***
— Опять ты, смерд. Значит так, волчья голова, слушай и не перебивай… Нет, Гизборн не ругался и не злился, а просто что видел, о том и разговаривал. Ну, как-то увиденное понимал. Может, ему так жить веселее делалось. Или этот гадский нормандский угнетатель до того глуп, что без констатации очевидного (и вообще: Робин знал, что был сыном тана! законопослушного! всегда! ну, почти… и сам тоже не нарушал ничего… существенно… э, почти, конечно, ведь ежели вписаться за правое дело, разговор выйдет особый!..) никак ему не обойтись, аж до того, что аппетит пропадает, если очередную фигню не сморозит, о какой очевидности-то? Робин сего не знал. И знать хотел не очень. А вот понять бы, отчего да почему, как ни старается, но встречает уже две недели кряду на пути-дороге того гада-норманна, даже если применяет маршруты, где никакой Гизборн быть не должен… Угу. Это Робину выяснить правда хотелось бы, и сильно. А то сплошные неудобства: то со всей честной компанией живность королевскую ест, а то с Марион целуется, и тут вдруг ка-а-ак зашебуршит хернонамек не пойми на что в голове, аккурат за ушами да ресницами, да как понесут его ноги по кустам куды, а там уже этот вот, на лошади. Возвышается, гнус. Едучи по каким злодейским делам. — Я тебе не рад в моем Шервудском королевстве, оно понятно и взаимно нерадостно, смекаю! А молчать и не подумаю. Че ты фыркаешь? Али снова в озеро на доске захотел? Робин сурово почесал нос. Гизборн сделал серьезное лицо и глянул в ответ. Ага, сурово. Тоже. Но не до такой степени вдохновенно, разумеется, отметил про себя Робин с радостью. В конце-то концов! Народный герой тут кто? Во-о-от. К тому же… Робин тратил на репетиции вдохновенных жестов с интонациями сколь-то времени каждое утро (а если получалось, то и в обеденный перерыв в грабе… в геройстве, то есть, и перед сном тоже успевал потренироваться), а еще он подозревал глобальным образом, что подобную тренировочную роскошь Гизборн себе позволить не мог. Иначе когда б тот злодействовал? — Гуд, я тут подумал… То зубы чищу, то вкалываю, а то генофонд локально улучшаю… Не пучь глаза, у моего начальства все равно эффектнее выходит. Если не понял, забудь, это научный термин просто, не для смердского образовательного уровня. Так вот, к делу… Робин опустил обе руки сразу на рукоять верного Альбиона, передумал и снова почесал нос. — Чего?.. Гизборн понятливо заткнулся, а его коня фыркнула вместо своего угнетательского хозяина. Вот же скотина… Дрессированная, видать. И дорогущая. И… Робин сурово выдохнул. Ему бы такую!.. Или нет, лучше не надо. Робин отшагнул чуть назад, так, это не трусость, а умение делать правильные выводы: когда он ездил вызволять мужа одной шустрой травницы из Элсдона, коняга посмела кусить. Дважды! — Я что сказать-то хотел: занимаюсь полезными и приятными делами, но вдруг меня какая-то непонятная силища как под руку толкает и всей фигурой разворачивает от дел… и я спешу куда-то со всех копыт моей лошадиной силы. А там ты. — И? Робин не рискнул высказаться более длинно: как почувствовал, что над ним опять будут злодейски смеяться, а шестому своему ощущению он привык верить, но… Коня Гизборна принялась жевать подножный корм. Надо же… Практически молча. Или показалось, а на самом деле она все-таки насмешливо фыркнула?.. Что, опять?! Робин отогнал эту обидную мысль прочь. Он ведь король Шервуда, и сейчас есть дело и поважнее, чем всякие там любители поржать над его образом. Героическим. Кажется, Гизборн тоже понял, что герой собрался великодушно снизойти, мол, я сегодня добрый, так что можешь болтать, вдруг что полезное скажешь-умудришься. Хотя бы случайно. — Вот я и подумал, волчья голова: может быть, это твой приемный папаша Херн что-то намудрил. Ты его расспроси-ка. Думаю, не мне одному надоело сталкиваться на узкой дорожке без причины и смысла. А сейчас… Прочь с дороги, у меня три отчета недописанных и служанка в простое, а еще зубы недочищенные!***
— Ой, беда. Ох, огорчение… — И не говори, Бэмбик. Мудрый Херн старательно тер неправильно начертанные руны, орудуя щеткой из шерсти Артура Ноттингемскотюремного. Возлюбленная Пэг не менее старательно ему помогала, вооружившись щеткой номер два, при щетине из бороды другого Артура, который легендарен, блескуч и не крыс. Херн вздыхал дюже грустно в перерывах между атаками на руны. И ведь как обидно получилось: он всего-то и хотел, чтоб херносын его, старика, видел чаще, а тут какая беда, руны в начале свиданьица-то начертать вышло быстро и сверхуспешно прям на диво у него с милой Пэгги, радость какая, и свиданьице прошло дальше так — лучше нельзя, но ошибочка закралась в руны. «Херн-охотник» и «Гай Гизборн» уж слишком похоже на тайноруническом пишутся, вот оно и, а перепроверять никто и не подумал, но Робин все не шел и не шел, а тут вдруг явился и магичить попросил аккуратно, если где чего, хотя может тут дело в чьей-то другой магии… Грустно. Даже стаканчик пропустить херносын отказался, не то что поужинать, и опять к своим ушел. Эх. А как Робин свалил и вернулась Пэг из селенья, да как обсказал он ей беду свою, да как взялись они дружно за перепроверку (у Херна в последние лет двести все активнее сдавало зрение, и без верной ассистентки он колдовать опасался), так все и выяснилось. — Милый… — Ась? Пэг отложила щетку и придвинулась ближе, шурша сумочкой из мешковины по последней моде. И тут же по хернопещере поплых аромат пирожков. С капустой! — Давай прервемся маленечко. Покушаем… Херн почувствовал, что к его старым глазам подступают слезы, и в порыве чувств бросил свою щетку на пол, заключая Пэг в кольцо рук, полнясь благодарностью, восторгом и так далее. — Спасибо, родная! Они с удовольствием поцеловались над мешком с пирожками, отпинывая щетки с дороги, чтоб не запнуться, да и вообще, лежат, понимаешь, всякие предметы, а тут эмоция искренняя и поужинать бы! …Пироги доедались к обоюдному удовольствию. Беседа обо всем на свете тоже шла весело и радостно под безалкогольный отвар из брусники да к тем пирогам. А за спинами Пэг и Херна вдруг сверкнули полустертые руны, переменившие начертанья, превращенные из-за шкрябания щетками тоже в руны, хоть уже капельку другие. И за много-много миль от Шервуда король Иоанн Безземельный вдруг ощутил два непреодолимых желания сразу: раздать кучу денег своим подданным и жениться на Маргарет Гизборн.