1
Саша по-турецки сидел на застеленной кровати в каюте Даниэля. Он нашел место ровно посредине, словно искал нарочно, скрестил лодыжки и задумчиво вертел в руках капитанскую фуражку. Таких на борту было несколько, они валялись по углам, и Даниэль не обращал на них никакого внимания. Ему бы даже в голову не пришло нацепить одну из них на себя. Под пальцами Головина сминалась белая ткань тульи. Он теребил жесткий край козырька и водил ногтем по витому шнуру золотого ранта. Красивая безделица, для истинных капитанов. Даниэль, подспудно ощущая себя не вправе носить, оставил лежать ее на полке у изголовья. А Саша нашел. Заметив Даниэля, он откинул ее на край кровати и сложил ладони на разведенные в стороны колени. Вскинул подбородок. Полутемная каюта освещалась только настенными бра, и ломкий свет ложился криво. Снова ожили тени. Они впивались острыми углами в предметы, замирали, и только на неподвижном лице Саши казались мягкими и рассеянными. — Специально место выбрал? — спросил Дани, присаживаясь. Сил смотреть в темные пристальные глаза не было, и он малодушно отвернулся. Поднял измятую фуражку и разгладил заломы. — Какое? — не понял Саша. Он неловко завалился на бок и снизу заглянул в лицо Даниэлю. Почти касался щекой его бедра, и Субашич невесомо погладил его по голове. — Никакое, забудь. Останешься тут? — Не знаю. Я выспался и буду мешать. Посижу немного, можно? — Если хочешь, то оставайся. Обещаю, все фиалки останутся при тебе, — плохо пошутил Даниэль и нахлобучил фуражку Саше на макушку. Козырек тут же съехал ему на нос. Головин нервно хохотнул и козырнул двумя пальцами в приветственном салюте, сдвигая ее на затылок. — И это печально, — сказал он и откатился в сторону. Даниэль обернулся. Саша лежал спиной к нему. Опять локти, лопатки-крылья, плечи. Как там было у Брэдбери? Смерть — дело одинокое? А жизнь как же? Фулл стоп, гранд финале, господа. Хотелось просто обнять его и проспать так всю ночь. Теплый затылок, все еще куча запахов, запутавшихся в коротких волосах и щекотавших нос, горячая шея в сантиметре под губами и, кажется, бесконечная темная ночь за окнами-иллюминаторами. Саша вдруг вывернулся и оказался сидящим на его бедрах. Он прижал ладони к груди, вдавил в матрац, а потом потянулся к его лицу. А Даниэль понял, что, кажется, ничего не понял. Он сжал худое запястье и отстранил, но Саша уже целовал Дани. Под ребрами кольнуло, и Даниэль прикрыл глаза. Сейчас это получилось по-другому: жестче, с укусами, сбивчивыми выдохами. Саша не старался вырвать свою руку из хватки Даниэля и только царапал тыльную сторону его ладони короткими тупыми ногтями. Воздуха стало меньше, или это легкие перестали вмещать в себя достаточно. Субашич вжался в подушку спиной, придержал Сашу за затылок и принялся осыпать его лицо короткими поцелуями в губы, переносицу, щеки. Головин морщился, но терпел и шумно дышал через нос. Улыбался. Даниэль снова приметил ту маленькую родинку в вырезе футболки. Оказалось, что она была не одна. Множество мелких пятнышек от шеи к груди, насколько хватало обзора. Он бездумно зацепил ворот, оттянул его вниз и прикусил кожу под кадыком. Саша сглотнул и рвано выдохнул. Под ладонями ходила ходуном грудная клетка, плоский жесткий живот чуть поджимался под прикосновениями пальцев, и Саша начал откровенно ерзать, сидя верхом на Даниэле. Он резко выпрямился и стянул с себя футболку, откидывая ее куда-то назад. Даниэль смотрел на него, сжимая его бока, и не мог насмотреться. Как и прежде, вся красота Головина оказалась не формально-предсказуемой, а вполне себе осязаемой и настоящей. Саша не стремился нравиться, не продавал себя, только немного растерянно смотрел сверху вниз и нерешительно теребил завязки шорт. Даниэль улыбнулся и потянул его за локоть ближе, и Саша склонился над ним, упираясь ладонями в кровать. Опять вдох-выдох в самые губы, болезненные укусы, теплая слюна в уголке рта. — Мр-р-рмяу. Саша вздрогнул и скатился с Даниэля. Мамме с самым невинным видом сидел на полке над изголовьем кровати и смотрел на них, тяжело и лениво покачивая хвостом. Вытянутая вперед лапа с выпущенными когтями медленно втянулась обратно. Винни, свернувшись калачиком, делал вид, что спал. — Blyad’, — искренне и с досадой сказал Головин, откинулся на подушку и захохотал так, что постель задергалась вместе с ним. Даниэль сердито показал Мамме кулак. Ему смеяться не хотелось. Это минутное помешательство его покинуло. Он зажмурился и с силой потер лицо. Саша так же внезапно затих. Даниэль чувствовал, как тот осторожно поглаживает его грудь, и даже через ткань майки эти прикосновения казались невыносимыми. — Не надо, — попросил Даниэль тихо. Саша наморщился и коротко выдохнул. Кажется, он не злился. Может, тоже что-то понимал. Вжался лбом в плечо, глубоко дыша. Даниэль прислонился ухом к его голове. — Да. Блядь. Чертов кот, — глухо донеслось до Даниэля. Голос Саши был каким-то очень далеким, словно тот вещал из подвала. — Кстати, ты, кажется, содрал с меня кожу заживо. Даниэль недоуменно отнял ладонь от лица и, приподнявшись на локте, присмотрелся. На Сашиных щеке и подбородке и правда загорелись алые пятна раздражения, бонусом к и так яркому румянцу. Дани задумчиво почесал подбородок и снова услышал этот сухой утренний наждачный шелест. Стало совестно. — Извини, — сказал он и костяшками пальцев провел вниз по чужой скуле. Саша закусил губу, не отводя от него взгляда. — Забыл сегодня побриться. — Пофиг. — Головин оттолкнул его руку и сел на постели. Поднял с пола футболку и надел. — Я, наверное, к себе пойду. Спокойной ночи. Даниэль рухнул обратно на подушки и уставился в потолок. Сашу отпускать не хотелось, но наваливалась усталость, и настаивать он не посмел бы. Поэтому попросил: — Саша. — Саша обернулся, уже стоя у двери. — Останься, пожалуйста. Головин молча топтался на пороге, и Даниэль решил, что тот все равно уйдет, но матрац снова прогнулся под тяжестью чужого тела. Саша, извиваясь, как рыбка на сковородке, снял шорты и тут же закутался в одеяло. Дани усмехнулся. — Спокойной ночи, petit. Свет погас, каюта погрузилась в темноту. Звуки, которые раньше обитали на периферии, сейчас обрели силу и форму. Шелестящий шум волн, похлопывание флага на ветру, потрескивание дощатой палубы, скрипы, шепотки, постукивания — все это разом окружило и слилось с далеким гулом моря. Саша на другой стороне кровати едва слышно дышал, будто не желая выдавать своего присутствия, но, когда Даниэль протянул к нему руку, завозился, с готовностью позволил обнять себя и снова затих. Проснулся он по будильнику в три ночи. Как обычно. Нужно было проверить, все ли в порядке. Об этой полезной привычке следовало помнить в первую очередь капитанам парусных судов, но Даниэль старался не лениться. Лучше, конечно, перебдеть. Трель будильника волоком вытащила его из полубредового сна, где вокруг было только лишь синее море, низкие серо-свинцовые тучи и отвратительное чувство одиночества. Постель рядом простыла и опустела. Только подушка оказалась слегка примята там, где ее касалась чужая голова. Дани потер глаза, сгоняя мороки, и поднялся. Саша нашелся на палубе. Он стоял на самом носу яхты, опершись ладонями на ограждения. Полы пледа, которым он обернулся как в кокон, слегка шевелились от несильного ветра. Даниэль подошел и встал рядом. Между их плечами было какое-то непреодолимое расстояние в несколько сантиметров. Море говорило. Очистившееся небо снова сияло умытой россыпью звезд, и лунного света хватало, чтобы разглядеть даже невысокие башни старого аббатства на острове. Серебристый сумрак окутывал все вокруг, разливаясь жидким металлом. — Не спится? — спросил Даниэль. Его немного мутило, хотелось снова лечь и забыться. — Думаю. Не могу уснуть. — О чем думаешь? — О всяком, — сказал Саша. Он тоже казался уставшим, несмотря на свои слова. Головин выпростал руку из-под пледа и потер глаза, чуть прижав пальцами веки. Заговорил снова, когда Даниэль уже и не думал, что он продолжит: — Мне когда лет семь было, мы с пацанами нашли ворону с ощипанным хвостом. Собаки потаскали, наверное. Зима, холодно. Мы по глаза укутанные, а птичка в снегу затарилась. Видно, что замерла, лапы поджала под себя. Я ее взял, а она меня клюнула до крови. — Саша показал запястье, на котором виднелся маленький рубец шрама, пересекающий тонкие вены. Старый и давным-давно заживший, почти не видный в темноте. — На секунду захотелось придушить, потому что обидно стало. Я ее спасаю тут, а она дерется. А потом я понял, что ей страшно, и она просто защищается. И так жалко стало. Я ее в шарф завернул, всю дорогу до дома одноклассника дышал ей на голову, а она щурилась и больше не клевалась. Забавно так рот открывала. Друг ее забрал к себе. Весной выпустили, но она постоянно к нему прилетала пожрать. Как собачка бегала по двору, за пятки хватала, каркала, из рук хлеб выдергивала. А потом как-то не прилетела, и все. — Что «все»? — тихо переспросил Дани. — Не знаю. Надеюсь, что просто нашла себе другое место, или мы ее просто заебали, а не кошки ее сожрали. Вспомнилось просто. Мы ее Зизу назвали. — Почему? — Лысая потому что. Даниэль отступил на шаг, оторвавшись от стальных перил, и обнял Головина со спины. Щекотно задышал ему в ухо, невольно улыбаясь, и Саша недовольно зафыркал. Даниэль сжал его в своих руках на пару долгих секунд и отпустил. Босые ноги начали подмерзать. Голова пухла. Он уткнулся в его теплое плечо, неудобно согнувшись. Саша, не глядя, погладил его висок холодными пальцами, обнял за шею и прижался ближе. — Это какая-то притча? Мне задуматься надо? — прошептал Даниэль. — Да нет. Это я так. Границы сна и реальности размылись и стали зыбкими и нечеткими. На утро Даниэль так и не понял, были ли те минуты настоящими, или все происходило у него в подсознании. Саша тогда развернулся и коротко прижался губами к его колючей щеке, боднул лбом, как большая кошка, и потянул за собой вниз. Море что-то продолжало шептать вслед, уговаривало, просило. Лунная дорожка потерялась во мраке салона, а Даниэль как привязанный шел за Сашей, держащим его за руку. Скрипели ступени, шарахнулся из-под ног белый пушистый ком. Опять стало тепло и спокойно от ощущения живого тела рядом. Даниэль закрыл глаза. Даниэлю снилось море, скованное тонкой коркой льда.2
Самые длинные сказки имели отвратительное свойство заканчиваться, что сильно роднило их с реальностью, и только за это Даниэль был им благодарен. Все и всегда имело начало и более или менее логичный конец. Наверное, даже вселенная где-нибудь в бесконечно далекой точке пространства-времени схлопывается и заканчивается совсем и навсегда. Что, наверное, не мешает существовать другим вселенным. Так и сказки начинались и заканчивались, крутились где-то неподалеку, подавая смутные надежды на что-то невообразимо новое, светлое, доброе, вечное (в пределах человеческой жизни), но каждый раз обламывали на пике. Будто пакостливый кот замечал на каминной полке игрушку — стеклянный шар — и лапой сбивал ее. И вместо снежного рая и Рождества в вакууме — только осколки, непонятная жижа и остатки роскоши на паркете. Постарайтесь не наступить и не порезаться остатками «жили долго и счастливо». Даниэль никогда себя романтиком не считал и никогда не думал, что будет как-то по-особенному горько наблюдать, как один за одним его снежные шары расшибаются вдребезги. Оказалось, что очень даже. Возможно, ему стоило потерять аппетит и гонять на повторе заевшую песню в наушниках, но нет. Тяга к жизни не угасла, но сама жизнь основательно потускнела, будто подернулась инеем. Даже приторный кофе на сливках казался не таким сладким и шел легче обычного. Наверное, он себя накручивал. Решил на старости лет пережить так и не пережитое в юности томление ума и духа, но сейчас это доставляло только смутное удовлетворение внутреннему старику, который периодически брюзжал по поводу и без. Самому Даниэлю все эти нестройные чувства казались глупыми, а свое состояние он обозначил как «бес в ребро». Тем не менее, хандра затягивала его в сети еще быстрее и надежнее, чем до этого злополучного знакомства. Саша, казалось, постоянно появлялся где-то рядом, и Даниэль словно видел его краем глаза, но вот он оборачивался и вместо Саши обнаруживал какое-нибудь гипотетическое дерево или вполне реальный фонарный столб. Головин маячил поблизости, как назойливая мушка, которую и не отогнать, и жить она спокойно не даст. Точнее, конечно же, не он сам, а его образ, который сознание Дани воспроизводило с поразительной четкостью и педантичностью. Вплоть до ямки на щеке при широкой улыбке, морщинок вокруг глаз, родинки во впадинке между ключицами, и всех этих бесконечных локтей-лопаток-плеч. Прошло не больше недели, но за все это время Головин не объявился ни разу. Девушка на ресепшне отеля сказала, что номер освободился и теперь его занимает другой постоялец. Саша исчез, как остаток предрассветного сна, и Даниэль ловил себя на мысли: а не сошел ли он с ума и не выдумал ли их маленькие каникулы? Но толстовка Даниэля так и не вернулась к владельцу, на заднем сидении машины осталась лежать капитанская фуражка с золотым рантом, а в бардачке сиротливо поблескивали стеклами солнцезащитные очки, которые Даниэлю не принадлежали. Одно было ясно точно: Головин существовал, но вот планету Даниэля покинул как-то слишком быстро. Наверное, ему надоело, что Даниэль тоже вечно считал звезды. Молчал Инстаграм, молчали СМИ. Даниэлю же хотелось наорать на кого-нибудь.«Прошу тебя, не уходи. Не уходи сейчас. Я буду нем, молчать я вечно буду, Позволь взглянуть в глаза в последний раз. Позволь услышать голос, и как смеешься ты. Я буду нем, молчать я вечно буду. Я стану тенью. И лишь прошу: не уходи»*
Плейлист сходил с ума вместе с ним. Полузабытые песни неспокойной молодости бередили старые раны, ковырялись в новых и смело высекали какие-то зарубки на память. Он яростно скучал и так же яростно отчаивался в бесполезности этого занятия. Они вернулись ближе к полудню. С утра Саша, посвежевший и пахнущий лосьоном после бритья, как-то само собой разумеясь, нашелся рядом. Разбудил его тем, что перекладывал котов с него на кровать и обратно. Винни послушно перемещался, безжизненно свешивая лапы, а Мамме отбивался, как дикий. Даниэль приоткрыл один глаз и наблюдал, как Саша зализывает длинную царапину от локтя до запястья и задумчиво рассматривает его. Пару раз он тянулся к его лицу, но всякий раз ронял руку на одеяла. Потом они позавтракали тостами под песни Шакиры и Бейонсе. Саша помог с мытьем посуды и легко справился с поднятием якоря. Белая капитанская фуражка была лихо надвинута на одно ухо и сильно контрастировала с покрасневшим затылком. Снова ветер бил в стекло, носом разрезались волны, и каскады брызг обрушивались на палубу на особо резких поворотах. Саша смеялся в голос и что-то комментировал по ходу действия. То ли от скорости, то ли от полноты чувств у Даниэля закладывало уши, и слов он не слышал. В Антибе они совсем не задержались, и уже в Ницце Даниэль довез Сашу до отеля. — Спасибо, — сказал Головин. Он снял очки и посмотрел на Даниэля в упор. — Правда. Спасибо большое. — Не за что, — мурлыкнул Дани в ответ и легко погладил его ладонь. — Напиши мне, как соскучишься, мы сходим пообедать. Или все-таки заглянем в какой-нибудь музей. Саша улыбнулся своей кривой полуулыбкой, резко подался вперед, поцеловал и так же быстро вышел. Хлопнула задняя дверца. Сашино лицо показалось в открытом окне. — Пока, — только и сказал он, поудобнее перехватывая сумку. Даниэль смотрел в спешно удаляющуюся спину.3
Дни сменяли друг друга, погода не менялась. Жара по-прежнему одолевала прибрежные города, люди громко существовали вокруг. Даниэль начал слоняться по узким улочкам, запрокидывая голову к высокому небу, цеплялся взглядом за цветные фасады, но не задерживался нигде надолго. Просто бродил, протирая подошвами брусчатку лабиринтов-переулков, цеплял плечами случайных прохожих, извинялся на двух языках и все шел и шел. Он выходил с утра и возвращался обратно уже с закатом. Солнце оранжевыми всполохами горело пожаром на пыльноватых стеклах квартиры, прожигало старые подоконники. Кошки лезли под ноги, Даниэль спотыкался о них и снова извинялся. Жизнь продолжалась. Ничего, в сущности, не изменилось. Все так же приходилось держать руку на пульсе клубной жизни. Телефонный разговор с руководством клуба и Жардимом немного успокоили и определили его дальнейшее положение. По крайней мере, до зимнего трансферного окна. Дирекция не очень рассчитывал на него, но Леонарду заверил, что Субашич ему нужен. Причастность. Это было то единственное, что спасло его в эти дни. Его будто выгнали из маленького, но уютного мирка в большую и, откровенно сказать, дерьмовую жизнь. Казалось бы, он ведь провел в ней большую часть времени, ему отпущенного, и только изредка оказывался там, где по-настоящему хотел, и жалеть было в общем не о чем. Но эти внутренние самоутешения не помогали, как обычно. Монако был домом, не всегда самым приветливым, но бесконечно родным. Тем местом, куда хотелось вернуться. Но теперь возвращение показалось бы ему неполным, будто что-то важное не случилось, хотя должно было. Даниэль, конечно, знал, что именно. Кто именно. Запутанные мысли запутавшегося человека. Каждодневный ритуал из утреннего кофе, завтрака в милой забегаловке за углом и бесконечных променадов по Ницце возвращал его на землю. Немного поутихли бури, грустить не хотелось вопреки всему организму. Рутина затягивала. Она помогала справиться с эмоциями, отвлекала от неясного беспокойства и прочих сует. Даниэль считал свое состояние душевной реабилитацией и проводил параллели с восстановлением после травмы. Упражнения одно за другим: первое, второе, третье, пятое, двенадцатое. Разогреть, размять, растянуть, и так из раза в раз. Травмы, пусть даже такие, дисциплинируют дух, думал он, всякий раз сидя на галечном пляже и всматриваясь в отдыхавших. Все вокруг можно было подтянуть под спорт, который почти полностью представлял собой монотонную, последовательную и кропотливую работу над собой. Вечное превозмогание и преодоление, которое не дает рефлексиям затянуть и расслабить. Внутри этого можно не думать, или думать ограниченными рамками здесь и сейчас. А потом Даниэль понял еще одно: проблема в том, что никаких «здесь и сейчас» нет, но зато есть мяч (читай, проблема), и ты существуешь пока лупишь и ловишь его. Лупишь и ловишь пустоту. Истина: преумножающий знания преумножает скорбь. И от нее начинало подташнивать. Несправедливый мир снова повернулся своей рыхлой задницей и застил глаза. Даже сны приобретали совершеннейший оттенок сюра: Дани приснилось, что он слово, написанное с маленькой буквы, что заглавная где-то потерялась. И от этого становилось так тошно, и срочно хотелось ее вернуть. А потом его настиг внутренний штиль. Проблема не исчезла, но как бы перестала от него зависеть. Оставалось только ждать у моря погоды, чем Даниэль и занялся.4
Вечер казался томным. Сумерки наползали медленно, но неумолимо. Открытая веранда кафе подсвечивалась гирляндами, бриз, долетавший с воды, холодил горящие загаром скулы, в стакане плескалась кислотная дрянь, которую Даниэль заказал из интереса и с легкой долей самоиронии. Хотелось посмеяться над самим собой и представить себя на месте Саши в момент их знакомства. Мелочное желание пожалеть себя не привело к результату, и на языке остался только привкус сладкой газировки и рома. Музыка тоже способствовала светлой грусти по ушедшему. Непритязательная и незамысловатая шансоньетка кружила вокруг динамиков, и Даниэль обнаружил, что постукивает пальцем по столу и отбивает легкий ритм. Шумно и гулко трепались вокруг, громко смеялся женский голос у бара, звенели стеклянно стаканы и вилки, и сердце в груди билось быстро и рвано. Словно вторило мелодии и звонкому голосу певицы где-то под потолком. На столике, рядом со стекшим кружком конденсата, завибрировал телефон. Загорелся экран, мигнул уведомлением и снова умер. Даниэль лениво поводил пальцем по кромке бокала на высокой ножке и растер влагу. Отсчитал пару тактов и взял телефон.«Моргни два раза. Это ты или не ты?»
Даниэль и моргнул. Не от просьбы Саши Головина в директ, а скорее от удивления. Но рядом уже скрипнул ножками по полу стул, и белая поло заслонила остатки закатной полосы на горизонте. — Привет, — сказал Саша. Даниэль молча посмотрел на него. Смежил веки и снова раскрыл их. Саша рассмеялся и толкнул его коленом под столом. — Ты даже моргаешь сложно. Привет, говорю. — Привет, — механически отозвался Даниэль и почувствовал, что воздух в легких закончился. Пришлось шумно вдохнуть. Ладони намокли от волнения, и Дани вытер их о штаны. Лицо перекосило в глупой улыбке. — Отомри, — сказал Саша, приподняв только уголки губ, а потом с грассирующей «р» протянул: — Мор-ре волнуется р-раз, мор-ре волнуется два. Ты какая фигура, старикан? Даниэль промолчал, не в силах подобрать что-то приличествующее. На кончике языка повисли только несвязные и не вполне цензурные слова. Саша был прежний. Снова бледнее всех, но не выцветший, как на старой фотографии, а просто светлый мальчик с рекламных плакатов о счастливом детстве. Привычно щурил глаза и тер нос. Так, будто не было многих суток неизвестности, и они встретились через пару часов после того, как расстались. — Ты же улетел? — глупо спросил Даниэль. Сказки снова обретали жизнь и считали, что Даниэль свою историю в них еще не дорассказал. — Угу, но обещал вернуться. Мотался по делам. — Или прятался? — добавил Дани, облокотившись на столешницу. Первый шок прошел, настало время ответного выступления. Шпаги наголо, и в самое пекло. — Если только немного. Мне надо было подумать, — ответил Головин и оглядел стол. — Пьешь какую-то херню. Где меню? Даниэль от неожиданности подавился, так и не донеся до рта бокал со своим отвратным пойлом. Несколько пролитых капель впитались рыжими брызгами в крахмальную белизну скатерти. Вселенная определенно имела дурное чувство юмора.5
Под ногами шуршала мелкая галька, горлышко бутылки холодило ладонь. На пляже было не так безлюдно, как того ожидалось: напротив, то и дело встречались компании, и берег Ривьеры жил своей ночной жизнью со всеми вытекающими прелестями. Саша шел немного поотстав, но Даниэль слышал его неровную поступь позади себя и только крепче сжимал стеклянное горлышко. Они поднялись на один из волнорезов. Головин сел, свесив ноги вниз, Даниэль устроился рядом. Бутылка встала между ними, как меч рыцаря, охраняющий честь прекрасной дамы. Собственный невольный жест заставил Субашича задуматься об ироничности мира в целом. — Почему ты не отвечал? — спросил он, глядя на слабо освещенный острый профиль. Саша пожал плечами и качнулся маятником пару раз. — Были дела, — уклончиво ответил он. — Не очень хотелось разрываться между двух… огней. Меня и так штырило неслабо. — Можно было… — начал Даниэль, а потом осекся. К чему эти обидчивые увещевания. Где-то глубоко он понимал Сашины ребяческие мотивы, и потому требовать каких-то объяснений было глупо. А главное — незачем. В итоге, Головин все равно оказался на расстоянии одного прикосновения. — Я понял. Саша подозрительно глянул на него исподлобья и насупившись, как еж, а потом доверчиво поднырнул затылком под протянутую Даниэлем ладонь. — Не сердишься? — Не сержусь. — И доебываться не будешь? — Хочется, но не буду. Саша хмыкнул и ткнулся ему лбом в плечо. Медленно, подбирая слова, заговорил, выдыхая теплым по коже: — Честно, хотел написать, но все как-то не получалось. Я даже не думал, что вернусь. — И почему вернулся? — Хер знает. Захотелось. — Захотелось — свалил, захотелось — вернулся. Круто придумал. Если бы меня тут уже не было? — Тогда бы хуй забил. Я вроде эксперимента поставил: если встретимся, то все верно сделал, если нет, то и не нужно оно было. — Сука судьба? — спросил Суба, придвинувшись ближе и обняв его за плечи. Откровенность и непосредственность Головина его, как и прежде, подкупали больше, чем что бы то ни было. — Сука судьба, — легко согласился Саша. — В конце концов, никаких клятв в вечной любви мы не давали, да? — В любви? — усмехнулся Даниэль, прижимаясь губами к его макушке. Запах тоже был прежний, разве что море теперь звучало не так ярко. — Ну, это оборот такой. Спизданул, не подумал. Саша сжал его ладонь, крепко стискивая пальцы, а потом отпустил. Даниэлю вдруг показалось, что все так и должно было произойти. И про Сашу он тоже многое понял. — Ты боишься, что я бы тебя силком держал? — Не, скорее, что мне было бы тяжело, если бы ты попросил. Я не люблю обещания и прочую фигню. Типа, откуда я знаю, что там завтра случится. Слишком тупое положение. Вроде как, не все от меня зависит, — сказал тот и потер нос предплечьем. Даниэль отстранился и, приподняв его лицо за подбородок, вгляделся куда-то в масляные пятна глаз. — Чего ты хочешь? — спросил Субашич. — Хочу? Тебя, — просто ответил ему Головин. Даниэль сглотнул комок в горле. В который раз его потрясла эта прямота там, где ее никогда не ожидаешь. Означало ли это выгорание чувств, или наоборот, выстраданность принятого решения. Когда и отступать некуда, потому что от себя не уйдешь. Он подумал о том, что Саша за это время, слишком короткое время, очень сильно изменился, но почему-то остался все равно тем, кто Даниэлю понравился в самую первую минуту. Может быть, все дело заключалось в том, что он ни хрена про Головина так и не узнал, и продолжал блуждать в нем как в лабиринтах улиц незнакомого города. Он хотел спросить, и вопрос повис в воздухе, но Саша словно почувствовал это, и резко поцеловал его. Подался вперед, жестко прикусывая его губы. Даниэля чуть не смыло этим штормом в водоворот, но противиться стихии он не стал и потому покорился. И Саша тут же стал мягким и податливым, ласково огладил его шею холодными пальцами, послушно приоткрыл рот. Его вторая рука больно упиралась твердой ладонью в бедро, но Даниэлю было глубоко наплевать. — Пойдем к тебе? Я соскучился по кошкам, — сказал Саша, оторвавшись от него. Вид у него был ошалелый, но безумием там и не пахло. — Мамме тоже скучает, — ответил Даниэль, прислонившись лбом к его лбу, а потом мягко прикоснулся губами. — Мамме скучает по пиздюлям. Если бы не он, то… Саша не договорил и рассмеялся, смущенно прикусив щеку изнутри. Даниэль прикинул, куда запереть усатых друзей, чтобы не дай бог опять ничему не помешали.