Poisoned hope

Hildur Gudnadottir — Bridge Of Death

В казарме лежала ночная тишина. В эту ночь Антон не спал. Парень все никак не мог уснуть, крутясь с одного бока на другой и проклиная такое тонкое холодное одеяло, что не могло его согреть и прекратить, наконец, эту надоедливую дрожь. После отбоя прошло уже больше двух часов, а сна по-прежнему как и не бывало. Антона целый день не покидало чувство тревожности, сохранявшееся с завидным упорством даже на протяжении ночи. Он сам толком и не мог понять, что именно его беспокоит, пытаясь отмахнуться от навязчивых мыслей, однако получалось у него с трудом. Вернее сказать, совсем не получалось. Шастун в очередной раз повернулся на правый бок, уткнувшись взглядом в затылок мужчины в койке по соседству. На секунду ему показалось, что тот крепко спит, однако практически сразу же тот повернулся и встретился глазами с Антоном. Тот смущенно улыбнулся. – Подглядываешь? – еле слышно прошептал Арсений. Голос его хрипел. – Не спится, – в тон ему ответил Антон, смущенно улыбаясь. – Верю. Сам поспал от силы час. Жарко, жуть просто, – мужчина откинул от себя одеяло, оставшись в одной майке. – Не согласен, – прошептал Антон, оглушающе громко стуча зубами от холода, укутываясь при этом еще плотнее. Однако договорить парню не дала сирена, громко оповестившая состав о том, что поступил вызов. Голос из громкоговорителя приказал явиться всему караулу. – Кажется, дело серьезное, – коротко бросил Арсений, спрыгивая с кровати и начиная собираться вместе со всеми. – Похоже на то, – тихо буркнул себе под нос Антон, натягивая штаны. – Хэй, улыбнись, – Попов быстро хлопнул по плечу парнишку, отчего тот снова невольно улыбнулся. – Все будет нормально. – Все будет нормально… – эхом отозвался Антон, но ответ его утонул в гуле многочисленных голосов солдат. Уже сидя в машине, которая неслась по пустым улицам города, оглушая ревом сирен и ослепляя ярким светом маячков, Антон услышал, что едут они на Чернобыль. «Чернобыльская атомная электростанция» – именно так звучало полное название учреждения, но в городе его редко кто использовал, довольствуясь лишь укороченной формой. Услышав место, куда они направляются, Шастун напрягся. Внутренности похолодели, и, даже несмотря на известие о том, что горит просто крыша, легче парню не становилось. Плюс ко всему Попов оказался в другой машине, поэтому успокоить Антона было попросту некому. В нем плотно поселился страх, а это было совсем нехорошим знаком. Антон попал в эту часть совсем недавно: не прошло еще и двух месяцев. Молодой парень, которому еще не исполнилось и двадцати, столкнулся со страшными для обычного человека вещами, которые как раз выпали на начало его работы в части. Первые выезды казались для него непосильной ношей, после которых он мог не спать несколько ночей подряд, сходя с ума от многочисленных кошмаров. Арсений же служил в этой части достаточно давно, чтобы разбираться в подобных вещах. И если бы не он, Антону пришлось бы очень туго. Мужчина взял Шастуна под свое крыло, став вскоре ему лучшим другом и чуть ли не единственным, с кем вообще хотелось общаться молодому парню. Да, безусловно, в части были и другие парни, с которыми Антон поддерживал связь, однако ни один из них так и не смог сблизиться с юношей сильнее, чем Попов. На самом деле, Арсений сам был не против такого неожиданного общения. За годы службы он впервые нашел человека, настолько близкого ему и родного, что так и не захотел отпускать. Поэтому их тесное общение и зародилось в столь короткие сроки. И, возможно, не только поэтому. Однако, несмотря на то, что за время их общения они говорили обо всем на свете, ничего друг от друга не утаивая, Попов все-таки не говорил юноше одну очень значительную деталь своей жизни, логично считая, что не стоит рисковать жизнью такого молодого парня. Антон догадывался об этом и несколько раз упорно старался вытянуть из мужчины хоть какие-то подробности, однако все его попытки оставались безуспешными. Арсений оставался непреклонен. Тема личной жизни Арсения. Антон слышал от других ребят, что мужчина не женат и никогда не состоял в браке до этого. Многие шутили о том, что он «играет не на той стороне», однако подобные шутки всегда быстро пресекались и угасали, так как все сослуживцы любили и уважали Арсения. Сам же мужчина никогда не заговаривал о подобном, а все попытки Шастуна поговорить превращал в шутки или же просто переводил тему разговора. Казалось бы, говорить можно всякое, да и слушать сплетни – дело неблагодарное, однако Антон после полученной информации снова обрел хоть и призрачную, но все-таки надежду. С самого детства он чувствовал себя неправильным, бракованным, а на свои, как тогда казалось, логичные вопросы родителям получал лишь ругань, крики и причитания матери. Спустя несколько лет спрашивать он перестал. После этого Шастун боялся говорить вообще с кем-либо о своей необычной тяге. Разговоры с одноклассниками у него не удавались, он не мог поддерживать разговор о девушках, хотя и очень пытался. Видимо, отчасти именно поэтому парень всегда оказывался изгоем в любой компании. Вот почему юноша так оживился, когда услышал подобное, несмотря на то, что это явно были обычные шутки и домыслы. Как говорится, дыма без огня не бывает. Неужели он и правда сможет хоть раз в жизни поговорить об этом? Однако с течением времени Антон оставил свои попытки, просто погружаясь с головой в общение с Арсением. Он даже не понимал, насколько близко подпустил его к себе. Он не заметил, в какой момент времени стал чувствовать нечто большее, чем просто дружбу. Не замечал, как много они проводят времени вместе и как много становится прикосновений. Время от времени он ловил на себе заинтересованные взгляды, однако оставлял их без внимания, осознавая, что он сам себе надумывает глупости. И вот так, незаметно даже для самого себя, он стал зависим от Попова. Стал зависим от его настроения. Стал зависим от его разговоров перед отбоем. От его долгого пронзительного взгляда на занятиях, когда тот думает, что Антон не видит. От него самого. И, кажется, именно этим Антон и вырыл себе слишком глубокую яму. Ведь признаться Арсению в том, что он испытывает, никак не представлялось возможным. Просто не сейчас. Стоило автомобилю только приблизиться к территории Чернобыля, взору пожарных открылась ужасающе завораживающая картина. Полыхающее зарево огня, огромная ослепляющая площадь открытого пламени и мерцающий воздух вокруг – все это вынуждало затаить дыхание даже матерых работников. Оставшиеся несколько сотен метров ехали молча. Антон поправил резко ставшую тяжелой такую привычную каску, застегнул ремни. Как только открылись двери машины, на них дыхнуло таким жаром, которого Шастун в своей жизни точно никогда не ощущал. Вмиг стало очень жарко, однако времени прислушиваться к себе у парня не было. Нужно было работать. Привычными, отработанными движениями юноша разматывал и подключал шланг, заметив позади себя Арсения. Он ожидал, что железный обруч, сдавивший ему горло, ослабнет при виде мужчины, однако дышать юноше стало только сложнее. У Арсения покраснело все лицо. И пусть даже парень был далеко не отличником, он прекрасно знал, что так быть точно не должно. Жар был, безусловно, сильным, однако обжечь лицо так быстро и до такой степени он просто не мог. С Арсением было определенно что-то не так. Времени на вопросы у него не было, приходилось работать очень быстро, так как просто огромное пламя распространялось с невероятной скоростью. Плюс ко всему опасная близость с топливными отсеками добавляла нервозности в ставшую уже привычной работу. Когда по периметру тушить пожар стало неэффективно, Арсения с его командой послали наверх, на крышу. – Слушай, а что это такое странное? – парень, стоящий рядом с Антоном, привлек его внимание, поднимая с земли странный серый обломок. – Я не эксперт, но думаю, что трогать это не нужно, – Шастун нервно поправил каску, перехватывая удобней шланг. – Особенно в этом месте. – Шастун, наверх, быстро! – скомандовал лейтенант, и юноша быстро помчался на помощь товарищам, вмиг забыв о сослуживце, который спустя каких-то несколько минут буквально осел на землю, выронив из рук шланг. Впереди замаячила спина Попова. Это было последним, что помнил Антон. *** Как оказалось после, всей ротой они попали в больницу, однако две недели просто выпали у Антона из жизни. Он не помнил абсолютно ничего. Когда он приходил в сознание, то помнил только нестерпимую боль, съедающую все его тело. Его тошнило, рвало, еще раз тошнило, раз за разом, по кругу, снова и снова. Не перечесть раз, сколько он обгадился прямо под себя. Смутно помнил, как его и сослуживцев перевозили вертолетом, однако стоило Шастуну открыть глаза, как он снова проваливался в бездну, теряя сознание. По приезде в Москву Антон стал чувствовать себя гораздо лучше. Тошнота прошла, ушла слабость и апатия, и юноша стал иногда вставать и прогуливаться по палате. Однако было все-таки одно «но». В его палате не было Арсения. Он до сих пор не знал, что с ним случилось, приехал ли он вместе с ними, как он себя чувствует. Жив ли он вообще. За пределы палаты не выпускали никого. Медсестры заходили к ним в масках, ненадолго, только для того, чтобы взять анализы. Результаты не оглашались. Но судя по тому, что всем ребятам становилось легче, можно было говорить о том, что они идут на поправку. Кто-то из парней говорил о радиации, о том, что взорвалась активная зона реактора, но, как думал Антон, все они легко отделались. У юношей остались только ожоги на лицах, но боль от них становилась меньше. Шастун пытался проситься в коридор побродить поискать Арсения, спрашивал о нем медсестер, но они ничего не говорили, молча выходя из палаты, плотно закрывая за собой дверь. На следующий день Антон снова потерял сознание. И на этот раз легче ему не становилось совсем. *** Кожа горела огнем. Вернее сказать, то, что от нее оставалось. Внутренности растворялись сами собой. Он становился живым мертвецом, в прямом смысле этого слова. На ноги он больше не вставал. Антона перевели в другую палату: перевезли каталку в соседнее темное помещение, поставили рядом с еще одной такой. Чтобы здоровые не видели. Не видели того, что их ждет спустя несколько часов. Сознание Шастун больше не терял. По крайней мере, так часто, как хотелось бы. Молча лежал и тихо плакал от боли, а соленые слезы обжигали открытые раны на щеках и шее, делая состояние парня еще хуже. Внутри все пламенело: легкие, желудок, живот. Кожа пузырилась, разлагалась, одеяло прилипало на живую прямо к мясу. Ему перестали приносить еду: в этом больше не было смысла. Жить ему оставалось буквально несколько минут. Если не повезет – часов. – Это ты? – вдруг с соседней койки раздался еле слышный хрип. Такой привычный и безумно родной. Господи. – Арсений, это ты? – превозмогая боль, прошептал Шастун, чуть поворачивая голову в сторону, чтобы лучше видеть. – Боже, неужели… – Это случилось и с тобой, – было слышно, что мужчина тоже плачет. Сердце сдавило болью. Другой болью. Не такой привычной. – Бедный мальчик. За что тебе такие муки, родной, – безумная горечь в голосе вперемешку с безграничной нежностью сводила Антона с ума. – Ты же этого не заслужил. – Говоришь так, как будто ты заслужил, – горестно усмехнуться парень, за что сразу же поплатился жгучей болью с правой стороны. – Я ужасный человек, Антош. Ты многого не знаешь. Меня есть за что наказать. – Может, хотя бы сейчас ты не будешь от меня таиться? – Антон сжал зубы от особо резкого спазма. Очередная слеза покатилась, оставляя за собой жгучую дорожку. – Расскажи, что нам уже терять? – Всю жизнь я любил только мужчин, – после долгой паузы выдохнул Арсений, еле слышно всхлипнув. – Всю жизнь скрывался и пытался прятать это в себе, подавить. Пытался ровно до того момента, как увидел тебя. Ты можешь себе это представить? Мне тридцать пять лет, и все, все время до тебя я терпел. А увидел тебя и не смог. Ты мне ничего не говорил, но я видел, что не я один думаю и чувствую то же самое, но я понимал, что ты еще можешь это перерасти, сможешь бороться и иметь нормальное будущее. Чтоб тебе не пришлось прятаться всю жизнь, не бояться тюрьмы за преступления, которые ты не совершал. – Но почему… – Потому что, родной, – перебил его мужчина, – потому что в месте, где мы живем, это уголовно наказуемо. Даже такая простая вещь, как любовь. Моя любовь к тебе. Антон перестал дышать. Молчал, пытаясь осмыслить все то, что услышал. Не сказать, что он не подозревал об этом, но слышать все так, в открытую, откровенно, было очень неожиданно. На секунду он совершенно забыл о боли. А потом она вернулась. Боль от осознания упущенного времени. От осознания того, что они оба потеряли, так и не обретя. Сколько же они могли пробыть вместе, если бы хоть один сделал первый шаг! Сколько всего могли сделать, обсудить, сколько всего друг другу сказать! Сколько же они могли любить!.. А ты ждал, дурак. Ждал его, ждал, чтобы он первым сказал тебе об этом, ждал признания. Он же мужчина. Он же старше. Ну вот, молодец, дождался. Только вот жить вам осталось совсем ничего… Подавись ты теперь своей любовью! Антон громко всхлипнул. Не сдержался. Боль внутри перемешалась. Он начал терять сознание, но только каким-то неясным чудом удержался на краю реальности. Не сейчас, слабак. Только не сейчас. – То-о-ш? Я обидел тебя? – хрип Арсения пронзил звенящую тишину палаты. Он был обеспокоен. – Нет, – прохрипел в ответ Антон. – Меня расстроил не ты, а эта чертова жизнь! – Увы, малыш. Такое случается, – мужчина замолчал. Повисла тишина. Казалось, что Арсений чего-то ждал. – Мне так страшно, Арс, – голос Антона скорее напоминал скрежет металла, чем когда-то звонкий голос молодого парня. – Мне так страшно умирать… – Я знаю, Тош. Мне тоже страшно. Но говорят, – Попов тяжело вздохнул, собираясь с силами. Видимо, накатила очередная волна боли, – что там хорошо. Как минимум, эта чертова боль наконец пройдет. Никогда не думал, что буду так сильно ее ждать. Дай мне свою руку. Хотя бы попытайся. Антон краем глаза заметил бордовую от ожогов конечность, которая свисала из-под покрасневшего от крови одеяла. Напрягаясь из последних сил, Шастун протянул свою и слегка коснулся руки Арсения. Легкое прикосновение отразилось вспышкой страшной боли у обоих, однако ради этого момента парни хотели терпеть. Им это было нужно. Просто жизненно необходимо. Арсений замолчал. Антон ничего не говорил. И без того этот недолгий разговор так его утомил, что от боли темнело в глазах, а при дыхании одеяло все больше давило на открытые раны. Арсений прав – лучше умереть, чем мучиться вот так. Но нужно сделать над собой еще одно, последнее усилие. – Арс, я… Я правда очень счастлив, что встретил тебя. Пусть я раньше ничего не говорил тебе, но ты понравился мне с самого начала, несмотря на то, что люди про тебя говорили. Арс, я правда никогда ничего подобного не испытывал. Я не знаю, как… как сказать. Антон замялся, но мысль о скором уходе придала ему сил. – Я люблю тебя, Арсений Попов. Антон ждал. Ждал, как раньше ждал Арсений. Но ответом послужила ледяная тишина палаты. Он опоздал.