***
Следующее Искажение явилось ближе к полуночи. Оно длилось четверть мгновения и затерялось где-то между взмахами ресниц. Фрэнки ударило что-то темное, густое и влажное, и он вынырнул в родную реальность, кашляя и пытаясь стереть с себя невидимые масляные пятна. Мерзкое ощущение прикосновения вязкой вонючей черноты к телу не проходило еще несколько минут, пока он ходил за успокоительным и отсчитывал заветные пятнадцать капель. Руки у него при этом мелко дрожали. Что может быть хуже Искажения, которое не показало тебе ничего интересного, но успело испугать? Должно быть, только Искажение, которое тебя покалечит. Или убьет. Выпив залпом уютно пахнущую жидкость, Фрэнки попробовал настучать на спинке стула ритм будущей Музыки Метели. Но пальцы его не послушались, да и голова тоже. Вместо слаженного, работающего как по маслу вдохновения в голове роились бессвязные мысли, в основном множащие темноту вокруг недавнего испуга. А потом в них ненавязчиво прокрался Сид Ллойдс — человек, который очень убедительно нес какую-то ерунду про Искажения и желание их остановить. Или не ерунду? Фрэнки не хотел признаваться себе в этом, но ему было интересно, где Сида настигло Искажение, при каких обстоятельствах, как он на него отреагировал. Пьет ли он сейчас успокоительное? Фрэнки закрыл глаза и попробовал восстановить в памяти образ Сида, но не поймал в воспоминаниях ничего, кроме расплывчато-синей мольбы. Странно, ведь он даже подумывал написать симфонию о человеке столь незначительном. Как же так вышло? А как Сид резонирует? У него тоже болит голова и поднимается температура? Или только что-то одно? Или что-то другое? Или совсем ничего? Может, он сейчас спал и проснулся от незнакомого мерзкого ощущения? Если спал, то где? А если не спал, то что делал? Неожиданно для себя Фрэнки понял, что хочет задать много вопросов себе подобному. Много-много вопросов. И понял, что хочет быть рядом с себе подобным, — с человеком, которому не надо ничего объяснять и от которого не надо ничего скрывать. Но Сид Ллойдс не годится на такую почетную роль, о нет. Пусть он резонирует, пусть даже он один на весь город такой — это не повод пускаться на его поиски. Насквозь лживый, продажный и опасный парень со странными идеями и туманными мотивами совершенно точно не подходит человеку, который больше всего на свете ценит покой. Вот если бы это была Эшли, его единственный друг! Насколько безответно влюбленную дурочку можно назвать другом. Может, и правда дать объявление в газету, как он с издевкой посоветовал Сиду? «Создам клуб анонимных резонирующих»... Фрэнки со злостью вцепился себе в волосы. Если бы он только был обычным человеком! Просто Фрэнки Джейли. Никаких концертов. Никакой славы. И никаких Искажений. Просто парень, который сливается с толпой. Ведь тогда ничего бы не случилось. Обычные люди не ценят свою обычность.***
Весенние дни убегали от Фрэнки наперегонки, текли сквозь пальцы солнечным песком. По дороге на работу его неизменно сопровождали едва уловимый шелест пыльной листвы, грохот редких автомобилей, визг клаксонов, перебранки торговок и тявканье собак. Сонный Дол отнюдь не был сонным — по мнению Фрэнки, этому городишке ощутимо не хватало целебной тишины. Однотонный разморенный пейзаж — серо-зеленое соседство деревьев и стен, — в майской одежде почему-то казался особенно опостылевшим. Время текло, не спрашиваясь и не прощаясь, Музыка Метели так и не прижилась в этом измерении, Искажения вспыхнули еще четыре раза — скоротечные до обиды. Казалось бы, в атмосфере уютной обыденности Фрэнки должен был вернуться в свое прежнее состояние человека Оставьте-Меня-В-Покое. Но кое-что в нем изменилось, и время не торопилось смахивать эту грязь с его души. Нет, внешне и внутренне Фрэнки, в общем-то, остался прежним. Он все так же лениво переругивался с Эшли и равнодушно бренчал набившие оскомину приторные мотивчики; все так же окунался с головой в творчество во всякую свободную минуту, даже не задумываясь, зачем и для кого он пишет музыку; все так же проводил усталые вечера за разбором нот и переписыванием черновых набросков. Но в жизнь его прокрался призрак. Призрак, у которого было имя: Сид Ллойдс. Сколько раз бессонными ночами Фрэнки прокручивал в голове события того дня, когда состоялся неоконченный разговор о Симфонии Искажений? Сколько раз покрывался краской стыда, вспоминая свое поведение? Тогда он был напуган, он был не в своей тарелке. Поэтому повел себя трусливо и малодушно. Имел на то полное право, учитывая обстоятельства. Но — он не помог Сиду, даже не выслушал его, а теперь расплачивался — запоздалое раскаяние накатывало вкупе с муками неизвестности. Да, Сид обманул его, но, возможно, цель оправдывала средства — надо было просто выслушать историю до конца, чтобы знать наверняка. Возможно, тот парень хотел сообщить нечто важное. Но теперь уже поздно теряться в догадках. Конечно, Сид больше не вернется. Конечно, Фрэнки никогда не услышит о нем. Но это нисколько не мешало ему каждый день искать Сида глазами, отрываясь от клавиш. Шагая по тротуару. Ковыряясь в нотах. Кстати о нотах: однажды, разбирая старые вещицы, которые он играл еще маленьким мальчиком, Фрэнки наткнулся на сборник этюдов для фортепиано авторства некоего А. Ллойдса. Разумеется, это было просто совпадение. Ллойдс — чертовски распространенная фамилия. Но Фрэнки все равно не удержался от соблазна поставить сборник на пюпитр и прочитать с листа несколько вещей. Легкие триоли* солнечными зайчиками рассыпались по его квартирке, лаская слух своей ладной последовательностью, воскрешая в памяти детство, полное густого запаха лакированного дерева, тихих замечаний преподавателя и невыносимого шума концертных залов. Фрэнки оборвал игру на середине такта, задумавшись. Разумеется, ничего общего с Сидом у этого пыльного альбома со скучными этюдами не было и быть не могло. Но полет триолей воскресил в его памяти плохо спрятанное воспоминание — стыдное и горькое. Воспоминание одевалось в шелковые платья, ходило танцующей походкой, курило дорогие дамские сигареты, грациозно встряхивало светлыми локонами и носило совершенное имя — Мадлен. Мадлен-не-Джейли-и-никогда-ею-не-стану, Мадлен-не-приближайся, Мадлен-ты-только-посмотри-на-себя-чудовище. Мадлен, Мад-лен — имя ласкает язык, характер царапает душу. Мадлен была старше Фрэнки на пять лет; Мадлен была первой и единственной любовью Фрэнки; но Фрэнки не был любовью Мадлен — ни первой, ни двадцать первой. Ветреная красотка, актриса немого кино, она и по сути своей оставалась актрисой — переменчивой с мужчинами и неизменной в своей жажде красивой жизни. В короткую пору славы Фрэнки Мадлен очаровала его, наивного шестнадцатилетнего мальчика, на светском приеме. У Фрэнки всегда болела голова от бессмысленного и монотонного шума, который непременно сопровождал такие приемы; но в тот раз все обстояло по-другому. Прекрасная фея из сказки улыбнулась ему, белому и страдающему, предложила выйти на свежий воздух и там исцелила — молчанием. Покоренный иллюзией понимания, установившегося между ними, он попал в ловушку, которую Мадлен не намеревалась расставлять. И тот теплый вечер, полный сладостной тишины, стал первой ступенькой к бегству и самоотречению Фрэнки. А еще — первым шагом к Преступлению. — Мадлен, — произнес он вслух и по памяти взял два первых аккорда из своей фантазии с бесхитростным названием «Посвящаю М.». И залился слезами: шестнадцатилетний глупо влюбленный мальчик в двадцатилетнем теле.***
Через два дня после истории с этюдами, теплым воскресным утром Фрэнки как раз неспешно поглощал свой завтрак, состоявший из подгорелой яичницы и чашки кофе, когда в дверь деликатно постучали. До такой степени деликатно, что Фрэнки перепугался, не рухнет ли потолок ему на голову и не придется ли есть яичницу с пылью и известкой, — хотя она была так отвратна, что, пожалуй, любая приправа пошла бы ей только на пользу. Гости к Фрэнки не захаживали, если не считать робких попыток Эшли иногда вытащить его на прогулку, — но понадобится примерно с десяток Эшли, чтобы так грохотать. Платил за квартиру он аккуратно, так что у хозяйки нет повода возмущаться и пытаться высадить дверь с утра пораньше. Следовательно, это мог быть только наемный убийца. Но наемный убийца вряд ли станет оповещать о своем приходе, значит, и не он тоже. Тогда кто? Торговец какой-нибудь ерундой? — Чего вам надо? — крикнул Фрэнки, подойдя к двери. — Мистер, это я, Брэдли, — прорычали за дверью. — Извините, что так рано беспокою… Фрэнки посерел. То самое чудовище все-таки выжило? И явилось сюда? Чтобы убить его? — Вы хотите убить меня? — прямо спросил он, лихорадочно сжав в руке вилку: какое-никакое, а все-таки оружие. — О господи, нет! Простите, я к вам с просьбой. — Не верю, — отрезал Фрэнки. И тут же подумал, что ему не мешало бы поубавить наглости: вряд ли запертая дверь была серьезным препятствием для разъяренного монстра. — С личной просьбой, — попыхтев, добавили за дверью. — Какие у вас ко мне могут быть личные просьбы? — устало спросил Фрэнки. — Это касается вашего друга. — У меня нет дру… — и тут Фрэнки сообразил, о ком может идти речь. Ни секунды не колеблясь, резко ослабевшими руками он торопливо отодвинул засов и открыл дверь. Брэдли снова выглядел по-новому: чисто выбритый, в аккуратно сидящем костюме он производил впечатление эдакого добродушного буржуа, который все свои дела ведет основательно. Пожалуй, если бы он не назвал свою фамилию, Фрэнки его бы и не узнал, — хотя чего еще можно ожидать от актера? — Еще раз извиняюсь за вторжение, — прогремел тот, наклоняясь, чтобы разуться. — Но дело мое не терпит отлагательства и носит, так сказать, деликатный характер… Фрэнки совсем растерялся: с каких пор этот бандит умеет пристойно выражаться? Начинается очередной спектакль? — Э… Вы не хотите кофе? — спросил он и незаметно положил вилку на полку для обуви. — Пожалуй, не откажусь, — ответствовал удивительный гость и чинно проследовал в комнату, где стыл одинокий завтрак Фрэнки. Не дожидаясь, пока его усадят за стол и чем-нибудь угостят, Брэдли занял пустующее место, придвинул к себе вазу с конфетами и мигом закинул в рот пару штук. — Извините, — сказал он, увидев, как удивленно уставился на него хозяин квартиры. — Мы, актеры, — народ голодный. Сегодня здесь, завтра там, и почему я не получил высшее образование?.. — У меня конфеты тоже не каждый день водятся, — перебил его Фрэнки, но тут же спохватился: должно быть, это прозвучало грубо и шло против всех правил гостеприимства. — Тогда извините вдвойне, — Брэдли сокрушенно захрустел леденцами. — М-м-м… Я рад, что с вами все в порядке, кстати. Я тогда подумал, что вам крышка. — О, молодой человек, мы, актеры, — народ неуязвимый. Вы бы знали, как меня избили пару лет назад. А на следующий день в театре шла пьеса с моим участием, так вот я, замазав гримом синяки… Ах, я вижу, вам не очень интересно. А у вас пирожных случайно нет? — вежливо осведомился гость. — Нет. — А булочек? Пончиков? — Тоже нет, — отрезал Фрэнки. — Ну ладно. Тогда сразу к делу, — Брэдли заторопился и одним махом опрокинул в глотку содержимое своей чашки. — Итак, последнее, что я помню из случившегося в вашем доме, — это как твой приятель Сид крайне грубо заехал мне в челюсть. Потом была темнота, смерть и все такое. Очнулся я в больнице, в очень уютной палате, между прочим, где мне сказали, что у меня сотрясение мозга. Признаться честно, я ужасно разозлился: мало того, что твой друг не отдал мне деньги, причитающиеся за тот невинный розыгрыш, он еще и избил меня, это уже выходило за все рамки! Поэтому я поклялся разыскать его и размазать по стенке, как только встану на ноги. Но — удивительная вещь! — позже я узнал, что это он дотащил меня до больницы, на своей хилой спине, между прочим, и что именно он оплатил больничные счета, пока я прохлаждался в неплохой, кстати, клинике. В общем, я посчитал, что он полностью искупил свою вину. И даже сверх того — я к нему привязался. Благодарность, все такое. Мы, актеры, — народ чувствительный. Он замолчал, разглядывая цветочки на своей чашке. — Ну и в чем проблема? — осторожно спросил Фрэнки. — Проблема в том, что я сломал ему руку, — Брэдли тяжело вздохнул. — Что? — Но даже не это самое страшное, — продолжил опасный актер. — Этот парень оказался, как там его… искаженным? Результирующим? — Резонирующим, — подсказал Фрэнки, похолодев. — Во-во, точно. Ну, понимаешь, из тех бедняг, которые скачут из мира в мир. Как думаешь, весело со сломанной рукой так скакать? — Никогда не пробовал, — признался Фрэнки. — Я тоже. Я вообще ни черта не смыслю в этих Искажениях, только от него о них и узнал. Он сутками ими бредит. И еще тобой. — Бредит? Мной? — Именно. В прямом смысле бредит. Ему совсем худо. Насколько я понимаю, у него личная такая реакция на эти чертовы Искажения — малейшая царапина кровоточить начинает, как будто парень болен гемофилией, не меньше. И так четыре раза, с очень маленькими перерывами — черт бы побрал ваши Искажения, как вы вообще с ними живете?! — Недолго… Брэдли сочувственно взглянул на него, покачал головой и продолжил: — Вот правильно. Недолго. От него совсем ничего не осталось. А ведь это я виноват. Если бы я только знал… Вот решил исполнить его желание хотя бы. Он целыми днями по тебе скучает, все боится не успеть рассказать про какую-то Симфонию Искажений. Чокнутый парень, ей-богу, и что только у него в голове… Фрэнки вскочил на ноги. — Чего же ты болтаешь и пьешь тут кофе! — воскликнул он не своим голосом. — Идем скорей! На этот раз он знал, как себя вести. Возможно, рассказ Брэдли — не более чем очередной странный спектакль. Но теперь он досмотрит представление до конца. ___________________________________________________________________ * Триоль — группа из трех нот одинаковой длительности, которая по времени звучания равна двум нотам той же длительности. Относится к особому, "иррациональному" делению ритмических длительностей. На письме выглядит как цифра 3 над группой нот: http://www.drumspeech.com/image/lessons/lesson6-5/ex2.jpg