Postgraduate

      Весна была прекрасна, поэтому многих часто задевал тот момент, когда приближалось лето. Оно супругом держало за руку жару в почти сорок градусов, и они медленно шли по уже давно истоптанной тропе. В эти дни я радовался любому сквозняку, любому намёку на дождь в середине июня, любому шелесту листвы на самых верхушках долговязых деревьев, надеясь, что через пару минут лёгкое дуновение сменится потоком приятного южного ветра.       Тот день стал божественным. Как это редко бывает, однако прогнозы подтвердились, и к обеду полил дождь, я распахнул окна своей комнаты, двери террасы на первом этаже и погремел створками на лоджии у родительской спальни, будто пытаясь показать всем свою радость. Горячую пыль смывало с кустов в саду, когда я сидел под небольшим навесом, где сейчас стояла пара велосипедов и, как часто бывало, их количество прибавлялось с приездом в наш дом гостей.       К дому подъехал светло-синий минивэн, который выглядел, как машинка из старого набора от «Lego», за рулём сидел седовласый мужчина, а рядом с ним — он. Я опёрся на перильца беседки и смотрел на то, как из дома вышел мой отец, пожав руку незнакомца, он любезно поспешил взять у того одну из его сумок небольших размеров.       Через пару минут минивэн отъехал уже с одним водителем, а его бывшего попутчика увёл мой отец, когда мама на полшага выскользнула из-за дверного проёма и поздоровалась с нашим новым гостем, он бережно чмокнул тыльную сторону её ладони. Дождь утих минут через десять и тогда я увидел Марцио — мужа нашей экономки, — Эдды, — который вёл дела в нашем саду и ухаживал за ним регулярно вот уже пару лет. Они были настоящими итальянцами, добрыми в душе и горячими характерами и по отношению друг к другу. Я загляделся на то, как Марцио поправлял куст после схватки растительности с потоком ветра и тяжелых капель.       Зов матери я услышал ещё со второго этажа дома, когда она подошла к нашим французским окнам, блуждая по комнате моего дедушки. Я соскочил с маленькой лесенки беседки и зашагал обратно в дом. С кухни пахло клубничным пирогом и печёной говядиной из духовки, я пришёл на голоса к кабинету отца и постучался в массивную дверь.       Он листал какую-то папку в своих руках, а незнакомец в рубашке цвета слоновой кости с коротким рукавом и в хлопковых шортах синего цвета, сидел на мягкой кушетке у стены с весящей на ней книжной полкой, внимательно слушая его редкие реплики.       — Фредди, — отец обратил на меня своё внимание, когда я рысью прошёл до его стола, а шатен встал с кушетки, когда только увидел меня, — Познакомьтесь. Фред, это Уильям Джозеф Бэтсон, аспирант одного из престижных университетов на Манхеттене. Уильям — это Фредди, мой сын.       Мы пожали друг другу руки, он приветливо кивнул мне.       — Можешь звать меня Билли. Восприму за комплимент к своему старческому энтузиазму, — он усмехнулся, будто тут же узнал сколько мне лет, отнял данную цифру от своего возраста, вспомнил свои те шесть-семь лет, когда меня ещё, быть может, и в проекте не было, а он уже листал книгу по истории искусств и «Эпохе Древнего Рима».       — Фредди, — уступил ему и своё «сокращение». На самом деле, я не очень любил своё полное имя. Обычное «Фредди» меня бы не смутило и лет через десять, поэтому называть его просто «Билли» мне будет легко, сравнивая это с тем, что он слушал бы ту же группу, что и я, чувствуя при этом некое родство.       Гости в нашем доме были частыми, а отец — бескорыстным. В виде платы за проживание он просил лишь уделять ему, в общей мере, часа так три в день над совместной работы на тему его исследований земной коры в участках материков и океанов, даруя таким же образом особое внимание «подводному царству», которое в большей мере его привлекало.       Уильям Джозеф Бэтсон был шестым. Или десятым (— кто вспомнит?) в этом году нашем гостем. К этому времени я уже привык ко всем этим студентам, аспиратам. Даже милым парочкам-учёным, которых поглотила и любовь, и наука одновременно.       Вскоре Эдда позвала нас к столу, оповещая о том, что обед уже готов. На столе уютно стало на одну тарелку больше в этот день, что не было удивительным для меня, но вносило какое-то своё разнообразие. Должно быть, я просто отвык от наших прошлых постояльцев за эти полтора месяца, что внушало мне лишь то, что пора бы почаще выходить из дома. Или хотя бы из своей комнаты.       — Эдда помогла мне обустроить для вас комнату Фредди на какое-то время, пока вы будете тут, — мама обратилась к Билли, и тот посмотрел не на неё, как это сделал я, а на меня, изучая мою реакцию на её фразу, будто я и не знал об этом, или меня выгнали из собственного крова.       — Можете не волноваться, — поспешил я, — Я переехал в соседнюю, в моей вам будет удобнее быть это время, — его взгляд поменялся с взволнованного на благодарный, и он снова кивнул. Это слепая привычка?       Его всё спрашивали обо всём, пока я сидел и слушал ответы на то, что и сам хотел бы узнать. Я был любознательным по отношению к незнакомым людям, которые были приветливы. А он именно таким и был, но только в той мере, в которой сам себе позволял. Папа задавал вопросы на тему научной работы Уильяма, а мать спрашивала о его любимой литературе и кинофильмах. Разговор брёл от любимых художников до каких-то театральных постановок.       — Мне тоже нравится творчество Моне, — просто так, к слову взболтнул я. И на его лице я увидел какое-то странное удовлетворение, которое подало мне туманную мысль в мозг, что он ждал, когда я снова что-то скажу. Разговор и без моего участия держался кремнём.       — Правда? — спросил он, чтобы просто спросить.       — Его «Сады» и «Лилии»* прекрасны, — подкрепил я. Мама с гордым наслаждением отпила вина из бокала. Ей нравилось, когда я говорю про то, что интересно и ей, а такого было много. В кухне было темнее, чем обычно и я заметил, что кожа Бэтсона казалась мне чуть смуглее, чем на свету, а мерцание от лампочек падало так, что его глаза блестели, мой живой интерес заставлял рассматривать его, как экспонат, не отрываясь от ягодного десерта.       Ближе к концу вечера мама рассказывала о моём увлечении музыкой, рисованием историй и разряде по плаванью, которым я перестал профессионально заниматься после небольшой травмы моего колена четыре года назад. Она говорила об этом так, будто меня сразу несколько, что производило на гостя ещё большее впечатление, ибо он улыбался всё слаще с каждым разом, а под конец своего небольшого монолога обо мне, как о том человеке, которому только и памятник ставить надо для завершения образа, она предложила мне (на самом деле, больше это было адресовано Билли), чтобы я показал ему пару интересных мест и провёл небольшую экскурсию.       На этот раз гость скрыл свою реакцию, больше ожидая моей.       — Да, я не против. Я покажу вам всё здесь.