«Король Хелсет»

— Говоришь, прихвостень Хлаалу ушёл от Зайнаб ни с чем. Я этого ожидал! — Арион повёл бровью. — Потому что Хлаалу слишком многое оценивают в денежном размере, а так делать нельзя. Слабая, едва уловимая улыбка на пепельно-сером лице нравилась Туредусу. Арион доволен и в хорошем расположении духа. Тот, впрочем, не подпустил бы к себе, если бы злился. Не открыто бы прогнал, но холодно отослал, а не сидел на краю стола, ладонью, удивительно мягкой и податливой, но всегда готовой метнуть заклинание, легонько сминал льняную ткань рубашки, ощупывал, словно изучал, твёрдые солдатские мышцы… — Но Зайнаб и с нашим посланником отказались говорить. — Туредус не противился прикосновениям пепельно-серой ладони, хотя к подобным ласкам он, воин Имперского Легиона, был равнодушен. Он знал: Арион не столько желал подарить наслаждение, сколько изучал крепкое имперское тело. Трогал, легонько мял, вдавливал подушечки, довольно светлые — куда светлее, чем кожа на других участках, — в плечи, словно проверял, насколько… Насколько Туредус Таланиан соответствовал нелепым, рождённым в эксцентричной телваннийской голове «имперским стандартам». — Значит, гонец никуда не годится, — уверенно ответил Арион. — Нужно послать другого. Полуулыбка пропала, взгляд раскосых алых глаз — слишком пристальный. Вид серьёзный, но не вязался с распутной позой, расставленными ногами и задранной бирюзовой мантией так, что острые колени, какие бывали у худощавых, оголились. Туредус давно вырос, чтобы остаться падким на красоту, представителем коей Арион не являлся. Тот слишком тощий для своего роста — настолько, что можно разглядеть каждый позвонок. Лопатки выпирали, живот впалый, ягодицы поджарые, кадык слишком выражен. Да и взгляд оценивающе-изучающий — часто; восхищённый, когда Арион отыскивал имперскую черту, — редко. Туредуса восхищала привычка отсекать ненужное, в том числе и окружение, сразу. Не выяснил гонец, что нужно дикарям из племени Зайнаб? Значит, никуда не годен. Второй шанс Арион не давал. Поэтому Туредус не удивился, что тот подпустил его к себе настолько близко. О, он хорош, знал это. Он умел командовать воинами и делал это прекрасно. А ещё — сохранял рассудок. Ариону же было присуще то, что и другим магам Телванни — закрытость, зацикленность на чём-то одном. Об обыденных делах он предпочитал не думать, Туредусу приходилось выдёргивать из небес и спускать его на землю. Арион одурел в своём желании заполучить эбонит, что добывали Зайнаб, любым путём. Но только мирным. Для этого он отдавал взамен что-то своё, иногда — и себя. — В твоём решении я не сомневался! — Туредус позволял себе наедине обращаться на «ты». Он улыбнулся. Зачем Ариону эбонит, его волновало мало, пока, во всяком случае, точнее, время ещё не пришло. Выдерживать время Туредус мог и умел. Вынюхивание не укроется от пристального взгляда алых глаз. Постепенно всё вскроется. Ну вот, теперь Туредус взлетел на облака, упустил мгновение, когда Арион убрал руку с его груди, поднёс к лицу и погладил тонкий тёмный ус. Вообразив, для чего тому понадобилось столько эбонита, не на шутку взбудоражился так, что в плотных тёмных штанах стало тесно. Даэдрот, Туредус хотя и не был слабаком, но не осмелился бы носить эбонитовую вещицу так, как его любовник. Издеваться над собственным телом? Увольте, и без них на имперской, поросшей негустыми тёмными волосками груди и бёдрах остались рубцы, как у всякого хорошего воина, коему повезло выжить. Поэтому Туредус не понимал данмеров, дырявивших собственные заострённые уши и вдевавших в них кольца. — Насколько помню, я позвал тебя не для того, чтобы обсуждать дела. — Арион явно не хотел спускаться с небес на землю. Скорее он уволок Туредуса в небеса, взбудоражив воспоминаниями об украшениях на теле. И это при всём том, что в ушах серьги он не носил вовсе. Не носил и колец, и подвесок, столь любимых магами. Носил одну вещицу, причём не зачарованную. Туредус знал, зачем здесь. И был не против: подобные этому указания — из тех, что он охотно готов выполнять. Готов подставить губы для требовательного жадного поцелуя, готов к тому, что ладонью Арион крепко надавит на затылок. Готов ощутить мурашки, которые появлялись, когда по телу пробегал разряд от лёгонького заклинания. Туредус давно перестал быть невинным юнцом. Довелось трахаться даже с боевым магом, в чьих руках то и дело вспыхивали искры огня. Не утехи, а сплошь опаска: не сорвётся ли губительное пламя. Арион прекрасно сдерживал собственную силу. Он, умелый волшебник, восхищал. Туредус охотно ответил на поцелуй, стерпел сильный укус, но в отместку взял своё, задрав полы мажьей мантии как можно выше. Арион не противился, обвил ногами его бёдра и обнял так крепко, что сквозь ткань рубашки ощущалось, как часто билось сердце. Магам не чужда похоть, это Туредус понял давно. Нередко Арион не подпускал его к себе не из-за занятости, но потому что не хотел. Зато когда был в настроении, отдавал всего себя. Но и брал с лихвой. Туредус оторвался от губ, поцеловал шею — почти у места, где начинался ворот мантии, затем отступил на шаг, чтобы рассмотреть песочного оттенка грубые ладони на гладкой пепельно-серой коже. Он не удержался и легонько ущипнул её, отчего то место приобрело лиловый оттенок. — Я таких распоряжений не отдавал. Если захочу боли, скажу об этом. — Если бы не страстный огонёк в алых глазах и не припухшие, залиловевшие от поцелуя губы, то выражение пепельно-серого лица можно было бы назвать недобрым. — Мы, воины, в отличие от вас, не всегда можем рассчитывать силы. Вам ли об этом не знать? — Туредус не собирался извиняться даже перед своим господином. Арион усмехнулся: — Потому люблю трахаться с тобой, что потрясающая нежность тут же может смениться солдатской грубостью. И за это Туредуса влекло к Ариону — за прямоту. Уж не потому ли данмеры дырявили тела, чтобы украшения порой цеплялись при ласках и причиняли боль? Туредус готов это проверить. В очередной раз. Он знал: Арион без белья. Тот не цеплял на себя лишние тряпки, если собирался трахаться. Мантия надёжно укрывала всё неприличное, если вдруг кому-то вздумается отвлечь именно в этот миг. Туредус поднял подол выше — так, чтобы ничто не мешало взять возбуждённый член в ладонь, по-солдатски широкую. Небольшой, но твёрдый до предела. И горячий. Туредус немного отошёл, чтобы рассмотреть то, что надёжно, как рукоять меча, держал в руке. Арион не был против, что он крепко сжал ствол, а вот головка… Даэдрот, Туредус до сих пор не привык, что что-то сдерживало пыл со всей страстью ласкать её. Одно неловкое движение крепкой солдатской ладони могло причинить невыносимую боль. Арион любил контрасты, иначе бы не вдел кусок эбонита в собственную плоть. В первый раз Туредус недоумённо таращился на крохотный шарик, торчавший из уретры. Не сразу он рассмотрел ещё один у основания лишённой крайней плоти головки — в месте, где начиналась уздечка. «Зачем?» — задался он мысленным вопросом. Сегодня Арион, похоже, готов дать ему ответ. Он положил руку на затылок и пустил ощутимый электрический разряд, чем дал понять: Туредусу нужно склониться… Тот редко одаривал кого-то такой лаской. Арион же не видел в этом ничего зазорного и самозабвенно умело отсасывал, если у него было настроение это делать. Сегодня захотел получить. И получит… Но украшение требовало осторожности, а не уверенной грубости, на какую был способен офицер Имперского Легиона. Придётся сосредоточиться. Туредус опустился на колени, но не сразу взял в рот головку, сначала робко, будто юнец, прикоснулся к крохотному шарику на тоненькой ножке, погладил. Никаких чар, только прохлада эбонита в пальцах. Арион вздохнул и погладил коротко стриженный затылок, когда Туредус осторожно прикоснулся губами к головке, обвёл языком серьгу. Прохлада металла и горячая плоть — удивительный контраст, приятный и волшебный. Такое украшение не оставляло место грубости. Одно неловкое движение — и легко причинить боль не только любовнику, но и себе, расцарапав рот. Поэтому Туредус неспешно вобрал в рот головку. Остановился, почувствовав губой холодок другого шарика, незаметного сразу. Глубоко не взять. Тем лучше: ствол можно приласкать и рукой. Арион любил контрасты, умело пользовался ими. Он вздыхал, но удерживал затылок, если не хотел, чтобы любовник отстранялся. И наоборот: отпускал, когда жаждал передышки. Тогда Туредус только теребил языком серьгу, а рукой по-прежнему сильно надрачивал ствол. — Теперь понимаю, зачем тебе столько эбонита, — решил отшутиться он. — Дурак! — Шутка не удалась. Арион убрал его руку и продолжил наглаживать собственный член уже сам. — О том, что мы можем предложить Зайнаб, поговорим позднее. Себя он не жалел, потому что только он знал собственное тело как никто. Казалось, вот-вот зацепит серьгу — настолько близко были пальцы от эбонитового шарика. Не зацепил. Опёршись свободной рукой на столешницу, сдавленно застонал, затем накрыл головку ладонью. Когда убрал, Туредусу осталось только глядеть на повисшую на серьге белёсую каплю, тягучую и липкую. Неприятного ощущения, что Арион воспользовался им, тем не менее не появилось. Туредус Таланиан знал, что получит своё. Так и вышло: отдышавшись, Арион взял стоявшее на столе зелье — наверняка чтобы вернуть потраченные силы, — развернулся и встал, отклячив зад и задрав мантию. Он охотно брал своё, но и шёл на обмен, даря себя. А ещё… Туредус усмехнулся в собственные усы. Неуместные мысли полезли в голову именно в тот миг, когда он приблизился к Ариону. Он прожил достаточно долго, чтобы познать утехи со всех сторон. Но опасался подставить зад для члена, украшенного такой нелепицей. Зато выяснил маленькую — а может, огромную — тайну короля Морровинда. Арион оговорился, совершенно случайно и ненавязчиво упомянув название способа украшать собственный член именно так. «Король Хелсет» — именно так звучало. Туредус Таланиан был готов поклясться Девятью, что не зря.