Сатана

— Ты уверен, что это хорошая идея? — хмуро спросил Зигфрид, стоя у окна с чашкой горячего кофе. — Да, это необходимо. — А если он убьёт тебя в этом доме? — Не убьёт. Францев только что поведал Бруннеру свой план. Он решил собрать в загородном доме, подобранном Александром, тех, кто, по его мнению, может являться неуловимым убийцей. Игорь собирался наблюдать за мужчинами, словно за животными в дикой природе. Он был уверен, что это развеет последние сомнения. — Сидоров будет находиться неподалёку? — сделав глоток, напряжённо спросил Зигфрид. — Да. — Я буду с ним. И это не обсуждается. — Ладно, — психиатр почувствовал, что сейчас лучше не спорить. Конечно, он считал, что ему не понадобится помощь, ведь убийца был организованным преступником и не нападал на своих жертв в состоянии аффекта, но забота Зигфрида была бесценна. Встав с дивана, он подошёл к мужчине и обнял его. Коснувшись губами скулы Зигфрида, ободряюще ему улыбнулся. Сейчас он испытывал азарт, который был куда сильнее здравого смысла. Зазвонил телефон, Францев поспешил поднять трубку. — Это Егор Ховорка. — Здравствуй. Слушаю тебя, Егор. — Я узнал, что Елизаров в коме и решил позвонить вам, — парень явно волновался, его голос дрожал. — Я совершил глупость. Думая, что ловлю преступника, начал звонить ему и говорить незнакомым голосом, что знаю, чем он занимается и на чём зарабатывает. Я не хотел, чтобы он оказался в больнице, теперь вы не сможете его допросить… Простите меня… — Ничего. Я что-нибудь придумаю, — спокойно ответил психиатр, думая, что этот момент сам прояснился. И к лучшему. *** Вечер выдался тёплым. Солнце размазывало золотистый мёд по окрестностям, придавая им сказочный вид. Францев открыл бутылку вишнёвого вина и наполнил им бокалы. Николай Тусанов, Иван Власов, Дмитрий Кутузов и Павел Потапов расположились за столом, с интересом взирая на психиатра. Власов положил рядом с тарелкой тетрадь и ручку, следуя договорённости. Его задачей было записывать все странности, свидетелем которых он станет. Францев, разумеется, не сообщил гостям, что подозревает их в серии жестоких убийств. Он аргументировал приглашение тем, что хочет узнать их получше, поскольку не имеет знакомых в этом городе. Игорь внушал доверие, был врачом, к тому же приехал в Архангельск из Ленинграда. Почему бы не выстроить с ним приятельские отношения? Скорее всего, каждый думал именно об этом, приходя на вечерние посиделки. Они ели сыр и ветчину, пили вино и обсуждали ленинградский быт. Иван, высунув кончик языка, медленно, очень аккуратно выводил слова в тетради. — Ты что, стихи там пишешь? — ухмыльнулся Дмитрий, исподлобья взглянув на мужчину. — Почти, — улыбнулся Иван, отрываясь от написания. — Я читал ваши стихи. Красивые, — тихо произнёс Потапов, меланхолично жуя кусочек сыра. — Спасибо. Стихи — это лучшее, что есть в моей жизни, — пожав плечами, простодушно ответил Власов. — Ты мог бы поехать в Москву, попытаться построить карьеру, — боязливо взглянув на психиатра, невнятно произнёс Тусанов. Францев молчал. Попивая вино, он с блеском в глазах наблюдал за присутствующими. Ему были важны не только слова, но и интонация, мимика, жесты. — А давайте сыграем в игру? — вдруг предложил Потапов, прерывая разговор о творческих успехах Власова. — В какую ещё игру? — угрюмо поинтересовался Кутузов и залпом допил остатки вина. — Каждый расскажет о своём детстве. Самое главное. — А это обязательно? — слабо спросил Тусанов. — Ну, мы ведь хотим познакомиться поближе, — задумчиво отозвался Павел, глядя в свой бокал. — А отличная идея, — энергично заметил Францев и погладил указательным пальцем циферблат своих механических часов. — Кто начнёт? — Кто предложил, — ухмыльнулся Кутузов. — Я? Хорошо, — поёрзав на стуле, тихо проговорил Потапов. — Мой отец был офицером, мать работала поваром в привокзальном ресторане. Сперва мы жили на Дальнем Востоке, потом отца перевели в Архангельск. Когда мне было пятнадцать, родители развелись, мать вышла замуж за подполковника и уехала вместе с ним на Сахалин. Отец начал прикладываться к бутылке и через восемь лет умер от сердечного приступа. — Ты виделся с матерью после этого? — мрачно спросил Дмитрий. — Она приезжала несколько раз. Иногда я летаю к ней. Они всё ещё счастливо живут в браке. — Не самое радужное детство, — покачал головой Тусанов. — А что ты больше всего любил, когда был пацаном? — Лимонад, яблочный пирог и манную кашу. Теперь твоя очередь. — Я родился в семье журналистов. Моё детство было спортивным, мы постоянно ходили в походы, ночевали в палатках, — с ностальгичной улыбкой начал Тусанов. — У меня был… и есть… младший брат. Мне нравилось брать над ним шефство, чему-то учить. Я был тем ещё занудой. Мои родители живы, живут здесь же, в Архангельске. Брат работает в Риге. — Теперь я? — поинтересовался Кутузов, заметив на себе взгляды собравшихся. — Ну хорошо. Мой отец был милиционером, мать работала акушеркой в больнице. У меня есть старшая сестра Глафира. До двадцати лет я жил вместе с ними в Суздале, а потом получил здесь работу и переехал. Через несколько лет родители и сестра с семьёй перебрались тоже в Архангельск. Детство у меня было хорошее. Кино, книги, уличные игры, сладкая вата… Нет, я не жалуюсь. Ваша очередь, доктор. — Моя так моя… Что ж, я — единственный ребёнок в семье. Моя мать была переводчиком, отец — врачом-кардиологом. Они разошлись давно, мне тогда только исполнилось шестнадцать. Моё детство было наполнено летом в деревне, книгами, поездками на море и страстным желанием пойти по стопам отца, стать врачом. Иван? Власов, что-то тихо выводящий на полях тетрадного листа, вскинул взгляд на присутствующих. — У меня была прекрасная семья. Отец был добр ко мне, всё разрешал. Правда, отношения с матерью у них разладились, он ушёл. Я всегда винил в этом мать. Хотела бы — удержала его, — на последних словах Власов судорожно выдохнул и сокрушённо покачал головой. — После этой минутки сантиментов просто необходимо, я считаю, перекурить! — хмыкнул Кутузов. Вытащив из кармана джинсов пачку сигарет, он направился на веранду, прилегающую к дому. Все, кроме Власова, двинулись за ним. Францев сел поближе к Ивану и многозначительно посмотрел на тетрадь: — Как продвигается? — Я всё записываю, — кивнув, Власов показал психиатру записи. Почерк был идеально ровным, а аккуратно выведенные буквы указывали на чистоплотность Ивана и его стремление к идеальности. — Павел очень кстати затеял эту игру. Вы не смогли простить свою мать, верно? — тихо спросил Францев. Взгляды мужчин схлестнулись. Власов прищурился, непонимающе взирая на Игоря: — Да, я всё ещё обижен на неё, ведь у нас была хорошая семья. Но я не думаю, что это требует медицинского вмешательства. — А куда вы дели фотографии, которые делали во время поисковых работ? Вы фотографировали это, чтобы потешить своё эго. Всегда приятно узнать, что твои деяния вызвали ажиотаж. Это льстит, — Францев говорил неспешно и спокойно, доверительно глядя на Власова. — Что вы несёте? Какие фотографии? — тупо улыбнулся Иван, пристально глядя в серые глаза. — Ну, ведь это ваша шапка? — Францев вытащил из внутреннего кармана пиджака жёлтую вязаную шапку. Власов переводил взгляд с вещи на лицо психиатра, и обратно. — Я не понимаю, к чему вы клоните. — У вас великолепная выдержка. Вы не оставили следов ни на одном месте преступления, накладка вышла только с Шацкой. Вы забыли о том, что имитировали убийцу-правшу и нанесли на правую сторону её тела ножевые ранения, которые мог сделать только тот, чья левая рука развита лучше… Вам сложно писать правой рукой, но вы научились это делать. Аккуратно выводите буквы, пишете неторопливо… Вы ведь левша от рождения, Иван. — Так вы для этого попросили меня делать записи? — тихо спросил поэт. Игорь кивнул. Власов молчал. Наконец, не выдержав, он расхохотался, краснея. Положив на стол тетрадь и ручку, он встал и направился к двери: — Да вы сами сумасшедший, вас бы полечить на вашем рабочем месте. — Ну подумайте сами. Кто мог знать, что в ту ночь родителей Полицаевой не будет? Кто мог видеть, что их бабушка ушла домой, и девушки остались в полном одиночестве? Вы были особенно близки с этой семьёй. Власов остановился, рассматривая спины стоящих на веранде мужчин. Францев отбросил шапку на соседний стул и продолжил: — Вы пишете стихи. И несколько раз, не удержавшись, убили тех, с кем хотя бы единожды пересекались в местном клубе творчества. Обычно вы старались нападать только на незнакомцев, вы боялись рисковать. Это можно понять. Татьяна Сутулова вышла на ваш след, тогда вы её убрали и почистили дом от улик, чтобы я ничего не нашёл. Меня заинтересовало подчёркнутое «Санаторий «Ежевика». Я был там и не сразу понял, что нашёл отгадку. На стенде было вывешено расписание местных мероприятий, среди них был «поэтический вечер современных авторов». Вы ведь не раз выступали там, верно? — Браво! Вы просто гениальный детектив, — холодно отчеканил Власов, не оборачиваясь. Он потянулся к ручке двери, рука дрогнула. Через несколько секунд Францев остался в одиночестве. Игорь второпях распрощался с остальными гостями и углубился в небольшой лесок. Вскоре он вышел к автомобилю Сидорова. Бруннер выглядел до ужаса встревоженным, а завидев Игоря, облегчённо выдохнул. — Поехали, — тяжело дыша, велел Францев, запрыгивая в салон. Спустя некоторое время они втроём сидели в квартире Игоря и обсуждали произошедшее. — Ты сказал ему, что знаешь, что это он… Зачем? — тихо спросил Зигфрид. — Чтобы спровоцировать! Теперь он захочет меня убить, — касаясь ссадины на скуле, отозвался психиатр. — Скорее всего, теперь он уляжется на дно и, наоборот, будет бояться пошевелиться. Не стоило говорить ему, что вы в курсе, — качая головой, негромко заметил Сидоров. — Александр, вы рассуждаете своей полицейской логикой. Улики и неоспоримые доказательства — это ваша стезя. Моя — человеческая психика. Все мои «улики» косвены. Доказать причастность Власова невозможно, вы сами это хорошо понимаете. Я могу лишь заставить его признаться, скинуть маску. Для этого я должен был сказать ему, что знаю его тайну. Он умён, хорошо организован, но знаете, чего больше всего боятся серийные убийцы? — Чего? — с интересом спросил Бруннер. — Казни. Каким бы сильным ни было в нём рациональное ядро, понимание, что нужно сидеть тихо, он не допустит того, чтобы я жил. Вторая часть его личности, которая жаждет крови и боится разоблачения, обязательно даст о себе знать. Это лишь вопрос времени. Это будет вспышка. Он оденется, возьмёт нож и придёт за мной, забыв о маске добропорядочного человека. — Это слишком тонко, я не настолько силён в психологии серийных убийц, — улыбнулся Сидоров. — Что ж, сегодня же приставлю к дому пару ребят. — Спасибо, — ухмыльнулся Францев и сделал глоток остывающего кофе. Теперь оставалось ждать. Францев лежал на диване и листал свежий выпуск «Правды». В голове всплыла недавняя встреча с Потаповым и Кутузовой. Когда парочка вышла на улицу, Игорь вылез из машины и приблизился к ним, едва заметно улыбаясь. — Поговорим? Присядьте в машину. Как оказалось, Анфиса хотела попасть в секту, в которой некогда находился Павел. Обладая выраженными невротическими чертами, женщина хотела отречься от жизни, найти глубокий смысл, обрести покой. — Вы же понимаете, что это не выход? Это опиум. Как алкоголь или наркотики. Суррогат. — А где тогда искать смысл? — с трудом сдерживая слёзы, спросила Кутузова, уткнувшись в платочек. — Рядом. Оглянитесь и увидите то счастье, которое привыкли не замечать. Францев проснулся и привстал на локтях. Ему показалось, что где-то в глубине квартиры скрипнула дверь. Часы показывали половину десятого. Бруннер ушёл в магазин за продуктами около получаса назад. Игорь встал с дивана, газета упала на пол. Тихо подойдя к двери, мужчина выглянул в коридор, поглощённый тьмой. Францев прислушался. Определённо, в ванной комнате происходило какое-то движение. Игорь облизал пересохшие губы и, ступая как можно тише, пересёк коридор. Дверь в ванную была приоткрыта. Белый кафель на стене и напольная плитка были залитые яркой кровью. Посередине комнаты лежал мужчина в бежевом костюме, белой рубашке и чёрном галстуке. Над ним склонялся человек в чёрном одеянии. Быстро двигая рукой, точно заведённая игрушка, он ритмично наносил удары ножом в лицо и шею человека, превращая их в фарш. Францев с ужасом осознал, что Сидоров мёртв. Хрипло выдохнув, он отпрянул назад, падая на спину. В эту же секунду дверь в ванную отворилась. Власов, с перекошенным от ярости лицом и абсолютно безумным взглядом, замахнулся окровавленным ножом и непременно проткнул бы им грудь психиатра, если бы тот не успел откатиться в сторону. Францев быстро вскочил на ноги и рванул за первую попавшуюся дверь. Заперев её на замок, Игорь прислушался. Ему не нравилась эта внезапная тишина. Мужчина уже сделал шаг вперёд, как дверь пронзило острое лезвие. Власов снова и снова наносил удары по двери, словно она тоже была его жертвой. — Зачем ты приехал? Ты всё испортил, — рычал Иван, с остервенением пронзая ножом деревянную дверь. — Зачем?! Психиатр подбежал к окну и распахнул его. Послышался грохот и звук борьбы. Внутри у Францева всё оборвалось: «Зигфрид!». Нервно оглянувшись, он увидел тяжёлый подсвечник и, собравшись с силами, отворил дверь. Бруннер и Власов катались по полу, задыхаясь. Зигфрид пытался обезоружить Ивана, но тот крепко сжимал в руке нож, находящийся в паре сантиметров от лица противника. Замахнувшись, психиатр с силой огрел поэта подсвечником по голове. Тот вздрогнул и отключился, падая на Бруннера и выпуская нож. Францев бросился к возлюбленному, помогая ему встать. — Ты цел?! — Да, в порядке… А ты? Он не успел тебя поранить? — тяжело дыша, Зигфрид нежно обнял психиатра. — Не успел… Ты так рисковал… — прикрыв глаза, Францев уткнулся носом в плечо Бруннера. ...Сидорова в срочном порядке отправили в Ленинград. На его труп было невозможно смотреть: проколотые глаза, двадцать ножевых ранений на лице, растерзанная грудь. Францев испытывал боль, ведь Александр был не только хорошим сотрудником, но и добрым человеком. А доброта — качество нынче очень редкое. В тот же день, после задержания Власова, Францева пригласил на разговор главный прокурор архангельской области Виктор Николаев. Пылко пожав руку психиатру, он жестом предложил ему присесть. — Вы великолепно поработали! Благодаря вашему расследованию мы поняли, кто именно пренебрегал своими обязанностями. От службы будут отстранены все следователи, которые занимались поимкой этого мерзавца, и патологоанатом, не заметивший или нарочно не зафиксировавший того, что вы заметили на фотографии. Блестяще! Нам бы таких сотрудников! Перед тем, как улететь в Ленинград, Францев зашёл в местную библиотеку и отыскал сборник со стихотворениями современных местных авторов. Найдя строки, написанные Иваном Власовым, он с неким волнением прочитал: Это было давно… Я не помню, когда это было… Пронеслись, как виденья, и канули в вечность года, Утомленное сердце о прошлом теперь позабыло… Это было давно… Я не помню, когда это было, Может быть, никогда… Я не знаю тебя… После долгой печальной разлуки, Как мне вспомнить твой голос, твой взгляд, очертанья лица И ласкавшие некогда милые, нежные руки? Я не знаю тебя после долгой печальной разлуки, После слез без конца… Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю В вихре жизни безумной, в разгаре людской суеты, Жду тебя и зову, все движенья твои замечаю… Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю, Но вгляжусь — нет, не ты! Это было давно… Я не помню, когда это было… Но бессонные ночи, но думы… Как жутко тогда! Как мне хочется счастья, как прошлое близко и мило!.. Это было давно… Я не помню, когда это было, — Но со мной ты всегда!.. Человеческая натура поистине непостижима. Почему нацисты, сжигающие в печах концлагерей себе подобных, обожали классическую музыку и искусство? Почему маньяк-убийца, расчленивший и изнасиловавший стольких человек, с юности писал стихи? Видимо, в душе каждого живут и Бог, и дьявол…

***

Игорь и Зигфрид прогуливались вдоль Невы. Очередной летний день тихо догорал, оставляя после себя розоватую пудру, украшающую шпиль Адмиралтейского. Францев испытывал радость от близости мужчины, но в то же время в душе всё ещё чернел осадок, который возник из-за непростого дела, которое он раскрыл. Иван Власов стал, пожалуй, самым кровавым и жестоким убийцей СССР. Психиатр не уставал думать о том, что происходило в его мозгу, когда он наносил удар за ударом. — Может, посидим в кафе? — предложил Зигфрид, расстёгивая пуговицы на своём голубом пиджаке. — Давай лучше ко мне? Попьём кофе с тортом, — улыбнулся Игорь. В последнее время он стал уставать намного быстрее. Сказывалось недавнее сотрясение мозга.  — К тебе так к тебе, — обаятельно оскалился Бруннер. Игорь всегда стремился окружить себя чем-то интересным и необычным. Его привлекала «глубина». Он хотел погрузиться в человека и не обнаружить в нём дна. Но жизнь до сей поры подкидывала ему довольно тривиальные варианты. Возможно, психиатр казался им занудой и «сложным» человеком, но он полагал, что дело в другом. Когда люди узнавали, что он психиатр, они стремились выложить ему всю свою биографию от «А» до «Я», притвориться больнее, чем они есть на самом деле. А Францев хотел оставлять свою работу в стенах больницы, не принося её домой. Ему хотелось гармонии и вечно горящего огонька вдохновения. Получится ли добиться подобного совершенства с Зигфридом? Игорь смотрел на мужчину, на то, как рассеянные солнечные лучи скользят по его лицу, и наслаждался. Стоило им переступить порог квартиры, как головы затуманились. Это произошло синхронно. Мужчины шагнули друг к другу и соприкоснулись губами. Лёгкий и чувственный поцелуй заставлял сердца биться чаще. Игорь обнял Бруннера и тот ответил взаимностью. Сделав несколько шагов вслепую, они оказались на широкой кровати. Францев не помнил, как они стягивали друг с друга одежду. Перед глазами всё кружилось, в голове блуждал туман, дыхание сбилось. Было до одури приятно прижаться грудью к груди Зигфрида, поглаживая ладонями его спину. Целуя психиатра взасос, он водил ладонями по его ногам. Согнув их в коленях, приставил головку члена к сжатому анусу. Двинул бёдрами и с наслаждением «проглотил» стон, сорвавшийся в поцелуй. Оторвавшись от сладких губ, он вплёл пальцы левой руки в волосы Францева, разметавшиеся по подушке. — Я хочу тебя! — Ты такой… — на выдохе отозвался Игорь и облизал зацелованные губы. Вцепившись в крепкие плечи мужчины, он постарался максимально расслабиться. Член проникал всё глубже, заставляя его стонать и вскрикивать. Зигфрид покрывал горячими поцелуями лицо и шею Францева, всё быстрее двигая бёдрами. Какое-то время были слышны только шлепки, возникающие из-за того, что крупные яички ударялись об ягодицы. Боль сменилась острым наслаждением. Игорь хрипел и тыкался губами в губы любовника, иногда попадая в скулу и щёку. От Бруннера пахло одеколоном и вином. Каждая мышца его тела была напряжена, а лицо уже свело судорогой в преддверии оргазма. Одной рукой он сжимал в кулаке волосы психиатра, другой держал его бедро, оставляя синяки. Они кончили одновременно, с диким криком, сливающимся в один страстный звук. Францев ощущал, как его анус «покусывает» член, как порции спермы заполняют его изнутри… Это было одуряюще хорошо. Бруннер облизал пульсирующую венку на шее психиатра и медленно разжал кулак, отпуская его волосы. Сделав ещё несколько глубоких толчков, он размяк, обнимая партнёра и не собираясь слезать с него. Член выпал из расширенного и заполненного спермой, отверстия. Они поглаживали друг друга, вдыхая аромат секса, царящий в комнате. — Мне понравилось… Ты был прекрасен. — И ты… Признаться, я хотел этого с того самого момента, как впервые увидел тебя… — Товарищ немец, вы меня смущаете, — тихо рассмеявшись, Францев огладил ягодицы мужчины и уткнулся носом в его шею. Тишина была великолепной, как и вечер, освещающий Ленинград розоватым светом. Игорь взглянул в светло-зелёные, словно мятный чай, глаза, и сделался крайне серьёзным. На радужке этих нереальных глаз были синие крапинки, которые напоминали осколки драгоценных камней. Францев подумал, что не видел ничего красивее. Поддавшись порыву, нежно коснулся губами одного века, затем второго. — Какая скрипучая кровать... — хрипло прошептал Зигфрид. Игорь судорожно выдохнул и залюбовался солнечным зайчиком, ползущим по лицу Бруннера. "И такие смятые простыни", — подумал он, улыбаясь.