Золото дураков

— Знаешь, Стив, иногда мне проще думать, что вся моя жизнь — это чья-то неудачная шутка. Вечерние сумерки медленно расползались по пригороду Нью-Йорка, заполняя прохладной мглой сначала пустынные аллеи, а потом и лужайки близнецовых домов, длинной вереницей протянувшихся вдоль Лейквуд-стрит. Сигарета дотлевала в руке Баки — здоровой руке из крови и плоти, опущенной с подлокотника плетёного кресла к полу веранды. Пальцами он ощущал крадущийся холод, ловко взбирающийся вверх, к плечам. Стив оторвался от книги и наградил Баки своим любимым недовольным взглядом, одновременно выражая порицание и беспокойство. — Пожалуйста, не говори так. Много воды утекло за последние семь лет. Баки подумал об этом, поднося сигарету к губам для новой затяжки. А ещё он подумал о том, что за те полтора часа, что они тут торчат, по Лейквуд-стрит не проехала ни одна машина, а пешеходов не было видно даже издали, на более оживлённом перекрёстке с Джексон-авеню. После распыления мир вокруг превратился в мёртвую пустошь — как в фильмах про апокалипсис, которые они со Стивом иногда смотрели, навёрстывая упущенное за время, проведённое в заморозке. Подумать только, Сокол, Т’Чалла, юный Паркер, Романофф и половина вселенной в придачу — все обратились в пепел из-за горстки разноцветных камней и одного титана, который возомнил себя вершителем судеб. Неудачная шутка, точно. Что ж, если на то пошло, для Баки она началась задолго до безумного Таноса. Для Баки точкой невозврата стал тот день, когда Стив потерял его в заснеженных долинах. Баки до сих пор может чувствовать нещадный напор ледяного ветра и скользкое железо между пальцами. Он всё ещё слышит оглушительный шум поезда, несущегося по железной дороге над пропастью. Он видит Стива и его протянутую в спасительном жесте руку. А после он рывком просыпается, прижимая кулаки ко рту, чтобы не закричать от страха. Если жизнь Баки после промывки мозгов больше походила на череду смазанных фотоснимков, то Стиву в этом плане повезло больше. Он не только сохранил память и статус героя Америки, но и доказал всем, что справился с утратой привычного мира, неизбежно изменяющегося, в то время как он спокойно спал в арктических льдах. Стив отпустил прошлое. Похоронил Пегги и свою уже отжившую влюблённость. Пару-тройку раз спас человечество от неминуемой гибели, рискуя своей жизнью ради безопасности мирного населения. И вытащил Баки из плена неправильно складывающихся обстоятельств. Не прикончил и не бросил, а уцепился за него, как за единственное целебное воспоминание. Но грянул Танос, и Мстители проиграли. Стив проиграл. Баки знал, что он винит себя. Читал это по выражению его лица, когда он сидел у окна в глубокой задумчивости, рассматривая небо, или бессонными ночами слонялся по дому с мокрыми глазами, не в силах даже прилечь. Наверное, если бы на Землю обрушился метеоритный дождь или разрушительный шторм, Стив Роджерс в первую очередь обвинил бы себя. Баки внимательно следил, чтобы он не доводил себя до изнеможения на тренировках, вовремя стриг бороду и хотя бы нормально питался. Это лучшее, что он мог сделать для Стива, пока он переживал тяжёлый период реабилитации после поражения. Они не спали в одной кровати и за всё время, проведённое вместе, даже ни разу не поцеловались, но оба испытывали ту необъяснимую тягу, которая собирала воедино осколки их разбитых сердец. Юношеская привязанность, обозначившаяся ещё там, в Бруклине, когда Стив был на голову ниже, превратилась в неожиданно яростные чувства на фоне раскола Мстителей, а после щелчка Таноса переросла в гармоничное взаимопонимание. Баки иногда шутил, что они и правда стали столетними стариками, выкупившими симпатичный дом на окраине и занимающимися садоводством на заднем дворе. — Изо дня в день я задаю себе один и тот же вопрос, — откинувшись на спинку плетёного стула, Стив отложил книгу. «Мотылёк» Шарьера всякий раз помогал ему подавлять тяжёлые мысли. — Какой? — Баки потушил сигарету в пепельнице, и рыжий огонёк с лёгким шипением утонул в чёрной пыли. — Что, если бы я... или ты... — Стив скользнул сощуренными глазами вдоль улицы. Говорил он спокойно, почти расслабленно, но Баки сразу заметил едва различимые дрожащие нотки в его родном голосе. — Что, если бы кто-то из нас тоже... ушёл? — Я не знаю, Стив, — честно ответил Баки. — Не знаю. Со стороны автотрассы, находящейся в трёх милях отсюда, подул ветер, волнами разгоняя мурашки по телу. Баки поёжился. То ли от холода, то ли мрачного чувства, кольнувшего в груди при виде Стива, который снова думает о смерти. — Я не представляю жизни без тебя, Бак, — повременив, сказал он, и его тёплая искренняя улыбка утонула в бороде. — Не знаю, что бы я делал, забери щелчок тебя вместе с остальными. — А я многократно обязан тебе жизнью, так что ответ ты знаешь. Баки изо всех сил старался игнорировать ощущение неотвратимости, которое вселял в него этот печальный разговор. Ему не нравилось, с какой обречённостью говорил Стив. — Брось, — невесело улыбнулся он. — Тебе стоило бы злиться на меня за то, что я не смог спасти тебя ещё в сорок третьем. — Чёрт возьми, это было полвека назад, и я сейчас даже не преувеличиваю. Ты уронил свой самолёт и фактически совершил самоубийство, (как же всё-таки страшно произносить это слово) чтобы Нью-Йорк спокойно дожил тот день. — Готов поспорить, ты бы поступил точно так же. Баки ничего не ответил, потянувшись за початой пачкой. Достал из кармана коробок спичек, молча раскурил вторую сигарету и продолжил наблюдать за растекающейся по земле летней прохладой. Он не сразу заметил, как руки начали трястись. Его пронзило плохое предчувствие, когтистыми лапами вцепившееся в сердце. — Что-то грядёт, — сказал Баки. — На днях обещали грозу, — рассеянно отозвался Стив, глубже вдыхая дым, плывущий в его сторону. — Я думал, тебе нравится дождь. Баки не стал говорить, что имел в виду вовсе не погоду. Он затянулся в последний раз, посмотрел на Стива и сказал то, что был готов произносить каждый день, пересекаясь с его голубыми глазами: — Пойдём домой?