Refrain

— Так и напрашиваешься, чтобы я тебя взял… — тихое бормотание просочилось в уши и утихло, украденное ночной темнотой. — Вот что ты за человек? Ничего не делая толком — так мучить…       Чуя сквозь сон едва заметно нахмурился, между четко вычерченных божественной рукой красивых бровей пролегла продольная складочка, но, на всякий случай, он покрепче притерся спиной к стенке и шумно вздохнул, проведя рукой по мягчайшему одеялу, легкому, но теплому и гладкому, словно лучшая шкура…       Чуя не удержался и уткнулся в него холодным носом, слегка водя бедрами. Томное возбуждение теплило низ живота, губы горели в незнакомой, но отчетливой жажде поцелуев.       Хорошо-то как…       «Стена» за его спиной едва сдержала прерывистый вздох и низкий стон, и стиснула когтистую руку в кулак, закусила костяшки пальцев, сдерживая вой.       Девятихвостый лис, носитель разных обличий и имен — Курама, Кумихо, Хули-цзин, смотря кому повстречается колоритный молодой человек с нестандартными дополнениями во внешности, — а ныне скромный екай, которого от смерти на вилах или в огне спас домик на отшибе порушенной деревни, пытался быть благодарным. Очень пытался. Его накормили, чем смогли, честно выставив на стол все припасы, обработали несерьезные, но обидные раны, дали возможность спать под крышей и на сравнительно хорошем футоне, а не трястись под кустом, надеясь, что какой-нибудь матерый монах не обнаружит его ухоронку…       А еще об него терлись мягким, теплым телом — нежным, беззащитным, тонкокостным! О, Осаму в полной мере мог ощутить сейчас оплеуху судьбы, не позволяющую ему своевольно присвоить человека — тот ведь огласил правила! И ведь кто-то когда-то научил человека, как обращаться с представителями иного мира, заглядывающими в этот мир просто в гости и по своим делам!       Дазай скрипнул зубами и закрыл глаза.       Его благодарность спасителю уже некоторое время нескромно оттопыривала вперед кимоно. Ныли острые зубы, жаждущие вцепиться в белую шею, оставить там свою печать, забрать человека в мир духов, сделать своим по законам иного мира… Да, сделать своим требовалось непременно. Во всех смыслах. На мягчайшем ложе, разведя худые ноги, чтобы смотреть на извивающееся под ним в экстазе тело. Лизать тонкую кожу, прикусывать светлые соски, вгрызаться в тонкие губы!       Лис едва не взвыл, и дрожащей рукой прижал к себе посапывающего человека, облегченно выдыхая: удалось слегка развести полы своего кимоно, и заерзавший человечек заставил его вжаться ему в ягодицы, проминая тонкую юкату. Осаму поерзал, довольно вздыхая, и, облизав губы, запустил когтистую руку за пазуху своему соседу. Острые когти скользнули по тонкой полупрозрачной коже и царапнули нежный сосок. Потом еще и еще, пока тот не напрягся и не оказался под подушечкой тонкого пальца, чувствительный и возбужденный, горячий.       Осаму отдал бы один хвост на воротник, если бы человек сам позволил ему себя облизать. Тонкая кожа лиса с ума сводила, заставляла уши поджиматься к голове, а хвосты топорщиться кругом от невыносимого возбуждения.       Накахара Чуя, сын убийцы, отвергаемый жителями рефлекторно, по старой памяти, жил один, и кроме того, что был охотником, в остальном жил в презрении и на подачках. Что-то не так было в его груди — Дазай слышал тяжелое дыхание, видел лихорадочный блеск в глазах и румянец на нежных щеках, но в остальном, молодой мужчина был ожившей мечтой, рожденной богом. У такого даже грешно пытаться съесть печень, до того он нравился Дазаю.       Чуя приютил его и спрятал. Просто так. Потому что не любил людей больше, чем даже их не любил сам Дазай.       Чуя спал рядом, а Осаму поджимал пальцы на ногах и оплетал соседа хвостами, облизывался и едва слышно постанывал, мечтая сойти с ума, стать демоном и завладеть желанным телом.       Как Чуя пах… О, от солоноватого запаха, которым веяло от его бедер, Дазай едва не ныл в голос, едва не тявкал от невыносимой муки, сдерживая себя только крохами силы воли, еще теплящимися где-то внутри. Хотелось… многого. Но было нельзя. Нельзя, пока он гость, нельзя, пока они не могут уйти… Пока не будет безопасно, и охота на злых духов не окончится безоговорочной верой людей в свою победу.       Осаму с тихим вздохом оставил в покое чужое тело и запустил руку между хвостов, обхватив себя ладонью и в два движения неуклюже решив проблему.       Завтра. Все, скорее всего, будет решено завтра, и тогда… Он еще посмотрит, как рыженький смутьян, человек, а так — копия его многохвостых сестриц с хитрющими глазами, будет умолять его поторопиться с близостью!       Лис закрыл горящие предвкушением глаза и покрепче прижал к себе теплое тело. …Чуя на мгновение открыл один глаз, вполз повыше, после чего запрокинул голову. Лис с готовностью вжался носом в его загривок, и Чуя услышал, как он скрипит зубами, и шепчет, почти жалобно: нельзя, нельзя, нельзя… Упругие ягодицы вжались в живот, сами легли под руку, которая не удержалась и на секунду ее свело на белой коже бедра.       Лис едва слышно взвыл, клацкнул зубами, а Чуя незаметно улыбнулся и снова закрыл глаза, сквозь сон ощущая пошедшие на новый круг поползновения и копошения за спиной. Осаму запустил руку ему между бедер и осторожно собрал смазку, чтобы тут же быстро освободить ладонь, позабыв расправить задранную юкату. Послышались мокрые звуки работающего языка, шумное сопение и снова возня.       Чуя, утомленный дневной работой, с удовольствием дал перехватить себя поперек живота и быстро обмяк, прижатый к горячему телу.       Живым он после настоящей близости остаться не сможет, это Чуя знал наверняка. Девять хвостов, лукавые глаза, жадность в каждом движении, желание чистое и незамутненное, наполняющее воздух… Лисицы жрали людей даже чаще, чем соблазняли, а Чуя и без того должен был умереть раньше, чем ему хотелось бы. Так что… Прости, Осаму. Мучиться тебе и мучиться. И приставать украдкой. За руку, сунутую между бедер, можно было и стрелу в глаз получить совершенно заслуженно, между прочим!       Он человек, а не любовник екаю. И как бы сладко ни было обмануться, позволив грезам затмить ум — он не собирался поддаваться. Жизнь, тяжелая, но желанная, и так была слишком коротка.       С этой мыслью молодой мужчина провалился в сон.