Симфония Искажений

Фрэнки как раз пил чай и с удовольствием заедал пирожным, стараясь не обращать внимания на головокружение, когда чашка испарилась из его руки, свет летнего дня поблек, сменившись густым клубящимся туманом, а вокруг зазмеились, поползли паучьими лапами сухие ломкие ветви, тонкие и толстые, перекореженные и отвратительно гладкие. На одной такой ветке он балансировал, другая прочертила болезненную дорожку по его щеке, третья уперлась острым концом ему в грудь, четвертая опутала ногу, пятая едва не выколола глаз, а сколько напирало на него сзади и переплеталось в клубки, сосчитать было невозможно. Осторожно отломив конец природного лезвия, целившегося ему в сердце, Фрэнки повертел в руках трофей. Ветка как ветка. Полая внутри. Даже скучно. Он отбросил бесполезный предмет в сторону — и тут услышал отчаянный крик, переходящий в визг. — Помогите-е! — надрывался кто-то нечеловеческим голосом. — Помоги-и-те-е! Как больно-о! — Иду! — крикнул Фрэнки, перепугавшись, и торопливо выпутался из обнявших его ветвей, заполнив черный лес противным хрустом. Он старался не смотреть вниз, но все же взглянул, и от увиденного содержимое желудка подскочило к его горлу: ветви устилали все, насколько хватало глаз, не было видно ни земли, ни воды, одно только бесконечное заплетенное сухими лианами пространство; правда, кое-где их нагромождения прерывались проломами-тоннелями, а кое-где черное месиво сменялось алыми жирными проплешинами. После некоторых усилий ему удалось продраться в один такой пролом, отделавшись разорванными рукавами рубашки и несколькими царапинами, после чего передвижение по опутанному мертвыми растениями Искажению значительно упростилось. Ориентируясь на крики и жалобное хныканье, отважный спаситель разрушил природный занавес в паре шагов от себя, жалея о том, что не носит в кармане какой-нибудь тесак, оступился на своей ветке и упал прямо на Сида. — К-кажется, ты в порядке! — радостно пролепетал Фрэнки, чихнув и выплюнув прядь его волос. — Только зачем ты тогда визжишь? — Это не я визжу, придурок, — сердито сказал Сид, стряхнул его с себя и поднялся на ноги. — Это кто-то другой. Я как раз тоже туда шел. Только я боюсь поцарапаться об эту гадость… Так что я очень медленно шел. Не хочешь побыть флагманом нашей флотилии, раз уж ты здесь? Не дожидаясь ответа, он бесцеремонно развернул Фрэнки спиной к себе, подтолкнул его сзади, и бедняга на правах «флагмана» полетел вперед носом, собирая царапины, синяки и шишки. — Да чтоб тебя разорвало! Сволочь! — заорал он, поднимаясь и отряхиваясь, но разом замолчал, увидев, наконец, того, кто так отчаянно звал на помощь. Это оказалась Эшли. Она лежала в одной окровавленной ночной рубашке, растрепанная, заплаканная, и из ее предплечья безжалостным природным кинжалом торчала извивающаяся и тянущаяся бесконечно вверх ветка. В том месте, где рука была пронзена, толщина ветки едва доходила до мизинца, но уже в паре сантиметров выше растение бугрилось огромными шишками и наростами, резко утолщаясь и разветвляясь. Каким образом эта конструкция держалась, не ломаясь под собственным весом, неужели за счет Эшли?.. — Что… — выдохнул Фрэнки, уставившись на нее. У него все поплыло перед глазами, а желудок снова решил напомнить о себе. Как он боялся крови — и как много крови ему пришлось увидеть за последний месяц!.. — Фрэнки! Спаси меня! — всхлипнула несчастная. — Убери это! Пожалуйста! Как больно!.. — Очевидно, она появилась как раз в том месте, где должна была расти эта штука, так что ветка проросла сквозь нее, — заметил подползший к ним Сид и добавил, обращаясь уже к Эшли: — Не плачь, потерпи немного. Сейчас мы что-нибудь придумаем. — Но как?.. Как ты оказалась здесь? — воскликнул Фрэнки. — Да какая разница! — ответил за нее Сид. — Это мы у нее спросим потом! А сейчас надо придумать, что с ней делать. Можно просто подождать, через пару минут исчезнет Искажение, а вместе с ним и ветка. Ты слышишь меня, Эшли? Нужно просто немного подождать! Мы не будем тебя мучить, ничего шатать и ломать, тебе от этого будет только больней! А так оно исчезнет само! Буквально через минуту! — Я не хочу через минуту! — взвыла Эшли. — Убери это! — Ясно, ясно, ты только не шуми! Мы здесь, мы прекрасно тебя поняли, а местных обитателей нам сюда не надо. А то не нравятся мне эти тоннели. Фрэнки вздрогнул, подумав о том, какие существа могли пробороздить подобные отверстия. — Я бы на тебя посмотрела на моем месте! Ублюдок, ты хочешь моей смерти! — простонала Эшли, которой явно не нравилось общество склонившегося над ней Сида. — Уйди от меня-а, я хочу, чтобы это сделал Фрэнки-и, пусть он меня спаса-ает… — Подержи ее за руку, что ли, — попросил Сид, и Фрэнки послушно схватился за потную исцарапанную ладонь Эшли. Он не представлял, как можно освободить ее безболезненно. Разумнее всего было действительно просто подождать. Если бы у них нашлось что-нибудь острое, они могли бы попробовать медленно и осторожно перепилить это кривое иссохшее чудовище в самом тонком месте, но кругом трескучей паутиной крутились только ветки, ветки, ветки… — Плохо дело, — заявил Сид, оторвавшись от созерцания раны. — Это не просто торчащая из тела ветка, она туда вросла, что ли… Как сказать… Как будто они — единое целое. Вот сам взгляни… Но Искажение припасло для них зрелище поинтересней слияния руки девушки и сухой ветки: со стороны тоннеля раздался оглушительный треск, как будто через него тащили огромный мешок, а в следующий момент на оробевших резонирующих уставились сотни слепых бесцветных глаз, рассыпанных по бесформенной красной колыхающейся куче, заползшей к ним в гости, — хотя скорее уж они были ее гостями. За собой куча волокла ощетинившийся неровными шипами панцирь. Эшли набрала в легкие воздуха, чтобы завизжать, но Сид зажал ей рот ладонью. Фрэнки рухнул на колени и все-таки расстался и с чаем, и с пирожным. Бежать было некуда: проламываться сквозь чертовы ветки пришлось бы слишком долго, а мерзкий красный слизняк заслонил собой единственный путь к отступлению. Фрэнки слышал, что медведи не трогают людей, если те прикидываются мертвыми. Неизвестно, насколько эта истина была применима к чудовищам из иных миров, но так как у него отнялись ноги и он оцепенел, ему оставалось надеяться только на то, что обитатель измерения где-то в глубине своей улиточной души — совершенный медведь. Сид, по всей видимости, тоже вспомнил про медведя, потому что он ловко прикинулся потерявшим сознание и красиво улегся рядом с передумавшей визжать Эшли. Слизняк подполз к ним чуть ближе, выпростал из своего необъятного туловища несколько извивающихся мохнатых стеблей, каждым подцепил по собственному глазу и потащил это богатство к чужакам. К Фрэнки протянулось сразу два щупальца, глаза на которых… а с чего он, собственно, решил, что это глаза? Белесые шарики раскрылись, бодро упали ему на плечи, обнажили множество хоботков и лапок и забегали по нему сороконожками-альбиносами. На этом моменте беднягу едва не стошнило снова, но рвать оказалось нечем. С криком отвращения он попробовал стряхнуть с себя насекомых, но не смог отодрать первого гада от рукава, а второй вонзил ему в палец хобот и приклеился к ладони намертво. К счастью, содержимое пальца этому гурману явно не понравилось, поскольку вскоре он отвалился сам и пополз в сторону Сида и Эшли. Вместе с осознанием, что он не один страдает от опасной дряни, к Фрэнки вернулись и силы, и самообладание. Как он мог забыть про друзей, пусть даже и в таком состоянии? Но едва только Фрэнки повернулся к ним, обзор ему перекрыла жирная алая масса, окончательно перелившаяся в их укрытие, и с нее посыпались новые насекомые сплошным роем, — чтобы в тот же миг раствориться в ударивших в глаза красках искрящегося летом родного измерения. После нескольких минут сумрака солнечный свет заставил Фрэнки зажмуриться. Несчастный обессиленно рухнул на пол и свернулся в комок, дрожа всем телом. Перед его мысленным взором стояли отвратительные обитатели Искажения, но усилием воли он прогнал видения, которые, к счастью, больше никогда не повторятся (чтобы смениться еще более страшными и опасными?). Сначала он ничего не видел и не осознавал, только слышал шелест листвы и тихое хныканье, а потом, протерев глаза, понял, что находится в комнате Эшли. В распахнутое окно светило солнце — прямо ему в лицо, и Фрэнки немедленно перекатился на другой бок. — Ты как? — спросил он, разыскивая Эшли подслеповатыми глазами, еще не до конца привыкшими к смене освещения. Та лежала на кровати — по всей видимости, там ее и настигло Искажение, — и всхлипывала. — Больно… Фрэнки… — прошептала она, когда он склонился над ней, осматривая ее руку, как до того Сид. В нем теплилась надежда, что с уходом Искажения пропадет и рана, но ничего подобного не случилось, а после того, как ветка исчезла, кровотечение, по всей видимости, только усилилось. Впрочем, это был еще не худший из возможных исходов: ветка ведь могла тоже не исчезнуть. Сам Фрэнки никогда ничего не пытался забрать из других миров, он только подмечал, что некоторые мелочи перескакивают в Искажение вместе с ним, — например, выборочное содержимое карманов, а возможно ли обратное и какими законами управляются подобные случаи — он не знал. Возможно, Сид… Тут Фрэнки удивился, что не заметил друга у постели больной. Казалось бы, тот должен был первым броситься помогать Эшли. Хотя, возможно, он уже успел убежать за доктором, пока его неуклюжий приятель корчился на полу и приходил в себя. Так это или нет, Фрэнки проверять не стал, поскольку кровотечение следовало остановить как можно скорей. Странно, что столь часто страдающий от кровопотери Сид не предложил свою помощь, — его опыт мог пригодиться… Разорвав простыню Эшли и наскоро наладив неумелую повязку, Фрэнки отдернул шторку, деликатно ограждавшую громоздкую двуспальную кровать от внешнего мира, сполз на пол, наступил на Сида, который, оказывается, никуда не делся, и, отчаянно ругаясь, растянулся рядом с ним. Это ж надо — в третий раз за несколько минут упасть по его милости! — Эй! Искажение кончилось уже, хватит валяться! Мы должны вызвать врача для Эшли! Э-эй! — Фрэнки злобно тряхнул его за плечо, но Сид никак не отреагировал на это. Бледный и оцепеневший, в ясном полуденном свете он выглядел настоящим мертвецом, и тут Фрэнки разом остыл и даже про Эшли на время забыл. Дрожащей рукой он несколько раз ударил друга по щеке, потом представил перекошенное от горя лицо Сильвии и сам уже готов был зарыдать, когда Сид открыл глаза и резко сел на месте. — Что? Как она? — спросил он напряженным голосом. — В-врача! — нечленораздельно отозвался Фрэнки. — Сейчас, — Сид нащупал кнопку вызова прислуги на стене и позвонил. — У нас есть семейный врач, он приедет, все будет в порядке. На звонок явился слуга, которому было поручено взять машину и немедленно привезти доктора. Фрэнки пришлось улечься рядом с Эшли и держать ее за здоровую руку: так она вела себя немного тише. Сид тоже остался с ними. Он тяжело дышал и выглядел едва ли не хуже самой Эшли, и это не давало Фрэнки покоя. Что случилось? Рука у него вроде бы зажила. Да и не видно крови, да и вел он себя в Искажении вполне бодро, а потом вдруг упал… Неужели Фрэнки слишком сильно приложил его головой о спинку кровати? — Это я виноват? — спросил он. — В том, что тебе стало плохо в Искажении. Я ведь ударил тебя позавчера… — Нет-нет, тут другое… — неохотно отозвался Сид. — Это от, как ее там… от анемии. — Да как же! — сердито возразил Фрэнки. — Врешь! О, я ужасен! Сначала тогда, в Сонном Доле, потом это… У меня такое чувство, будто я тебя убиваю! — Хватит разбрасываться громкими словами! Фрэнки вздрогнул: если бы только Сид знал, что это не просто слова! Что он действительно однажды убил человека. Порой обычная неосторожность способна обернуться злым роком, невнимательность — привести к необратимым последствиям, но нет, пожалуй, ничего несправедливо-безжалостней, чем ошибиться в ком-то. Доверить свое сердце тому, кто со смехом отбросит его в сторону — или воспользуется для собственной выгоды. Четыре года назад он понял, что любовь и смерть шагают под руку, выкрашенные в единый цвет. Что чувства толкают в пропасть. Что рядом со светом ночует тьма, а рядом с доверием — предательство; и как же Сид счастлив, если способен просто отмахнуться от «громких слов», не задумываясь о том, что может быть сокрыто за ними. Как он счастлив — и как он глуп... — Ладно, хорошо, — покладисто сказал Фрэнки. — Раз уж ты такой скромный, сделаю вид, что мне все равно. — Прекрасно. — Сид помолчал и холодно добавил: — Лучше позаботься об Эшли. Подозреваю, что по твоей вине она и стала резонирующей. Безответная любовь — страшная штука, а? Что скажешь? Доволен собой? Фрэнки так и замер на месте, беспомощно моргая, не зная, что возразить. Жгучая волна стыда захлестнула его, мешаясь со страхом и — злостью на глупую, шумную, назойливую, не пожелавшую сдаться девчонку. И если та надеялась приблизиться к нему, став резонирующей, то она жестоко ошиблась: меж ними разом выросла пропасть шириной в черно-красное Искажение.

***

Вскоре после визита доктора Эшли забылась тяжелым сном без сновидений и проснулась только поздно вечером, когда солнце уже зашло. Вместе с сознанием вернулась тяжелая, выматывающая боль. Чувствуя слабость и тошноту, Эшли неохотно огляделась. В комнате царил полумрак, ночник отбрасывал на стену длинные уютные тени. Возле нее, устроившись на кровати с ногами, сидела полуодетая Сильвия и читала книгу. — Сильвия! — позвала Эшли непривычно тихим голосом и сразу смутилась: юная сестра Сида казалась ей очаровательным, неземным существом, а такие ангелы не могут, не должны ухаживать за простушками-выскочками. Неужели во всем доме ни один слуга не годится на такое незначительное дело? — О, ты проснулась! — Сильвия отложила книгу и ласково ей улыбнулась. — Брат просил меня приглядеть за тобой и задать пару вопросов, если ты сможешь ответить... Но прежде всего: как ты себя чувствуешь? Чего-нибудь хочешь, может, есть, пить? Эшли помотала головой: — Нет, ничего такого. Хотя… Я бы хотела увидеть Фрэнки! — Он уже спит. Он очень устал сегодня. Но я могу… — Нет-нет, не надо его будить, — Эшли вспомнила, как выглядит спящий Фрэнки, и мечтательно вздохнула. — Пусть отдыхает, я не стою его внимания. Я не такая эгоистка, как вы все тут думаете. Я просто люблю его, понимаешь? — Понимаю, — кивнула Сильвия, зардевшись, и погладила ее по руке. — Я понимаю. — Больше всего на свете! Больше жизни! — обрадовавшись, что ее слушают, зачастила Эшли задыхающимся голосом. — Я бы смотрела на него вечность! Я готова умереть за его улыбку! Уверена, что из-за него я и стала резонировать! Моя любовь сильнее оков этого скучного мира, так-то! Я и не представляла, что можно так любить живого человека, до сих пор я влюблялась только в героев в книжках… — Я тоже, — смущенно вставила ее сиделка. — Я даже не сразу поняла, насколько он прекрасен. Когда мы только познакомились, он показался мне жалким, неуклюжим, уродливым… — А я его вообще не заметила при первой встрече, — хихикнула Сильвия. — Я тогда смотрела только на брата… — Ты так любишь Сида, словно он тебе не просто брат, — заметила Эшли, припоминая семейную сцену, которую невольно наблюдала, прячась прошлой ночью. — Это немного странно со стороны выглядит, ты в курсе?.. — Мне все равно, как это со стороны выглядит, — легко отозвалась подозрительная сестра. — Главное ведь не то, как мы выглядим, а то, кем мы являемся. Если я бесконечно люблю брата, почему я должна скрывать это, опасаясь, что какой-то дурак подумает о нас что-то не то? Что вообще в жизни важнее: искренность или приличия? — Ты такая чудесная! Я думаю так же! Я с тобой согласна! Как я рада, что мы похожи! — Эшли сразу захотелось расцеловать юную хозяйку дома, оказавшуюся родственной душой, но та почему-то даже не улыбнулась в ответ на восхищенные возгласы. — Вот только во мне искренности куда больше, чем в нем, — произнесла она с неожиданной горечью в голосе. — Не представляю, чем он живет, о чем думает. Иногда ведет себя кошмарно, будто это и не он вовсе. Я знаю: он добрый, любит меня, но он как будто сознательно избегает меня или даже хочет, чтобы я думала о нем плохо. Как будто боится… обжечь. Эшли только хлопала ресницами, слушая эту маленькую исповедь. Она и не думала, что заденет болезненную струну в сердце милой и солнечной девушки, выглядевшей такой беззаботной. — Ладно, — Сильвия вымученно улыбнулась. — Тебе-то это зачем. Давай лучше о Фрэнки поговорим. «Интересно, что будет, если я скажу ей, что ее брат скрывает от всех свою странную болезнь и хочет убить Фрэнки? — растерянно подумала Эшли. — А если не скажу?..» По природе своей она была болтлива и несдержанна; но сейчас боль жгла не только ее руку — еще и сердце. Сильвия ни о чем не догадывалась, так зачем ей, такой чистой и светлой, знать страшную правду прежде времени? И способна ли она помочь самой Эшли? Еще как способна. Вдвоем они могли бы попробовать остановить Сида, не прибегая к кровопролитию. Он действительно любит сестру, тут и гадать не надо, а значит, сестра может им манипулировать. И если та, например, добудет и уничтожит черновик треклятой симфонии, Сид не убьет и не накажет драгоценную сестренку. — Хорошо. Пусть будет о Фрэнки. — Эшли с трудом разлепила разом пересохшие губы. — А знаешь ли ты… что… твой… знаешь ли ты, зачем твой брат нашел его и привез сюда? — Написать симфонию, — мечтательно выдохнула Сильвия. — Верно! Симфонию, — Эшли ухватилась за это слово, как утопающий за щепку. — А знаешь ли ты, что это не совсем обычная симфония?.. — Не совсем обычная? В каком смысле? «Да в таком, что эта штука раз и навсегда должна закрыть Искажения ценой жизни моего Фрэнки!» — Ну так что? — Сильвия всматривалась в ее лицо с любопытством без тени тревоги. Нет, ну какой из нее может быть помощник в подобных делах? Она слишком открытая, она не сможет хитрить, не обокрадет родного брата, не переступит через свои убеждения. Еще и саму Эшли обольет презрением, не поверит ни единому слову, сразу встанет на сторону Сида, будет только мешать: слепая любовь! Но попробовать-то стоит — ради Фрэнки! Ради Фрэнки можно и нужно рисковать всем. Только не получится ли так, что ради Фрэнки Эшли натворит глупостей, будет вышвырнута из этого дома и уже никак не сможет предотвратить убийство? — Не совсем обычная, потому что… — «Так говорить или нет?» — Потому что… — «Говори же!» — Потому что ее напишет Фрэнки! А он самый прекрасный… самый лучший… композитор в этом измерении… По лицу Эшли покатились слезы. — Что с тобой? Не плачь, все будет хорошо! — Сильвия засуетилась, вытерла ее лицо платком. — Ты поправишься. И уже совсем скоро вместе с нами послушаешь ту симфонию… — На этом месте больная взвыла, и ее сиделка, замявшись, торопливо сменила тему: — Кстати, расскажи, пожалуйста, как ты резонируешь. Меня просили узнать. Ты чувствовала что-нибудь странное в себе за минуту-две до того, как попала в Искажение? — Нет, — всхлипнула Эшли. — Ничего. — Может, в этом дело? — Сильвия достала из кармана платья зеркальце, поднесла к ней, и Эшли увидела собственное красное заплаканное лицо, а еще — широкую седую прядь, перечеркнувшую растрепанные каштановые волосы. — Может, и в этом, — она нервно сглотнула. — И, знаешь… Фрэнки и Сид вернулись в наш мир одновременно, а я — позже. Когда их не стало, я очень испугалась и подумала: «А как же я, почему я все еще здесь, я тоже хочу домой!» — и вот тогда действительно вернулась. Не знаю, возможно ли такое, но мне кажется, что я могла бы остаться в том измерении на любой срок. Что я могу управлять временем своего пребывания в Искажении! — Ох, — выдохнула Сильвия. — Боюсь, я мало что поняла в твоих словах. Но я все передам Сиду. Он вроде как спать шел, но, думаю, он захочет с тобой поговорить. — Э-эй, стой, а вот я не хочу с ним говорить! — перепугалась Эшли. И зачем она только рассказала? К тому же она сама не была уверена, что это правда, в конце концов, то было ее первое Искажение, она ничего еще толком не понимала… — Пожалуйста, не надо! Я его боюсь! — Брось, ничего он тебе не сделает, — любящая сестра рассмеялась и торопливо вышла, тихо прикрыв за собой дверь и оставив Эшли метаться по постели в страхе и бессильной злобе. Ничего, пусть она в зависимом положении, ранена и совсем одна, пусть никому здесь нельзя доверять, она все равно найдет способ спасти Фрэнки! Она и без Сильвии прекрасно справится. Теперь ей не уследить за Сидом, но зато можно спокойно и тщательно обдумать, как действовать дальше. Не будь она так слаба, она могла бы сейчас остаться с ним наедине и полоснуть его по горлу, допустим, ножницами или шпилькой. И сесть в тюрьму; зато Фрэнки был бы спасен уже сегодня. Но лучше все тщательно рассчитать и подготовить наверняка. У нее еще есть время. Несколько дней у нее еще точно есть.

***

Убитый и раздавленный чувством вины, Фрэнки искал теплого общества Сильвии, надеясь отвлечься от тяжелых мыслей, но та вызвалась посидеть с Эшли. К ней — ни за что! К ней — как в жерло вулкана, как с разбегу в пропасть, она — словно очная ставка с мертвым Морганом, пока-еще-живым, словно многострадальная рука Сида (а ты пробовал когда-нибудь играть через боль?) — пока еще живого — тоже? Как будто все, кто его любил, немедля начинали гнить и разлагаться; так стоит ли винить Мадлен в том, что иммунитет уберег ее от болезни? И стоит ли заражать Сильвию разрушительной симпатией? Любовь, по всей видимости, способна жить без гибельных последствий только в творчестве, только в музыке; музыка безобидна, музыка несет свет и ничего больше, — не так ли, Симфония? Его тяжелую рефлексию развеял Сид, явившись к нему в комнату поздно вечером с самым беспечным видом и ворохом нот. — Я всем сказал, что ты уже спишь. И я тоже, — он с рабским благоговением положил на фортепиано толстую папку, чтобы через секунду шумно плюхнуться на кровать. — Мы оба страшно устали в Искажении и теперь спим! Так что нам никто не помешает работать! — А ничего, что ты не у себя в комнате спишь? — полюбопытствовал Фрэнки и неохотно переполз за инструмент. Он был рад свалившемуся на голову гостю, хоть и не подал виду. — А кто узнает? — Сид подмигнул ему и по-хозяйски подложил руки под голову, устраиваясь поудобнее. Пожав плечами, Фрэнки нацепил очки, протянул руку к папке и раскрыл ее. «Симфония Искажений», — представился ему титульный лист. «Ну здравствуй, Симфония», — усмехнулся про себя Фрэнки и перевернул страницу. «Часть первая. Коррозия» — и бесчисленные черные букашки-ноты поползли со страницы ему на рукав, расплылись, рассыпались миллионом бесплотных многоточий, разъедая саму реальность перед его глазами, складываясь в буквы: «Ты — хочешь — играть?..» Фрэнки моргнул и нервно захлопнул папку. — А, кхм… Я думал, мы начнем с этюдов-Искажений?.. — Зачем? — весело спросил Сид. — Помнишь, ты вывел из этюда чистую, правильную мелодию? И сыграл ее? Ищи так же, только с Симфонией. Найди закономерность, освободи мелодию от искаженной шелухи, предназначенной в корм Резонансметру, выслушай ее, прочувствуй и поправь в меру своего разумения, либо скажи мне, что поправлять ничего не надо. — Тебе? А ты собрался исполнять Симфонию, что ли?.. — Фрэнки взглянул на него с удивлением. — От тебя же никакого толку, как я понял. — Ну да. Никакого толку. Но ты все-таки скажи. Фрэнки демонстративно отложил папку в сторону. — Послушай, я не собираюсь работать вслепую. — Он говорил подчеркнуто спокойно, но внутри у него все клокотало от возмущения. — Ты обманул меня с этюдами. Так ведь? Ты обманываешь меня и прямо сейчас. Я должен знать, что делаю. Я должен знать о последствиях. Правду. Если ты не готов открыться мне, когда мы дошли до этой черты, когда у меня в руках текст Симфонии, катись отсюда вместе со своими нотами и не возвращайся, пока не передумаешь. — Хм… — Сид сел на постели с выражением крайней досады на лице. — Какой же ты все-таки въедливый тип. Ну да, положим, с этюдами я тебя и правда обманул. А что я тогда наплел хоть? Какую цифру назвал? Семь? — Двадцать шесть. — А, точно. Двадцать шесть. Двадцать шесть этюдов, они же Эталонные Искажения, вплетены в текст Симфонии и представляют собой образцовые измерения, которым должен соответствовать каждый открытый мир? Так я говорил? Фрэнки кивнул, внимательно наблюдая за ним. Сейчас, когда они приступили к работе над тем, ради чего и познакомились, Сид казался ему подчеркнуто, неестественно беспечным — и одновременно с тем каким-то значительным. Словно он тщательно взвешивал каждое слово, каждое движение — и первый смеялся над своими действиями; или даже словно кто-то вел его, кто-то незримый (Симфония?), указывая, как себя вести и что делать, а ему оставалось только подчиняться, смеясь над собственной беспомощностью. — Просто мне двадцать шесть исполнится осенью, вот я и назвал эту цифру, — пояснил Сид со смущенной улыбкой. — Первое, что в голову пришло. Этюды-Искажения тебе не нужны. Они представляют собой разве только историческую ценность. Они важны — как память. Как чья-то жизнь… — Жизнь? — …воплощенная в мелодии. И с их помощью я просто-напросто хотел тебя проверить. На что ты способен. Да, они действительно содержат в себе Эталонные Искажения. Да, ты сам убедился, что такое Искажение можно создать искусственно в пределах звучания инструмента, — вообще-то подразумевается Резонансметр, но для тебя и пианино срезонировало. Но в Симфонии нет ни следа от них. Это просто охапка душ. Если хочешь, называй их жертвами Симфонии. — Опасно звучит, — недоверчиво хмыкнул Фрэнки, хотя внутренне он был заворожен объяснением (правдивым ли?). — Чтобы ты лучше понял, я вкратце обрисую тебе принцип действия Резонансметра, — продолжил Сид. — Тебе это ни к чему, ведь ты справишься на обычном рояле, но раз уж спросил… Резонансметр — инструмент переборчивый. Он может принять тебя, а может оттолкнуть. Он может быть с тобой ласков и благозвучен, а может терзать твои уши страшной какофонией. Иными словами, Резонансметр ровно таков, каков исполнитель. Ты удивился, почему он торчит на улице. Да от него ведь и толку никакого, если он сам того не захочет. — Он что, живой, что ли? — поразился Фрэнки. — Конечно, нет. Но если он принимает тебя, он будет питаться твоей жизнью. Для создания миров. Ты нажимаешь на клавишу — он берет тебя на крючок. — Ничего не понял! Чушь какая-то! Какой крючок? Чем питаться? В чем это выражается? — Ну… забирает энергию, что-то вроде того. Теперь — Эталонное Искажение. Каждое Эталонное Искажение — это, скажем так, душа каждого исполнителя. То, которое воспроизвел ты в Сонном Доле, в том числе. Эталонное Искажение ложится в основу Симфонии: подобно тому, как одна и та же пьеса одного и того же автора звучит по-разному в разном исполнении, меняется и Симфония в зависимости от Эталонного Искажения исполнителя. Ты слышал ведь собственную Туманную Рапсодию в моих руках: твое, да не совсем. — Значит, — подхватил Фрэнки, похолодев, — все эти этюды — души людей, и все эти люди — умерли? — Нет, ну зачем же? — рассмеялся Сид. — Считай их просто чем-то вроде фотографий… оттисков внутреннего мира исполнителей. — А в тот единственный раз, когда была исполнена сама Симфония? Двадцать лет назад? Ты говорил, что исполнитель просто не довел партию — потому что умер?! — Ну с чего бы! — Сид снова рассмеялся. — Вот прицепился… Резонансметр не сможет тебя убить. Потому что с определенного момента ты физически не сможешь играть. У тебя не останется сил, вот и все. Ничего тут смертельно опасного нет, хотя и приятного мало. И довольно на том. Теперь приблизительно уяснил, что такое Эталонное Искажение? — Почти… а каким образом оно создается? Неужели исполнитель сам его сочиняет? — Ну откуда мне знать? Я-то сам не создавал и не планирую. Еще будут вопросы? — Будут! Что я тут делаю?! — истерично воскликнул Фрэнки. Сид растерянно взъерошил волосы и взглянул на него с каким-то детским восхищением: — Ты — спасаешь всех нас! И я тебе уже обещал, что с тобой ничего не случится. — А что-то должно случиться? — раздался вкрадчивый голос за спиной у Фрэнки. — И чем вы тут вообще тайком занимаетесь в такой час? — А стучать не учили, Мадлен? — бросил Сид, не оборачиваясь. Она стояла в дверях, и у Фрэнки перехватило дыхание от ее расслабленно-домашнего, спокойно-самоуверенного вида. Сначала он смущенно отвел взгляд, покраснев и разозлившись на себя, но потом не выдержал — нелепая, четыре года выдержавшая зависимость! — и снова вернулся глазами к ней. К ней — к кому же еще, как не к ней, всю жизнь к ней, к сияюще чистой и отвратительно грязной, к ангельски доброй и греховно циничной, к свету всей его жизни, что обратился в непроглядную тьму, — озаренную новыми робкими, неуверенными вспышками, разом притихшими и погасшими. Как могли они соперничать с нею, болотные огоньки, искусственные звезды? Как он мог допустить хотя бы на секунду, что наивная посредственность Сильвии способна выдержать сравнение с этой всепоглощающей, вечно голодной, всех жертв на свете достойной красотой? Она взглянула на Фрэнки с презрением — он готов был поклясться в этот момент, что иного и не достоин, — и, покачивая бедрами, приблизилась к Сиду. — Сильвия тебя искала. Хотела о чем-то поговорить. Я отправила ее спать. — Правильно сделала, а теперь отправляйся спать сама, — предложил Сид и протестующе дернул головой, когда она хищно запустила пальцы ему в волосы. — Но я не хочу, — возразила Мадлен, томно изогнувшись, поцеловала его в уголок губ и сразу отстранилась. Ее глаза призывно сияли. Фрэнки сгорбился и повернулся к фортепиано, смешавшись, но отражения на лакированном дереве безжалостно приковали его взгляд: ему открывалась чувственная, похотливая сторона Мадлен, и хотя внутренне он сгорал от стыда, ревности и других противоречивых эмоций, он не издал ни звука, не шевельнулся, завороженно наблюдая за действиями этой прекрасной куклы и невольно представляя себя на месте Сида. А еще задаваясь вопросом, как тот поведет себя, что предпримет, что выберет: соблазн или Симфонию? Любовь или дружбу? Оправдывая лучшие из ожиданий, Сид вместо ответного поцелуя указал Мадлен на дверь: — Ты не у себя в комнате. И не у меня. У тебя совесть вообще есть? — А у тебя прямо-таки есть, — Мадлен усмехнулась, резко толкнула его на кровать и забралась сверху. — Вчера как будто не было. Или ты стесняешься этого нелепого уродца? — Она обернулась в сторону Фрэнки и презрительно добавила: — Мне вот все равно, для меня он пустое место. В этот момент Сид схватил ее за плечи, опрокинул на подушки и таким образом поменялся с ней местами. Запястья Мадлен оказались перехвачены и прижаты к постели. Ее волосы разметались по покрывалу смятым дождем, грудь высоко вздымалась и опускалась. Как много Фрэнки отдал бы за то, чтобы прикоснуться к ней сейчас! Но не мягко, не трепетно, как мечталось ему четыре года назад, без следа нежности; как он хотел бы сдавить ее точеную шейку и наслаждаться ее агонией! А заодно и Сида придушить, предателя, лжеца, растоптавшего его доверие! Еще вопрос, с кого бы лучше начать; но позорно ватные ноги не позволяли ему даже встать, а если бы он издал хоть звук, получился бы невнятный писк. Какое уж там возмездие! — Пустое место, говоришь? — меж тем хрипло спросил Сид, обращаясь к Мадлен. — А вот для меня ты — пустое место. Одна ночь не заставит меня ползать у твоих ног, знаешь ли. Держи себя в руках и не унижай своими действиями себя, меня и моего друга. «Он сказал — друга?..» — тут Фрэнки будто включился: приступ ярости заставил его ощутить прилив сил. — Вот именно! — вскричал он противным сиплым голосом, грохнув кулаком по клавиатуре и получив в свою поддержку истошный вопль искалеченного инструмента. — Что вы творите в моей комнате! Убирайтесь! — А кто тебе слово давал, малыш? — спросила Мадлен. Она уже сидела на постели и невозмутимо поправляла волосы, наблюдая за Сидом, который принялся нервно мерить шагами комнату. — Фрэнки тебе не малыш! — взорвался он. — Черт, черт, черт, ты сорвала нам репетицию! И зачем я только с тобой связался? — Зачем? — переспросил Фрэнки. — Чтобы мне досадить, может быть? И Мадлен, может быть, тоже поэтому с тобой и связалась? Может быть, вы все тут просто мечтаете уколоть меня побольней, а? А потом посмеяться! — Не обольщайся, — улыбнулась ему Мадлен. — Никому ты здесь настолько не нужен. Раньше я жалела тебя, а зря. Только посмотри, в кого ты превратился. Истеричный ребенок-переросток. Да ты и мизинца своего приятеля не стоишь. — Разумеется, не стою, ведь у меня нет таких деньжищ, — горько усмехнулся Фрэнки. — Дело не в деньгах. Не только в них, — она спокойно поднялась, облизнулась в сторону Сида и вышла, на прощание потрепав «ребенка-переростка» по голове: жалкая пародия на материнскую ласку. Фрэнки с трудом подавил в себе желание заломить ей руку и надавать пощечин. Все рухнуло, все обернулось обманом; и пусть у него не было никаких прав на Мадлен, пусть Сид и предупреждал его в самом начале, что не собирается упускать свой шанс, случившееся оставалось в глазах Фрэнки ударом, нанесенным из-за спины, неожиданной и неслыханной подлостью; и шаткий, упорно подтачиваемый поведением Сида, на обманчивое мгновение показавшийся крепким мостик, возведенный меж ними и называемый дружбой, рухнул в пропасть. Любовь и смерть шагают под руку, выкрашенные в единый цвет: все верно, и этот цвет красный, яркий, честный, а вот ненависть — ненависть синяя, темно-синяя, леденяще грязная, как мутная взвесь в глазах предателя. — Как ты смеешь называть меня другом после того, как был с ней, прекрасно зная, что я люблю ее, люблю до сих пор! — обратился Фрэнки к нему, дрожа от гнева. — Второй раз за всю свою жизнь я доверился кому-то — и так же, как и в первый, меня втоптали в грязь! Да будь ты проклят! Будь проклят тот день, когда мы встретились! Я желаю тебе смерти в ближайшем Искажении! Сид выслушал его тираду с самым отрешенным видом. Ни напускного, неестественного веселья, ни раздражения или злобы, ни чувства вины не отразилось на его лице, — только пустота и усталость; и что-то еще, какое-то мистическое, обреченное спокойствие, бледная ирреальная тень, которая придала плавную значительность его движениям, когда он потянулся к заветной папке, прячущей и охраняющей Симфонию, сгреб ее и раскрыл навстречу подслеповатым глазам Фрэнки, выпуская наружу сонм черных призраков и блеклых видений, ураган и шум прибоя, багрянец Первого Искажения и тысячи падающих и гаснущих звезд. — Взгляни лучше сюда, — произнес он бесцветно; голосом его говорила сама Симфония. — Отвлекись от своих проблем. Мы — все — не имеем — значения. Важна лишь она, остальное — не на своем месте. Пропусти ее через себя. Познай и создай совершенство. И я обещаю: в тот же день я навсегда исчезну из твоей жизни. Ты получишь свои деньги, вернешься домой и никогда больше не увидишь меня. И к тебе вернется спокойствие. Фрэнки нервно сглотнул, потрясенный. Его бесправная ревность разом показалась ему мелочной и ничтожной, жалкой страстью, стыдливо спрятавшейся перед лицом самой Бездны; бесконечное множество осколков безликих миров плескалось в глазах Сида и рвалось в его объятия со страниц Симфонии. Вот он, последний кусок мозаики, верная тональность, вот Сид настоящий — безумный, потерявший себя меж мирами и буйством чуждых красок заполненный, не манипулятор, не кукловод, даже не человек, но послушная марионетка в бесплотных руках Симфонии, переливающаяся черно-красно-синим. Нужно было встать, уйти, хлопнув дверью, бежать от обжигающего дыхания Бездны, вернуться в Сонный Дол первым поездом, но Фрэнки уже был заражен этим безумием, покорен, зачарован предчувствием музыки, способной стирать любые границы, опутан по рукам и ногам ее многоцветьем, — поэтому он всем сердцем откликнулся на предложенную Симфонией сделку, позволявшую ему сохранить гордость и не потерять — ее. — Так ты обещаешь, что день исполнения будет последним днем нашего знакомства? — уточнил он. — Прекрасно. Тогда я начну работу прямо сейчас. Сид согласно кивнул, и папка мягко переплыла из его рук в руки Фрэнки, и на секунду тому показалось, что Симфония не хочет расставаться с Сидом, оплетенным ее черной сетью и нанизанным на тысячи черных крючков-нот. Стряхнув видение, Фрэнки достал первый лист, поставил на пюпитр. «Я собираюсь тебя убить!» — глумливо напомнили ему первые же строчки слова бывшего друга по пути в столицу. «Уже убил», — отмахнулся Фрэнки. Он осторожно взял первый аккорд, и ночное спокойствие разъела ржавая ломкость искореженной тишины.