Сага о Банкоре и его жертвах

      Если опустить утомительные подробности, которые были бы интересны только дотошным церемониймейстерам, то вся коронация свелась к тому, что Галабен Корриктон медленно и торжественно поднялся по дворцовой лестнице, взял тяжелую золотую корону с шелковой подушечки в руках аббата, чье кислое лицо в этот момент стало еще кислее, и надел ее себе на голову. Вся площадь взорвалась радостными криками, в одно мгновение захлестнувшими всю столицу. Император подождал, пока волна ликования прокатится до самых дальних уголков площади, и, когда последние отголоски уже затихали за ее пределами, с улыбкой поднял руку и произнес:       - Подданные Великой Империи! Да, я намеренно не называю вас своими подданными, потому что вы принадлежите только ей, вы ее дети, дети Империи! Вы и ваши предки жили здесь до того, как я появился на свет, вы пахали и засевали эту землю до того, как я ступил на нее, вы дышали сладким воздухом своей родины задолго до того, как я смог вдохнуть его полной грудью! Плодородные земли, чистые реки и озера, леса и поля, и даже скалы Западного Каменного круга отныне и навечно станут и моей родиной тоже. Я разделю с вами все тяжести и невзгоды, если таковые выпадут на ее нелегкую долю, я приумножу ее богатства, чтобы потомки с гордостью вспоминали наш век! Я горд назвать вас своими соотечественниками!       Император перевел дух. Слегка откашлявшись (говорить так, чтобы всем присутствующим было слышно – одно из преимуществ Аббатства, которое он недооценил), он продолжил:        - Да, у Империи много богатств, неизмеримо их число! Когда я ехал в карете из Сеона, - на этих словах лицо Калло Медино потемнело, он бы на месте Императора не рискнул лишний раз подчеркивать свое происхождение, - когда я ехал в карете из Сеона, я видел огромные пашни и широкие реки, я видел маленькие уютные деревеньки и большие города с мощеными улицами. Я видел желтые поля подсолнухов, тянущиеся к солнцу, и каменные маслобойни рядом с ними; видел качающиеся на ветру поля пшеницы и огромные мельницы, задевающие своими крыльями небо; виноградники и винодельни, поставляющие свои вина всей стране. Да, нигде больше нет таких восхитительных вин, ведь не только аристократия пьет их, но и некоторые представители духовенства услаждаются их парами!       На последних словах Император сделал паузу и значительно глянул на аббата, и тот, скривившись и пожелтев от досады, запахнулся в свое одеяние, натужно улыбнулся, отодвинулся к толпе и скрылся. Это не осталось незамеченным, и по площади прокатился громкий хохот. Министр внутренних дел Инор Ловок неопределенно хмыкнул: ему и нравилась, и не нравилась речь Галабена. Ему нравилась смелость, с которой Император пристыдил того, из чьих рук он только что принял корону, однако сам он склонялся к тому, что не следовало бы выносить сор из избы. К тому же он смутно ощущал, что во всем этом обращении есть какой-то скрытый подтекст, и безуспешно пытался его разгадать.       Что ему было известно? Что к Императору в последнюю неделю перед коронацией приехал сеонский посол, и что Корриктон при закрытых дверях обсуждал с ним что-то наедине. Инор Ловок старался не поддаваться панике и держать свой разум холодным и чистым от предрассудков и слухов, но ему это удавалось с большим трудом. Что делать, если новый Император действительно будет принимать решения, учитывающие интересы Сеона, но не Империи? Что, если при своей жизни он раздарит земли приближенным или выходцам из Сеона? Да даже если это и не так, и слухи про ниточки, дергающие Императора, ложь и выдумки, что делать, если по праву крови Галабен Корриктон наследует престол и страну, в которой ничего не смыслит, которую совсем не знает?! Взять хоть тот же Хрустальный пролив... Инор так долго думал обо всем этом, что однажды не выдержал и поделился своими опасениями с женой.        - Не переживай так, - сказала она ему, - Совет при Императоре этого не допустит.       Но эти ее слова его не успокоили.        - Я знаю, - громыхнул Император, - что есть много нерешенных вопросов. Мой предшественник, несмотря на все его достоинства, не сумел их решить. Например, - тут его голос дрогнул, - Хрустальный пролив. Вы знаете, каких жертв десять лет назад стоила попытка присоединить его к территории Империи. Я не буду бередить раны осиротевших детей, овдовевших жен и лишившихся сынов матерей. Торговый путь, по которому мы могли бы провозить все наши товары - это самая очевидная из возможностей, которые он открыл бы перед нами.       Воцарилась тишина. "Опять война? Он это говорит, чтобы подготовить нас к ней? Зачем он сыплет соль на старую рану?"        - Да, - как ни в чем не бывало продолжал Император, будто мгновенно повисшее в воздухе напряжение совсем не смущало его, - Хрустальный пролив - наша общая боль. Вообразите, как наши корабли выходили бы из портов, груженные маслом, и винами, и деревом, а потом возвращались назад, привозя ткани, шелка, драгоценности! Какое изобилие открылось бы взгляду кухарок, пришедших на рынок за солью, а ушедших с пряными травами и специями! (В ряду богатых дам послышались шепотки сетования на кухарок-транжир, которых даже за солью нельзя послать.) Но пошлины за ввоз и вывоз товаров взвинчивают цены до небес, из-за этого и началась война между Сеоном и Империей.       "Ну что же, по крайней мере с этим аспектом истории и экономики Империи он знаком", - подумал Инор.        - Но теперь в войне, как и в пошлинах, нет нужды! - провозгласил Император. - Всю неделю я вел переговоры с послом Сеона, и теперь я делаю официальное заявление: Хрустальный пролив принадлежит нам!       Ударившая с чистого неба молния не могла бы произвести такого эффекта. Напряжение, копившееся с каждым словом Императора, выплеснулось наружу, рев толпы взмыл к небесам. Придворные дамы прикладывали платочки к уголкам глаз и нюхали соли, мужчины едва успевали ловить тех из них, которые упали в обморок; более непосредственные простолюдинки визжали и обнимались друг с другом. Слуги знатных господ понимающе перемигивались: за это будет поднят не один тост, а значит и им можно будет пропустить по рюмке, не навлекая гнева хозяев.       Император с одобрением смотрел на воцарившееся безумие, потом отвернулся, махнул рукой и с улыбкой на лице вошёл в свой дворец.