновенную парочку, решившую пройтись куда-то по нормальным человеческим делам. За покупками в Икею, например. Или в кафе, чтобы отпраздновать что-то вдвоем. Годовщину или новоселье. А может, мы выглядим так, словно возвращаемся вместе домой. Эта мысль такая неожиданно опьяняющая. Мне нравится хруст его куртки, когда я слегка сжимаю ткань пальцами в своей теплой перчатке.       Увы, этой иллюзии приходится трагически погибнуть уже через пару минут, когда он останавливается у непримечательной деревянной двери, над которой висит небольшая вывеска на русском.       - Кафе моего друга, - поясняет, придерживая для меня дверь. Вхожу, жмурясь от ударившего в лицо тепла. Внутри очень уютно и совершенно пусто. Всё в мягких оттенках дерева; его запах витает в воздухе наряду с ароматами кофейных зерен и нагретого почти раскаленными батареями кислорода, и даже насморк не способен перебить это умопомрачительное сочетание. Еще больше стойких ассоциаций на мою голову.       - Это вместо бани? – выдыхаю я с усмешкой, тут же приходя в ужас от собственного голоса. Следовало ожидать, что после нескольких часов упорного молчания меня будет страшно слушать.       - Тс-с-с, - он помогает мне снять пальто и кивает в сторону барной стойки в углу маленького зала. – Мы оба находимся где? В России. Тут простуду лечат алкоголем. Хорошая традиция. Идем со мной.       В приглушенном освещении он такой... Замученный. И такой близкий. Я снова, как когда-то до этого, вижу темные круги под глазами, нездорово бледную кожу. Будто очень, очень давно не спал, прямо как я. От кажущегося мне каким-то потусторонним в прошлом участия, от детского восторга, коротких, сочащихся вдохновением взглядов - ни следа. Меня в этом помещении ничего не держит. И, наверное, это одна из причин, по которым я безропотно тащусь за широкой прямой спиной, давясь кашлем в шерстяной шарф.       - С тобой просто невозможно, Лара.       - Почему? – вновь шепчу, забывая о назойливой рези в горле. Он только усмехается, ероша свои волосы.       - Было… Как это. Два варианта. И ты приехала. Но с тобой нельзя даже поговорить! – картинно возмущается он, перебирая многочисленные бутылки и роясь в маленьком холодильнике под стойкой. Мне вдруг становится очень забавно. Мы встречаемся взглядами и хохочем. Вообще не понимаю, что к чему. Правильно это или нет – не важно. Будет полно времени позже, чтобы все переосмыслить. Просмеявшись, он выкладывает на стол целую кучу ингредиентов и глубоко вздыхает, быстро меняя выражение лица. – Я жутко устал.       - Устал? Удивительно. А я-то думала, что...       - Что я - робот? Не удивительно. Я тоже так думал, а потом что-то изменилось, - на стол приземляется бутылка коньяка и две стопки. Он наполняет их, от души посыпает красным перцем, профессионально сбрызгивает лимоном и, под моим пораженным взором, ставит греться на батарею. – Что? Мне тоже там выступать. Хотя заболеть вместе с тобой будет, конечно, смешно. Это… Типа «восстание машин».       Затем задумчиво жует снек, небрежно опершись на стойку. А когда это занятие, видимо, надоедает ему, берет мою руку и мягко переплетает наши пальцы. И снова, такой нормальный, человеческий жест после всего сумасшествия, что происходило между нами. И снова эта условная «нормальность» бьет по мне как-то особенно сильно и хлестко. Кожа, как по щелчку, покрывается колючими мурашками. Я растворяюсь в минуте, не желая думать о завтра. Так вот о чем говорят люди, живущие сегодняшним днем. Ведь это невероятно.       - У тебя, кхе-кхе, много друзей в Москве? – он неодобрительно смотрит на меня, стоически сдерживающую кашель, но все же отвечает.       - Да, почти все переехали из Казахстана. Хозяин вернется сюда как раз к полуночи.       - Здорово… - беспомощно оглядываю комнату в поисках какого-нибудь – любого – еще повода для вопроса.       - Ты все-таки читала письма? – прямолинейно пресекает мои мучения. В очередной раз только киваю. Сожаление буквально разъедает изнутри. – Понравились? Хотя лучше не говори. Если бы понравились, ответила бы.       - Я из-за них и приехала. Вот такая вот она, моя неподдельность.       Скептично приподнимает бровь. Он сегодня совсем новый со мной. Неожиданный. Отчаянно захваченная, я касаюсь его гладкой щеки ладонью. Короткое обжигающее касание губ, и вот он уже достает согревшиеся стопки, одну из которых незамедлительно опрокидывает. Такими темпами мои глаза до утра точно не удержатся в глазницах. Да сколько в тебе граней?..       - Пей.       - Даже не знала, что ты так умеешь, - хриплю, растягивая свою «порцию» на несколько приемов.       - А я много чего умею. Ты со мной не справишься.       - Например?       Пожимает плечами.       - Умею иногда пить больше, чем ты. И бегать наверняка могу быстрее, чем ты. Умею даже убегать, но уж точно не так, как ты. Хочу убежать с тобой. С этим ты тоже не справишься. Ты так не умеешь, - нагло усмехается он, заглядывая своими адскими глазами прямо в мою дрожащую от трепета душу, которая с его появлением вообще начала вызывать вопросы и вальяжно падает на высокий стул, ожидая ответа. Надо бы притормозить, это же очевидная провокация, надо положить на место эту бутылку, надо собраться и вернуться к дочери в отель, но...       - Та девушка удивительно красива.       И почему выходит это сказать с настолько явной обидой в голосе? Правильно делала, когда собиралась молчать. Теперь мне стыдно и неприятно, но я все же хочу хоть что-то услышать на это. Точеное лицо приобретает совершенно нечитаемое выражение.       - Да, я знаю. И твоя дочка очень красивая. На тебя похожа.       - Точно... Я написала для тебя кое-что, - тянусь к сумке, желая подарить ему свои стихи. Может быть, это важно. Тогда он поймет, что «понравились» - вовсе не то слово, которое могло бы описать мои эмоции от его писем. А, впрочем, я и сама не знаю, на что конкретно это может повлиять.       Он снова решает поступить иначе. Уже другая моя ладонь попадает в его руку, так и не достигнув сумки. Еще один невесомый поцелуй, только на этот раз губы касаются безымянного пальца, на котором больше нет кольца. Мне так приятна умиротворенность на его лице.       - Тебе надо теперь спать. В такси и сразу спать. Но подумай. Раз ты не из-за денег сюда приехала, значит, в этом всем есть смысл, правда?