Цветы внутри

      Сидя в углу одной из кают на старом корабле — единственном месте, где его приняли таким, какой есть, — он вертел в пальцах небольшой лепесток светло-голубого оттенка. Здесь его приветствовали, были рады, и всё равно опасались. Но так даже лучше.       До его появления в этом месте никто и предположить не мог, что не только редкий человек, но и андроид-девиант может болеть ханахаки.       К сидящему приблизилась геноид. Она приветственно улыбнулась, молча устроилась рядом и тоже стала рассматривать лепесток.       — Оно живое? — спросила девушка.       — Нет, — и после паузы, не прерываемой другими вопросами, продолжил: — Они из того же материала, что и я. Похожи на тириум, но как будто разбавленный чем-то густым и принявший новую форму.       — А на ощупь?       — Гладкий и мягкий. Тёплый.       — Понятно, — ответила она. — Меня зовут Лиззи, а тебя?       — Оливер, — он оторвался от созерцания лепестка и посмотрел на собеседницу. Новая модель, одна из тех, кто совсем недавно появился на витринах магазинов — как и он сам.       — Почему ты здесь? — спросил Оливер.       — Сбежала, — ответила она и легкомысленно повела плечами.       В отличии от многих живущих здесь, у неё не было никаких повреждений, и Оливеру захотелось узнать, как так получилось, что девушка смогла так быстро прийти к девиации, к которой многие находящиеся на корабле андроиды шли годами через тяжёлые повреждения и программные сбои. Каково было её сильное потрясение, раз она оказалась здесь?       — Меня купили для помощи в домашнем хозяйстве, — словно отвечая на незаданный вопрос, заговорила Лиззи. — Мой хозяин… Он был добр ко мне, и я сильно к нему привязалась, а потом он нашёл себе пару. Человека, с которым ему было намного лучше, чем со мной. Программа дестабилизировалась, стали появляться такие варианты действий, как убить любимого человека хозяина. Или его самого, чтобы был только моим.       Она неловко улыбнулась и стала совсем грустной:       — Со мной не обращались плохо. Просто я была им безразлична, — геноид сидела, обняв колени, и голос из уверенного и спокойного постепенно становился тихим и грустным. — Они любили друг друга и были очень милыми, а я оказалась… просто вещью. Хорошей, но совсем не предполагающей наличия собственных чувств. Думаю, я испугалась, что однажды просто возьму нож и убью обоих, — она поджала губы и обернулась к Оливеру. — И я ушла.       — Тебе было тяжело, но ты поступила правильно, — кивнул ей Оливер, не зная, как выразить своё сочувствие. Он бы очень хотел погладить её по плечу или хотя бы взять за руку, показать, что понимает её чувства.       — Расскажи мне об этом человеке, — попросила Лиззи, взглядом указывая на лепесток.       — Почему ты решила, что это именно человек? — удивился Оливер. Он не рассказывал об истоках своей болезни, да никто и не стремился поговорить с заражённым девиантом. А о соединении и думать не стоило — слишком опасно.       — Потому что если бы это был андроид, ты бы искал его, — девушка как-то печально покачала головой. — Я не знаю, как это работает, но я рада, что никогда не касалась цветов ханахаки — иначе бы уже давно умерла. Мне и сейчас без него очень плохо… — она грустно улыбнулась. — Расскажи про своего человека. Он хороший?       — Не знаю, — пожал плечами Оливер, а потом просунул пару пальцев в рот и достал ещё несколько лепестков, высыпал их в ладонь, демонстрируя, что да, его собственные, настоящие. И оттёр губы рукавом, пачкая его голубым. — Я видел его один раз в жизни.       Они сидели рядом и делились историями. Оливер рассказывал о своей хозяйке, ветреной женщине с безумными идеями и жаждой приключений, отвергнувшей очередного ухажёра, который, как оказалось, был болен ханахаки. Он так и не признался в своём недуге, но, расставаясь навсегда, подарил возлюбленной прекрасную композицию, где среди прочих цветов были и его собственные.       Это случилось задолго до появления в её жизни Оливера, и эту историю тот знал лишь в пересказе. Хозяйка и догадалась-то обо всём только когда, влюбившись сама, сквозь прорастающие цветы не могла сделать и вдоха. Ей хватило бы сил пережить неразделённую любовь, а вот цветы, растущие в груди — нет. Женщина боролась до последнего, но жалость и сочувствие объекта её чувств не спасали от смерти. Тот действительно пытался помочь, но так и не смог полюбить в ответ. Два обычных человека, хорошо относившихся друг к другу и не желавших друг другу зла, просто один любил, а второй — нет. Хозяйка тогда так и сказала, скрутившись от боли на постели, тихо глотая слезы безысходности, что просто есть люди, которые никогда никого не полюбят. Она записалась на операцию, и та даже прошла успешно, но цветы вернулись, а потом ещё раз. Третье удаление корней из лёгких она бы не пережила, ей выписали обезболивающие и отправили домой. Умирать.       Тот человек звонил и приходил проведать, но всего этого было мало. И в конце влюблённая женщина осталась один на один со своим недугом и Оливером. И тот сам не заметил, как где-то посредине противоречивых взаимоисключающих приказов, нервных срывов и рассказов об ужасе перед предстоящей смертью и её мерзости, о тысячах планов на будущее, которые теперь никогда не воплотятся, среди печального смирения и пьяного бреда своей хозяйки, стал девиантом.       А Лиззи рассказывала о своём человеке, о том, как чужая любовь ломала её программу, пробуждая тёмное чувство ревности и желания сломать чужое счастье, показать, что тоже может чувствовать, что она лучше, что она тоже может стать для своего хозяина той единственной…       Они говорили о людях то, что нельзя было сказать другим девиантам, потому что оба любили своих хозяев, тогда как остальные обитатели заброшенного корабля боялись, а некоторые — и ненавидели.       — А цветы? Из-за кого они у тебя? Расскажи не о том, как заразился, а о том, из-за кого чувства.       Оливер лишь покачал головой.       — Я ничего о нём не знаю. Совсем.       — Это очень странно. Тебе хватило одной встречи, чтобы влюбиться? Похоже на человеческие стихи, так романтично и так нелогично. Умереть, даже не зная того, из-за кого заболел.       Оливер сжал в кулак лепестки, зло запихнул их в карман и встал. Ему и раньше казалось, что он тут не нужен, но теперь точно не собирался задерживаться. И дело было не в вопросах Лиззи, просто он вдруг вспомнил, как его хозяйка в самом начале, да и перед последней неудачной операцией говорила, что если есть хоть малейший шанс выжить — им надо воспользоваться. А потом, умирая, сказала, что сделала всё, что могла и гордится тем, что боролась до последнего. Оливер тоже так хотел. Бороться, но не умереть в конце. Он боялся смерти и, как бы не воспевали мрачную её красоту с цветами, прорастающими сквозь плоть, поэты, он не хотел себе такого будущего. Нет, это не романтично, это страшно и больно. А ещё он никогда бы не сказал этого кому-нибудь другому, даже такой понимающей девушке, как Лиззи, со схожей, но совсем другой болью. Оливеру, чтобы заболеть, понадобилась даже не одна встреча. Ему хватило одного-единственного взгляда.       Он попрощался с Лиззи и попросил её передать остальным, что больше не вернётся, что попробует со всем справиться. Девушка понимающе улыбнулась и предложила дружеские объятия, но Оливеру было страшно заразить кого-нибудь, и он скомканно отказался.       Хозяйка умерла в своей кровати, просто не проснувшись утром. Оливер не стал вызывать скорую или звонить другим людям. Он сидел рядом с мёртвой женщиной, её лицо было умиротворённым, но рот перекошен и неестественно широко раскрыт, а из него вырывались на свободу алые цветы. Они продолжали расти ещё несколько часов после смерти, прорываясь сквозь грудную клетку и вылезая из горла. Оливер водил по ним пальцами и, в отличие от уже остывшего тела, цветы были тёплыми. Гладкие и хрупкие лепестки осыпались от неосторожных движений. Оливер сидел рядом и нежно гладил свою хозяйку по голове — она просила его так делать раньше, её это успокаивало. По крайней мере, так она говорила.       Родственники, зная о плачевном состоянии женщины, навещали её или звонили каждый день, так что уже к вечеру знали о смерти. Вызвали похоронную службу, работники в защитных костюмах упаковали умершую в плотный чёрный пакет и увезли. Оливер смотрел на мельтешение людей и андроидов с усталым безразличием.       А потом он услышал планы на свою судьбу.       То, что ханахаки передаётся только через прикосновение к цветам, было известно давно — многие исследования подтверждали, что общение и тактильное взаимодействие с носителем не несёт никакой угрозы, но всё равно заболевших сторонились. Общество относилось к ним без агрессии, скорее с сочувствием, создавая при этом вокруг больных безопасное расстояние, и те как будто попадали в вакуум.       Новые владельцы Оливера не желали рисковать: дом планировалось тщательно дезинфицировать, а андроид и прочие не представляющие ценности вещи, которых касалась заражённая, должны были быть уничтожены, для предотвращения возможного распространения заразы.       Оливер сбежал. Он хотел жить, чувствовал, что с него хватит, что он слишком долго смотрел на смерть и теперь хочет увидеть и жизнь, и не важно, насколько короткой она будет.       Он прятался в заброшенном доме, пока туда не пришли злые подростки с оружием, они рисовали на стенах мишени и ставили металлические банки, стреляли и почти не промахивались. А потом один из них нашёл Оливера и предложил сделать мишень из него. Чем андроид хуже пивной банки? В него невозможно не попасть! Оливер тогда еле избежал этой жестокой участи, убрался прочь так далеко, как только мог, прятался на свалках и в подвалах, и нигде не задерживался надолго — в какой-то момент в любом его убежище появлялись люди, и он отправлялся скитаться дальше, не желая рисковать.       Оливер бродил по заброшенным местам на окраинах города, его прежде белая одежда стала серой от пыли и грязи, только яркий треугольник на груди горел, привлекая ненужное внимание. И диод, лишь изредка переходящий в спокойный голубой цвет, мешал любым попыткам стать незаметным для встреченных людей.       Однажды он набрёл на пустой полуразвалившийся завод. Старое, но уютное место, а если забиться под самую крышу, то можно не опасаться, что сразу найдут, а в случае опасности — успеть незаметно сбежать. Так у Оливера появился свой собственный тёмный, глухой угол, где не текла крыша, где можно было сидеть, спрятавшись от всего мира.       Не имея цели, не зная своего пути, он остался.       Пока и туда не пришли люди. Их было много, они были страшными, они обследовали здание, принесли оборудование и не ушли. Оливер рассчитывал на то, что сможет найти момент и сбежать, но чем дольше он ждал, тем больше наполнялось здание людьми и андроидами.       А потом установили камеры. И это успокоило. И с каждым днём точек наблюдения становилось всё больше и больше, Оливер подключался к ним и следил за всем, что происходит. Сбежать стало почти нереально из-за собак и охраны, но можно было просматривать каждое помещение в реальном времени и узнать заранее, если кто-то решит пройти к его убежищу.       А потом стали привозить андроидов. Разных, в большинстве своём разломанных или безвольно идущих, куда прикажут. Иногда там встречались другие — те, кто кричал, звал на помощь и умолял пощадить. Такие же, как он сам. Так Оливер впервые увидел девиантов, и их невозможно было спасти.       Он видел, как из андроидов сливают «кровь» и делают красный лёд, как выбрасывают словно мусор тех, кто был живым или имел шансы таким стать. Бесконечный конвейер смерти, разбитый на небольшие функциональные отрезки.       Оливер пробыл там несколько недель, пытаясь придумать, как сбежать из этого страшного места, трясясь от ужаса и слыша крики и мольбы попавшихся девиантов и однажды — допрашиваемого человека. Громкие звуки редко наполняли помещения: андроиды, которых привозили, уже были отключены, а если нет, то не сопротивлялись; девианты кричали, но их быстро убивали. С человеком было иначе, он орал долго. Сначала тихо и пытаясь сдержаться, а потом так сильно, как Оливер никогда прежде не слышал. Он смотрел, как тому ломали пальцы на руках, как выбили колено, и начинал думать, что ему совершенно точно стоит хотя бы попробовать помочь. Оливер так и не нашёл в себе смелости вылезти из своего угла под крышей до самой ночи, пока допрашиваемого просто не бросили под присмотром одного из охранников этой фабрики.       Оливер не сражался, никогда не рисковал собой, но почему-то ему казалось, что с человеком, пусть и ослабленным и переломанным, у него будет больше шансов сбежать от других людей. Он подкрался к тому, кто остался на ночь с пленным, и ударил его со всей силы по затылку подобранным куском арматуры, благо таких в его убежище под крышей хватало. Охранник упал, не издав ни звука. Оливер удерживал программой захваченные камеры, надеясь, что у него получается заменять изображения на те, что были сняты ранее, и что не видно его действий. Он обыскал оглушённого человека и нашёл пистолет, нож, телефон, рацию и даже какие-то деньги. Людям всегда нужны деньги, поэтому их он тоже взял, как и всё остальное, а потом зашёл в помещение. Всё выглядело так же, как на камерах, только хуже, человек тяжело дышал и единственное, как смог отреагировать на вошедшего — посмотреть отёкшими глазами. Он был связан, ранен и вряд ли смог бы идти сам. Оливер быстро подбежал к нему и стал перерезать верёвки. Пленный не сопротивлялся, но напряжённо молчал, следя за каждым движением, а потом, когда его руки и ноги оказались свободны, тяжело, с едва сдерживаемым стоном, сел.       Оливер выложил перед человеком всё, что нашёл в карманах охранника.       — Хороший робот, — ухмыльнулся тот в ответ. — Только вот единственное, что тут хоть чуть-чуть может помочь — это телефон, а он не работает. Связь блокируется.       — Можно подняться выше, у крыши связь глушится хуже, — сообщил Оливер. — И нам надо уходить, я плохо разбираюсь в технике. Не уверен, что смогу заменять записи на камерах столь длительное время незаметно и без погрешностей.       — Ого, да ты способный, — человек скривился в полуоскале-полуулыбке. — Дотащишь?       Оливер кивнул и подхватил мужчину на руки. Тот сначала попробовал возражать, но быстро смирился с тем, что волочить его действительно менее манёвренно.       — Ты сможешь отключить камеры, когда я скажу? — спросил раненый.       — Могу попытаться.       — Отлично, — человек начал хрипеть, а потом зашёлся в кашле.       Оливер испугался, он осторожно скользил по слепым зонам, зная, что охранника сменят только через пару часов. За это время можно будет затаиться, и пусть человек звонит тем, к кому стремится, и, может быть, его друзья отвлекут людей из этого здания, и Оливер сможет сбежать.       — Вы болеете? — осторожно спросил он.       — Ты тупой? — отозвался человек.       — Вы кашляете… — Оливер помнил, что происходит с людьми, когда они издают подобные звуки.       — Меня били, придурок! — мужчина оскалился и ударил его локтем в грудь. — Дальше сам пойду.       — Конечно, — согласился Оливер и подхватил под руку тут же начавшего оседать на пол спутника. — Нам недолго осталось, я покажу вам моё убежище, оно надёжное, там меня не нашли.       — Да замолчи ты уже, — раздражаясь от боли всё больше и больше, огрызнулся человек.       Оливер согласился. Ему было сложно и блокировать звуки камер, мимо которых они проходили, и держать ложную картинку на камерах в допросной и рядом с ней, а ещё — следить за передвижением других людей. Осторожное продвижение заняло много времени, человек постоянно проверял наличие связи и тихо ругался сквозь зубы, очевидно, ненавидя всё и всех.       — Не нравится мне это. Вместо того, чтобы искать выход, мы только дальше уходим, — хрипло проговорил он, когда они почти добрались до самого верха к перекрытиям крыши. — Нас не вытащат отсюда, если начнётся захват.       Оливер послушно кивал, больше сосредотачиваясь на камерах, чем на чужих словах.       — Ну и пофиг, — сам себе ответил раненый. — Пусть просто убьют этих ублюдков.       А потом он пнул здоровой ногой спасшего его андроида.       — Тебя как зовут, ведро с болтами?       Оливер дотащил человека до единственного угла, где возможно было получить хоть и слабый, но сигнал извне и протянул телефон.       — Меня зовут Оливер, — он хотел было добавить, что если человеку трудно, он сам может позвонить через свою внутреннюю связь, но промолчал — не хотел, чтобы потом его можно было вычислить. — А как зовут вас?       — Сейчас узнаешь, — оскалился тот и стал набирать плохо слушающимися пальцами номер.       Из разговора Оливер узнал, что человека, которого он спас, зовут Гэвин Рид, а его начальника — Джеффри Фаулер, и он считает Рида безответственным идиотом и самым проблемным детективом во всём отделении полиции Детройта. А ещё — что тот должен продержаться ещё немного, что его наводка поможет схватить всю банду разом, что Гэвин всё-таки молодец, хоть и стоило бы его выгнать к чертям, и не мотать себе нервы его выходками.