Игра Ловца

В сгущавшихся сумерках крутые серые волны казались почти черными, с редкими сполохами белой пены. Рокот моря становился все громче, также как вой ветра, с неустанной яростью хлеставшего каменистый берег. И тем более жалкой пред разбушевавшейся стихией казалась человеческая фигурка, спокойно идущая прямо на катящиеся на нее исполинские валы. Шествующий в море носил грубый домотканый хитон, выкрашенный в зеленые, синие и серые пятна. С плеч мужчины ниспадали длинные седые волосы, в которых, как и в косматой бороде запутались длинные зеленые водоросли. -Из моря мы вышли и в море вернемся,- мерно повторял Эйрон Мокроголовый. Он говорил в полный голос, но не слышал себя – столь оглушительным оказался грохот волн. Давно уже не ярился так Штормовой Бог и Эйрон радовался этому – если враг Утонувшего Бога хочет не пустить его к морю, значит, Пророк на верном пути. Сегодня он может получить ответ на вопрос, мучивший его с того дня, как он возложил Корону из Плавника на голову Эурона. Еще тогда он сомневался в том, что делает правильно, благословляя на королевство беспутного брата, много лет проведшего вдали от родных островов. Но вече сказало свое слово, а Утонувший Бог вернул Эурона после утопления, выразив ему свое благоволение. Эйрон поддержал брата и когда их племянница Яра попыталась захватить власть на Пайке. Кончилось для нее это плохо – неудавшаяся королева была схвачена и принесена в жертву. Тогда Пророку казалось, что он знает, что хочет от него Утонувший Бог, но позже он начал сомневаться, в том, что правильно толкует Его волю. Слишком редко Эурон стал появляться на Железных Островов, пренебрегая ими ради мечтаний о власти над всем Вестеросом. Он вожделел женщин зеленых земель – не взятых в «морские жены», но требующих от Эурона то, что не должны требовать короли Вестероса от сидящего на Морском Троне. Эйрону не нравилось, что Эурон убивал врагов Ланнистерши по ее приказу, однако сейчас Серсея представлялась ему куда меньшим злом, нежели пришедшая из ниоткуда ведьма. Эйрон видел Диктатора лишь однажды – зловещую фигуру в черном, восседавшую на спине дракона – еще одной твари Штормового Бога. Тогда Железнорожденные участвовали во взятии Тироша – и Эйрон, вдохновлял островитян именем Утонувшего Бога, обещая живым добычу и женщин, а погибшим – блаженство в морских чертогах. Но уже тогда он видел, что Эурона совсем не трогают эти призывы – его хищный и одновременно восхищенный взгляд устремлялся в небо. Эйрону не нужно было знать колдовство, чтобы понять, кого сейчас вожделеет его брат. Даже то, что колдунья сгинула в неизвестности не исцелило Эурона от его пагубной страсти – приведшей его к величайшему кощунству на Железных Островах со времен Хармунда Хоара. Эурон, правда не стал почитать Семерых, но как и Хармунд Торгаш утверждал, что Неведомый и Утонувший Бог суть одно, а Диктатор и есть Неведомый сошедший в человеческом обличье. Эурон установил мерзкое святилище средь костей Нагги, поставив там черное изваяние взятое от камня сколотого от Морского Трона и почитаемое кровавыми жертвами. Эйрон возмутился этим кощунством, но никто не поддержал его – слишком многие островитяне видели Душелова над стенами Тироша, знали они и о судьбе Дорна. Тогда Эйрон отдалился от брата, проводя время в шалашах укрытых водорослями, общаясь лишь с «утопленниками» и беспрестанно молясь Богу, прося его дать знак верному слуге. Эйрон, не выдержав, обернулся – позади вздымались башни Пайка, осененные трепещущими на ветру знаменами с золотым кракеном. Замок готовится встретить короля, что должен завтра вернуться из Простора. Эйрон знал, что в Пайке Эурон объявит о начале нового похода – и он ждал жреца, дабы он благословил завоевание Летних Островов именем Утонувшего Бога. Но Эйрон знал, что этот поход - очередной обман, морок, насланный ведьмой Штормового Бога, дабы погубить Железнорожденных. Он должен выступить против этой войны, но перед этим Эйрон надеялся получить от Утонувшего знак его благоволения. Он придаст жрецу Утонувшего сил, дабы сказать назавтра Эурону то, что давно должно было быть сказано. С этим мыслями Эйрон шагнул в бушующие воды. Первая же волна ударила его в грудь так, что жрец едва удержался на ногах. Волны толкали и швыряли его, пытаясь отбросить обратно на берег, соленая вода проникала ему в глаза, уши и рот, так что Эйрон несколько раз чуть не захлебнулся, но он упрямо продолжал свой путь. Воде жгла холодом его кожу, но душа его ликовала от обуявшего его священного трепета. Бог объял его, бог был повсюду. Соль Утонувшего насыщала его губы, голос его проникал в уши, говоря с Эйроном на множество голосов. Очередная волна обрушилась на него и вместе с ней, Эйрона толкнуло в грудь нечто большое и мягкое, скользкое на ощупь. Не ожидавший этого Эйрон не удержался на ногах, но море не дало ему упасть, выбросив на берег. Бессильно он простерся на камнях, кашляя и выплевывая воду. Мокрый насквозь хитон облепил его тощее тело, став ледяным на пронизывающем ветру, но Эйрон почти не замечал этого, погружаясь в пучину отчаяния, глубже и чернее, чем самая страшная из океанских пучин. Бог не дал ему ответа, он отверг его, выбросив на берег. Неужели это потому, что ему неугодны мысли и помыслы Эйрона? Неужели ему неугоден…сам Эйрон. Очередной приступ кашля сотряс его тело и жрец перевернулся на живот, дабы выплюнуть воду. Его рука задела нечто холодное и скользкое – и Эйрон сразу признал ту массу, что выбросило на него волнами. В ноздри ударил незнакомый, но очень противный запах. Он привстал на локте, дабы взглянуть в ту сторону и его глаза расширились от удивления. Общими очертаниями выброшенное морем существо напоминало человека - только разбухшего, словно труп несколько дней пролежавший в воде. Но вместо ног из нижней части существа росли шесть толстых щупальцев, еще два более длинных щупальца, оснащенных присосками заменяли ему руки. Вместо головы красовался бесформенный обрубок, на котором зияли две уродливые ямы, заменяющие существу рот и нос. Чуть выше слепо таращились выпученные белые глаза, лишенные зрачков и век. Эйрон осторожно коснулся блестящей жирной кожи и тут же брезгливо отдернул руку, вытирая остро пахнувшую слизь. Кожу пятнали уродливые шрамы, напоминавшие большие ожоги. -Это твой знак, Утонувший Бог?- прошептал Эйрон, бросив взгляд на бушующее море. Не дождавшись ответа, он вновь посмотрел на обмотанное водорослями уродливое существо и, невольно отпрянул, забормотав молитву к Утонувшему Богу. Выброшенная морем тварь менялось – ее очертания расплывались, пальцы вытягивались, лицо обретало новые черты – более человеческие, но не менее уродливые. Вскоре перед пораженным Эйроном предстала женщина – хотя и мудрено было признать ее в этой бесформенной массе изуродованной плоти, покрытой отвратительными шрамами и ужасными ожогами. Зазубренные обломки ребер протыкали ее бок, одна нога была оторвана чуть ниже колена, ступня на второй ноге выглядела плоским обрубком. Но хуже всего было лицо: почти вся плоть с него была сорвана; уши выглядели лишь рваными остатками хрящей, нос – зияющей впадиной Длинные пряди шелковистых черных волос росли лишь из нескольких клочков кожи на черепе, а рот превратился в бесформенную щель, которая не прикрывала остатки сломанных зубов. Один глаз был выбит, но был лишь прикрыт, выглядя неповрежденным. И вдруг этот глаз открылся. Словно завороженный Эйрон смотрел в прекрасное темное око, выглядевшее столь чуждым на изувеченном теле: словно драгоценный камень в груде отбросов. Черный глаз засасывал как глубокий омут и от него словно круги на воде по всему телу расходились незримые волны, вновь менявшие выброшенное морем создание. Уже не уродливый обрубок человека – прекрасная молодая женщина смотрела на жреца огромными темными глазами. Ослепительной белизны кожа будто светилась в темноте, в которой Эйрон мог различить и чарующую прелесть лица, окруженного черными как ночь локонами, и соблазнительные формы безупречного тела. -То, что мертво - умереть не может, - выдавил Эйрон,- оно восстает вновь, сильнее и крепче. Пухлые губы исказила чарующая улыбка и с них сорвалось безумное хихиканье. Прекрасное лицо смазалось, расплылось, вновь превращаясь в уродливую личину, но Эйрона она уже не пугала. Бог дал ему знак и он знал, что делать. Присев, он поддел руки под изломанное тело и вмиг неожиданно гибкие руки с нечеловеческое силой оплели его шею, привлекая его лицо к личине твари. Эйрону не было противно, когда лохмотья губ коснулись его губ. Не разжимая объятий, жрец встал и понес вестницу Утонувшего Бога к своему шалашу из водорослей.