Вкус слёз и звон шампанского

Кроули ехал, не разбирая дороги; Бентли опасливо рычала, повинуясь энергии рук своего хозяина. В его голове творилась полнейшая каша, а в висках пульсом отдавались безжалостные и жгучие, как пламенный меч, слова Азирафаэля. Мы не друзья Демон резко вывернул руль, вкладывая в это движение всё своё отчаяние. Демон. Отвергнутый небесами, а теперь и единственным, кому был нужен в этом мире. Впрочем, нет: он не был нужен Азирафаэлю. Он же ангел. Они на противоположных сторонах. Как же он ненавидел сейчас всё это. Небеса, Преисподняя, ангелы, демоны, Бог, Сатана — все они были ему глубоко противны. Как же было бы проще, если бы они были людьми — и он, и Азирафаэль. Тогда бы они могли подружиться (а может, и не только…) без всей этой чепухи с предназначением. Тоже мне, Монтекки и Капулетти. Кстати, смысл Ромео и Джульетты был как раз в том, чтобы показать, насколько нелепа и бессмысленна вражда между семьями. По крайней мере, Кроули понимал это произведение именно так. А вот ни Наверху, ни Внизу этого не понимали. Видимо. Страдание, казалось бы, начало перетекать в привычное Кроули раздражение начальством и соперниками, но не тут-то было. Ещё слишком свежие воспоминания о яростной речи, которую прочёл ему его ангел, ворвались вновь в его сознание, как мощный вихрь, сметающий все прочие мысли на своём пути. В этот момент демон пересёк порог своей квартиры и захлопнул дверь, и тут они подкосили его, и он упал на колени. Ты мне даже не нравишься Словно гонг, словно навязчивый мотив из репертуара Queen, звучали эти слова в его голове. Они пронзали всё его существо острыми иглами, с напором выжимая слёзы из глаз, которые, казалось бы, не способны плакать. Да даже если и не были способны раньше, то сейчас враз научились и отыгрывались теперь за все те века, когда зрение Кроули не застилала влага, когда его не ранили так жестоко в самое сердце, которого, как он хотел думать, у него нет. Да уж, нет. Лучше б не было. Никогда прежде не чувствовал он себя таким жалким, как сейчас. Боже, он полюбил ангела. Как он жаждал, чтоб это была просто похоть, просто желание опустить Азирафаэля, испачкать его в пороке — нет, его чувство было другим: светлым, чистым, искренним и необычайно глубоким; оно, казалось, только прогрессировало все эти шесть тысяч лет, погребая под собой Кроули, сдавливая его лёгкие и будто придавая болезненный блеск его змеиным глазам. Мда, демоном Кроули был никудышным. Вообще-то из демонического у него оставались только некоторые свойства исключительно физического характера — его взгляд обратился к Джоконде, висящей на стене — и хаотичные ошмётки коварства. Прямо сейчас настроение у него было довольно самоубийственное. Приложив некоторые усилия, он поднялся и, еле переставляя ослабевшие ноги, добрался до кресла, в которое тяжело рухнул. Кроули нельзя расклеиваться, он должен успокоиться и подумать об остановке Армагеддона. Он справится. Всегда справлялся. А ведь если битва случится, он должен будет сражаться против Азирафаэля, — подумалось вдруг демону. Ни против Гавриила, ни против кого-то ещё, нет. Против равного себе. Кроули снова застонал. Он не выдержит этого, не сможет поднять руку на того, кого оберегал все эти тысячелетия. Сколько раз он спасал своего ангела от развоплощения? А от выговоров начальства? Сколько раз угощал его в лучших заведениях Поднебесья, сколько раз был угощён в ответ? Да, Азирафаэль был любезен с ним. Но в Последнюю Битву его рука не дрогнет — а может, и дрогнет, но всё равно достигнет цели — и Кроули осыпется пылью на горячем сухом ветру. И он будет благодарен за это. Ведь тогда последним зрелищем его долгой жизни будет освещённое благом решительное лицо ангела. Его ангела.