Резонанс

Шаг. Другой. Третий. Страх пробирался под одежду, просачивался сквозь кожу, растекался по венам морозным холодом. Ханна спускалась по лестнице, осторожно ощупывая кончиком матерчатой туфли каждую последующую ступень, словно опасаясь, что еще шаг — и опора под ногами исчезнет, и она рухнет в ледяную пустоту. Ей казалось, что она медленно погружается в утробу неведомого зверя, древнего, как сам мир, а мощеные улицы города, тихие площади, шелестящие на ветру листья деревьев, быстрые и легкие детские шаги, отдающиеся звонким пощелкиванием подошв — все остается далеко позади. Наверху. Там, где светит солнце и дует ветер. Пальцы скользили по стылым шершавым стенам, сложенным из грубо обработанных камней, словно цепляясь за призрачную опору, спасаясь от предательского головокружения и подступающего к горлу комка колючей тревоги. Лестница из вытертого темного железа казалась бесконечной, змеилась, уходила куда-то вглубь — туда, куда Ханна никогда не спускалась и вряд ли бы спустилась, если бы не данное бортнику обещание. Обещания, данные в Германштадте, следовало сдерживать. Ратуша действительно напоминала живое существо — она тяжело вздыхала, постанывала, с любопытством ощупывала новых гостей невидимыми руками, дышала в лицо холодным подвальным воздухом, на удивление лишенным затхлости. Ханна уперлась руками в тяжелую подвальную дверь, обитую полосами грубого проржавевшего железа, пошарила в поисках ручки, негромко ойкнула — палец обожгло острой болью, но дверь все же открыла. Тусклый и неуверенный свет жестяного масляного фонаря с почерневшим фитилем, который больше коптил, чем светил, выхватил из темноты зазубренный край железного наличника. Раздосадованная, Ханна сунула палец в рот, ощущая терпкий солоноватый привкус собственной крови, и юркнула внутрь. Она с презрением относилась к глупым деревенским суевериям, но в глубине души была уверена, что крошечная капля крови, которую она по глупости — или по велению судьбы — оставила на входе в подземелье, станет чем-то вроде входной платы. Это напоминало сказочный древний ритуал, который помогает задобрить чудовище, в чью глотку по недоразумению пытается пробраться нахальный смертный, и сейчас что-то подсказывало ей, что насмехаться над суевериями не стоило. В густой бархатной темноте постепенно затихло гулкое эхо от хлопнувшей двери. Тишина, окутавшая Ханну, была настолько плотной и оглушительной, что на мгновение ей почудилось, будто слух и зрение вовсе перестали ей повиноваться. Наверное, так чувствовали себя глухие и безъязыкие слепцы, безмолвно стоящие на коленях у городской церкви в Гамельне. Ханна всегда ускоряла шаг, проходя мимо — ей казалось, что они наблюдают за ней невидящими глазами, чувствуют кожей ее незаметные шаги, а голос, которого они были лишены, вот-вот зазвучит у нее в голове. Было в них что-то необъяснимо жуткое. Необъяснимо иное. «Остерегайся тех, кто смотрит во тьму, — бормотала нянька, крепко перехватывая детское запястье. — Они видят не только Господа, но и самого Дьявола». Набожную старуху можно было понять, но теперь Ханна лишь усмехнулась от воспоминаний. Смотрящие. Уж если кто и смотрел действительно во тьму, то это они — и Ханна была уверена, что ни божественного, ни дьявольского никто из них не видел. Вряд ли Смотрящие были теми, кто способен верить в божества, созданные людьми по своему образу и подобию. Капля ледяной воды с потолка упала за шиворот, и Ханна подскочила от неожиданности, чуть было не уронив злополучный фонарь. Это было бы крайне некстати — он был единственным источником ненадежного света, без которого в подвалах делать было нечего. Заблудиться здесь ничего не стоило, а при мысли о том, что ей придется блуждать по холодным коридорам без шанса быть обнаруженной, Ханну пробил холодный пот. Как в этих лабиринтах ориентируются городские мальчишки? Почему Ганс не боится спускаться в подвал и не думает, что может бесследно сгинуть за очередным поворотом, безобразно игнорируя ее запреты? Ханна прикрыла глаза и вспомнила последний вечер дома. Теплые отсветы свечей, уютное потрескивание дров в камине. «Если хорошенько попросить, Ратуша сама приведет тебя к нужной вещи». Ганс выздоравливал — спасибо бортнику и науке врачевания травами, его щеки порозовели, и он говорил о подвалах с таким спокойствием и уверенностью в собственной правоте, что тревога Ханны постепенно затихала и пряталась в дальний угол сознания — как выяснилось, до поры до времени. Стоило ей оказаться в одиночестве в огромном, изрытом червоточинами коридоров подземелье, вся ее уверенность рассыпалась, подобно горстке пепла, оставшейся после пучка ароматических трав на потемневшей бронзовой курильнице. Курильницу, между тем, Ганс тоже притащил из подвалов после очередной вылазки, и вспомнив об этом, Ханна незаметно улыбнулась сама себе. В конце концов, она ничем не хуже городских сорванцов, которые болтались по улицам, как сорная трава, и в недрах Ратуши чувствовали себя как дома. Подобрав юбку и перехватив поплотнее деревянную рукоять фонаря, Ханна посмотрела в темноту со смесью вызова и отчаяния, помедлила пару секунд, а потом решительно зашагала вперед. Она понятия не имела, как искать вещи, принадлежащие жене Штратца, и чувствовала себя неуверенно и неуютно, прокручивая без конца в голове слова брата. «Иди, и Ратуша покажет тебе». Что ж, оставалось только идти — в неизвестном направлении, куда глаза глядят, как в жутковатых старинных сказках, которыми кормилицы потчуют впечатлительных малышей. Узкий коридор с низким сводчатым потолком уходил под уклон, и Ханна инстинктивно обернулась. Обитая железом дубовая дверь затерялась в темноте, и девочка вздрогнула при мысли о том, что у нее не получится найти обратную дорогу. Страх мешал, предательски прокрадывался в мысли, наполнял каждую клетку тела, отчего ноги и руки наливались свинцовой тяжестью, а тело казалось неуклюжим и чужим. Коридор становился все уже, в нос ощутимо ударяло сыростью и запахом земли. Чем глубже под землю уходила Ханна, тем чаще она натыкалась на лужицы воды, скапливающиеся на неровном, изрытом многолетними щербинами и ямами земляном полу. Грунтовые воды с легким запахом меди просачивались сквозь каменную кладку, время от времени заставляя Ханну вздрагивать от всплесков, с которыми крупные капли мерно падали, разбиваясь о камни. Все чаще она попадала под мелкую сырую морось, платье промокло, грязный подол облепил ноги, мешая идти — придерживать его более не было нужды, все равно платье выглядело безобразно, и Ханна в конце концов махнула рукой на аккуратность. Выглядеть с иголочки в подземельях — нечто, граничащее с фантастикой, и мысленно она уже попрощалась с темно-синим холщовым платьем, юбка которого потяжелела от воды и превратилась в дополнительный, совершенно нежеланный груз. Ханна всерьез пожалела о том, что не надела тяжелые ботинки из грубой кожи, которые выменяла в прошлом году у соседских детей — в них было удобно бродить по лесу в поисках трав и ягод, и сейчас они были бы очень кстати. Туфли натирали, скользили на влажных камнях, и в конце концов она оступилась, споткнулась, ощутила, как правая нога по щиколотку погружается в холодную воду, и инстинктивно ухватилась за стену. Ладони скользнули по сырой кладке, и Ханна, не удержавшись, больно ударилась коленями, вцепившись расцарапанной ладонью в каменный выступ. Потребовалось несколько секунд, чтобы отдышаться и унять сумасшедший перестук сердца, и ее пронзила паническая мысль: фонарь! Промокшие насквозь туфли и подозрительная тянущая боль в лодыжке не так страшили Ханну, как потеря единственного источника света. Она открыла глаза и подняла дрожащей рукой фонарь, рукоять которого все это время судорожно сжимала. Светильник чудом уцелел, хоть и изрядно пострадал — задвижка болталась в воздухе, наполовину оторванная, а масло выплеснулось и растеклось неопрятной вязкой пленкой на поверхности воды. И, тем не менее, фитиль не погас. Ханна не представляла, хватит ли ей масла на обратный путь, не знала, насколько хватит света, до сих пор не нашла ничего, кроме камней и сырости, и уже была готова признать, что совершила двойную ошибку — сначала опрометчиво и самоуверенно дала обещание бортнику, потом посчитала, что способна повторить подземную прогулку младшего брата, который теперь рисковал остаться в одиночестве — исключительно по ее собственной вине. Что-то теплое и скользкое коснулось лодыжки, и девочка взвизгнула, отползая на четвереньках в сторону, несмотря на боль в ушибленной ноге. «Крысы, — утешала себя Ханна мысленно. — Всего лишь крысы. Обычные обитатели сырых подземелий». Мелкие грызуны не слишком пугали — в городе их хватало, а расплодиться бесконтрольно хвостатым тварям не давали хитрые ленивые коты, гревшие бока на черепичных крышах и каменных парапетах. Разумеется, в подвалах башни жили крысы, она это понимала, но утешение было слабым. Все, что оставалось — пробираться дальше, позволить Ратуше поглотить себя, провалиться в ее непостижимые недра и рассчитывать на удачу и случай — больше было не на что. Спустя полчаса Ханна выбралась из коридора, который уже начала тихо ненавидеть, в просторную залу. Продрогшая и уставшая, она не сразу заметила, что пол стал суше, а потолки — выше. В полутьме чернели арки дверных проемов, которые явно вели дальше, но сейчас у Ханны не было сил двигаться. Ей хотелось упасть и отключиться, забыться тревожным сном, неважно где — желательно, чтобы место было посуше, конечно… Помещение чем-то напоминало заброшенный винный погреб, вдоль стен тянулись опоры, назначения которых Ханна так и не поняла, а у дальней стены притаился невзрачный деревянный ларь. Прихрамывая, она подобралась поближе. За сундуком скрывалась небольшая, но вполне просторная для худой девчонки-подростка каменная ниша, в которой валялся забытый кем-то соломенный тюфяк. Ханна, морщась, сбросила раскисшие, насквозь промокшие туфли, и зябко переступила с ноги на ногу. Стоять на каменном полу было неприятно, но оставаться в безвозвратно испорченной обуви хотелось еще меньше — Ханна надеялась, что она сможет отдохнуть хотя бы пару часов, а за это время туфли немного подсохнут, и тогда их хватит на обратный путь. О том, что поход обернулся неудачей, она старалась не думать. Ханна тронула пальцем подгнившую холстину, из которой в нескольких местах торчала отсыревшая солома. В иной день и в иной обстановке она бы побрезговала даже прикасаться к такой находке, но теперь усталость пересилила отвращение. Обессиленная, Ханна присела на корточки перед сундуком у стены и пошарила внутри, приподняв фонарь. Какое-то тряпье, наполовину сгнившая книга, осколки посуды… Внимание привлек длинный сатиновый пояс с богатой вышивкой. Вещица была дорогая, достойная по меньшей мере зажиточной хозяйки, и в отличие от прочего мусора, выглядела практически новой. Девочка потянула за край пояса и вытащила его из сундука, заодно подцепив крошечную, почти декоративную омоньерку, богато расшитую бисером. Несколько оторванных бусин разрушали орнамент, обнажая темно-красный шелк, а длинный золоченый шнур был завязан хитроумным узлом. Ханна слишком устала, чтобы радоваться или восторгаться. Мысли расползались в стороны, как мелкие насекомые, которые заводятся в кладовых и разбегаются, стоит появиться хозяйке со свечой и хлопушкой. Иногда Ханна сама успевала поймать и раздавить парочку жуков, которые покушались на их запасы муки и зерна, и сейчас чувствовала себя ничуть не лучше, чем пресловутое насекомое, предсмертно шевелящее лапками перед тем, как окончательно испустить дух. Она не знала, действительно ли пояс принадлежал госпоже Штратц, но это и не требовалось. Ратуша вела ее к нужному месту, обманывая, пугая, заставляя признать собственное поражение — издевалась, словно водя за нос новую посетительницу, но вела. «Ганс оказался прав, чертенок маленький, как же прав…» Думать не было сил. Ханна забралась в каменную нишу, сжимая в руках ценную находку, и свернулась клубочком на пахнущей сыростью холстине. «Дай мне хотя бы час, — мысленно попросила она неизвестно кого, обращаясь то ли к Ратуше, то ли к самому городу, возвышавшемуся где-то далеко наверху. — Хотя бы час, а потом веди, куда захочешь». Она подумает, как выбраться отсюда — обязательно подумает, непременно, но чуть позже.

Румыния Германштадт XII