***
Второй раз он видит Валерия не совсем без одежды. По крайней мере, большую его часть — он едва успел раздеться. Борис возвращается в их номер в гостинице Полесье. — Я говорил с Пик… Комната пуста. Но нетронутая чашка чая, недоеденный ужин и стакан Валерия остались на чертежах, разложенных на столе. Валерия он находит в соседней спальне. Они никогда ею не пользуются, у каждого своя комната, поэтому дверь почти всегда закрыта. Валерий свернулся на застеленной кровати, он лежит на левом боку, зажав руки между коленями, на самом краю матраса, будто ему жаль, что он здесь — или он предпочел бы быть где угодно. Вид спящего Валерия делает с Борисом то же самое, что и вид испуганного — напоминает, что он тоже должен бояться, спать, свернувшись на темно-оранжевом покрывале, прячась. Борис не помнит, когда последний раз отдыхали — сейчас уже полдень. Он не успевает подумать как следует — внезапно каждая частичка его тела наполняется смертельной усталостью. Борис снимает ботинки и ставит их рядом с обувью Легасова у двери. Потом ложится на спину. Плечо Валерия дергается, когда под Борисом прогибается матрас, но он не просыпается. Он скрещивает руки на груди и моментально проваливается в сон. Борис просыпается в мгновение ока. Яркий свет, проникающий сквозь задернутые занавески, пропал, значит, прошло несколько часов. Борис лежит на левом боку, правой рукой вцепившись в подушку. Но он замечает вовсе не это. Валерий тоже проснулся. И тоже лежит на боку, все еще держа руку под головой. Но на этот раз лицом к Борису. Вставай. Вставай сейчас же. Но Борис не двигается. На мгновение все снаружи может умереть, сгореть и растаять. Ну и черт с ним. Он не должен видеть, что глаза у Валерия какие-то странные — голубые, почти серые. Возможно, мешали очки, но раньше он этого не замечал. Валерию ничего не стоит изобразить твердый уверенный взгляд — нечеловеческий, почти собачий. Но наверняка Валерий никогда не сможет этого сделать. Для него это станет самым сложным испытанием в мире. Борис не должен этого замечать, но он замечает. В первый раз в глазах Валерия нет привычного испуганного блеска, будто он в ловушке, ищет выход, но выхода нет. Борис не должен замечать, насколько пусто в голове. Он должен что-то сказать, спросить Валерия, который час, все ли в порядке, сказать, что пора возвращаться к работе, сказать, что звонил Пикалов. Но Борис молчит. — Ты в порядке? — спрашивает Валерий. — Перестань спрашивать. — Он хотел быть грубым, но голос срывается. Валерий делает то же, что и всегда — начинает слегка улыбаться, но потом сдерживается. Борис не должен хотеть, чтобы Валерий перестал сдерживаться. Но он хочет… о, черт, хочет. Сейчас они обнажены больше, чем когда-либо. Так всегда происходит во время трагедий. Люди ломаются вместе, разваливаются вместе, пытаются собраться обратно тоже вместе. Возможно, иногда они принимают часть кого-то другого за свою собственную. Борис хотел бы иметь сердце Валерия, привязанное к правде, как компас к северу, хотя иначе и нельзя. Забавно. До Чернобыля Борис и не думал о правде. Это не казалось важным и никогда не приходило ему в голову. Он вообще перестает думать о правде, когда Валерий касается воротника его рубашки. Пальцы задевают пуговицу. Его глаза полны вопросов. Борису на это нечего сказать. Валерий расстегивает пуговицу. Борис должен хотеть, чтобы Валерий остановился. Он так давно не хотел этого. Думал, что забыл. Это было в юности — взгляды, желания, которые он легко подавлял. Но здесь все время происходят странные вещи: в нескольких километрах находится озеро лавы, проникающее в землю, пока его не заморозит жидкий азот. Озеро, которое будет распространять радиацию сотни лет. Рука Легасова опускается ниже, расстегивая остальные пуговицы, прокручивая их. — Скажи, чтобы я остановился. Фраза наполовину приказ, наполовину просьба. В Борисе что-то щелкает, как у дикаря. Он перестает желать не хотеть и начинает хотеть безумно. То, как он хотел драки, внезапной и сильной, как его воля, вообще не стоит рядом с этим желанием. — Не указывай мне, что делать, — отрывисто бросает Борис. Он хотел воздвигнуть последний барьер, но вместо этого разрушил все остальные. Он тянется к чужому ремню. На долю секунды на лице Валерия мелькает шокированное выражение, но затем он начинает дышать громче. Сначала руки Бориса ощупывают его через одежду, через белье. Он не знает, что будет дальше, но ответная реакция не заставляет себя долго ждать. Стоит Борису просунуть руку ему в белье, Валерий давится собственным дыханием. Борис двигает рукой раз, другой, прежде чем Валерий вынимает руку из-под подушки и начинает расстегивать ремень. От его движений матрас под ними пронзительно скрипит, оглушая. Борис застывает с чужим членом в руке, обводит взглядом комнату, сжимая губы в тонкую нитку. Валерий кивает, быстро, снова смущаясь. Это приводит Бориса в бешенство — как бы он хотел, чтобы Валерий перестал сдерживаться, как же ему хочется увидеть это своими глазами. Выдающий их с потрохами звук скрипа (сдающий их жучкам, КГБ в сотнях километров отсюда) заставляет Валерия повиноваться. Дикое существо внутри Бориса исчезает, оно снова пытается выглядеть одомашненным, заранее зная, что потерпит неудачу. Валерий вздыхает, когда Борис возобновляет медленные, осторожные движения. Есть в этом что-то дикое, в Валерии, в происходящем сейчас. Борису приходит в голову мысль, что дело в радиации. В конце концов, она должна была изменить их, изменить ДНК. То, что они делают, странно? Что радиация сделала с их разумами? Это она заставила их хотеть безумных вещей? Чужая рука пробирается к его брюкам, и Борис с присвистом выдыхает воздух. Валерий, кажется, знает больше него: движения быстрые, точные, хотя ему явно неудобно. Борис двигает рукой медленнее, чуть грубее, но Валерий от каждого касания напрягается всем телом, от кончиков пальцев до макушки головы. На его висках блестит пот, глаза зажмурены, рот приоткрыт. Он не может дышать. Да, теперь он точно полностью обнажен. Борис тянется к нему свободной рукой и хватает за волосы. Не обнажен, а будто без кожи. Радиация ее уничтожает, так ведь? Борис кончает неожиданно, почти плавно и очень быстро. Стискивая пальцы на чужом затылке. Валерий плотно сжимает губы и следует за ним, скользнув по пальцам Бориса в своем белье. Тело его натянуто, как лук, и вдруг он обмякает в руках Бориса словно стекшее с постели одеяло. Они вытирают руки об одежду. Все равно переодеваться. Борис избегает взгляда Валерия, потому что знает — он не взглянет в ответ, потому что стесняется. Но когда Борис ловит на себе пристальный взгляд Валерия, то ничего не может поделать. — Не извиняйся. — Я и не собирался, — отзывается Валерий. Его спокойный и ровный голос вынуждает Бориса поднять глаза. Легасов сидит на кровати, волосы взлохмачены от долгого лежания на подушке, без очков он выглядит странно моложе. Он не застегнулся — рубашка распахнута, брюки тоже. Он открыт и прост. Борис отворачивается.***
Борис находит это место. Раньше это был книжный магазин или какой-то класс в школе — большинство книг исчезли, может, кто-то забрал их, если мог, может, унес с собой еще во время эвакуации, а, может, их тут никогда и не было. — Ты уверен, что это безопасно? — Посмотрим. — Борис откашливается. — Михаил Сергеевич Горбачев — тупой осел, который сосет Рональду Рейгану, — громко говорит он, четко проговаривая каждое слово. Валерий каменеет, сунув руки в карманы пальто. — Видишь? — подытоживает Борис после целой минуты молчания. Легасов качает головой. — Ну, сразу мы этого и не узнаем. — Я уверен, — вздыхает Борис, — уверен, что безопасно. Валерий озирается. Определенно, это был кабинет. В углу небольшая стопка книг — детских, обложки цветные и яркие. Теперь на них слой пыли. Дождевая вода попадала внутрь из открытых настежь дверей, ручьями затекала в комнату, принося с собой землю и мелкие камешки. Вдоль стен — пустые полки. Борис подходит к нему. — О чем ты хотел поговорить? — спрашивает Легасов, доставая из кармана сигареты и зажимая одну между губ. Борис наступает до тех пор, пока его грудь не касается груди Валерия, но он продолжает двигаться, пока Легасов не начинает пятиться к полкам позади него. С губ Валерия свисает незажженная сигарета. Борис забирает ее и пихает в карман. — Очки сними. Валерий подчиняется. И тут Борис целует его. Сначала Легасов дергается назад. Должно быть, он ожидал не этого — хотя точно ждал чего-то, когда они шли сюда. Они еще несколько раз приводили друг друга в чувство, всегда быстро и очень, очень тихо. Валерий как-то раз едва ощутимо поцеловал Бориса, уходя из крохотной кухни командного трейлера. Но вот такого не было никогда. Борис тих и осторожен, будто Валерий драгоценность. Будто лишь Борис позволяет ему не рассыпаться в пыль. Валерий вдруг резко запрокидывает голову, обхватывает его спину рукой и начинает отвечать. Все по-другому. Они понимают это, когда поцелуй обрывается. Борис прижимается лбом ко лбу Валерия и чувствует прикосновение чужого носа к своему. Все совсем по-другому. — Я не думал, что ты такой, — говорит Валерий, отводя взгляд и задевая воротник пальто Бориса. — Какой, например? Легасов поднимает голову. Он не выглядит расстроенным — теперь он вообще редко расстраивается, — скорее отчаявшимся окончательно. — Как я. Борис проводит ладонью по волосам Валерия и большим пальцем трет его ухо. — Я не такой, как ты, Валера, — говорит он. — Хотел бы быть таким. Но это не так. Я старый, напуганный и умирающий человек. Валерий целует его, не закрывая глаз.