29 июня 1972 год. Орландо, Флорида.
Стоял жаркий полдень. Солнце слепящим диском возвышалось над потными макушками и беспощадно припекало глянцевые пряди волос абитуриентов. Плотный аромат цветущих роз опьянял при дуновении тёплого летнего ветра, что влетал в настежь открытые окна университета. Тонкие ветви, казалось, едва выдерживали душистые бутоны, пылающие на палящем солнце, и прогибались под тяжестью сладких кистей из нежных пастельных цветков. Гнетущую и напряженную от ожидания тишину на переднем дворе, сопровождающуюся стрекотом кузнечиков, что попрятались в ещё нескошенной высокой траве у каменистых стен здания, прерывал гомон подростков. Галдёж возвышался над многочисленными мокрыми макушками, будь то сплетенные в косы русые пряди или неаккуратно растрёпанные каштановые шевелюры, и попутно с ветром бороздил душный, пропитанный удушающей тревожностью воздух. Он пролетел над порогом из раскалённого камня, залетел в щель открывающейся тяжелой двери под гнётом тонкой загорелой руки и встрепетнул кипу новоиспеченных бумаг, что прижимала к груди женщина средних лет. Как только стеклянная дверь сверкнула бликом на солнце и женщина показалась на крыльце, гомон и толкучка усилились, тревога возросла, а биение сердца участилось. — Дамы, господа, не толпитесь, — громким важным тоном попросила женщина и, припустив свой взгляд на мысы лакированных алых туфлей, двинулась уверенным шагом вдоль университетского порога так, что её пучок на макушке из натянутых глянцевых волос пошатывался из стороны в сторону, — результаты успеют посмотреть все! Как только женщина остановилась возле наружного стенда и тощими пальцами просунула за заляпанное стекло исписанные печатной машинкой приказы, толпа двинулась за ней, как за оратором. Каждый имел совесть нагло продвинуться вперёд, расталкивая самых хрупких абитуриенток по сторонам, чтобы быстрее посмотреть результаты о зачислении. Кто-то уже не сдерживал слез горя, утирая влагу краешком легкой ситцевой рубашки, а кто-то на радостях разрезал текучую толпу с желанием как можно скорее обрадовать близких о поступлении в университет юриспруденции. Я никогда не отличался своим рвением узнать все быстрее остальных, поэтому довольствовался этим местом в душной очереди, только сцепив руки крест-накрест на груди белоснежной рубашки, крохотные пуговички которой были застегнуты под самый кадык, что спирало дыхание и сопутствовало влаге собираться на ключицах в виде крохотных капель пота. Подмышкой парились пара библиотечных учебников по экономике и ежедневник. Короткими шажками лакированных чёрных туфель, вычищенных под гнетом материнского строгого взгляда в это утро, я медленно, но верно приближался к стенду, через скромную палитру макушек уже различая вычурные буквы на белоснежном листе. Мой отец — серьёзный человек во всей Флориде — настоятельно рекомендовал мне для поступления именно этот университет. То ли из-за крепко выстроенных давних связей, то ли из-за авторитета заведения, куда брали, к слову, не каждого желающего. Из-за вечных его принуждений и рекомендаций я не знал, кем являюсь сам и каково моё истинное предназначение. Но, как сказал однажды его старый добрый друг, мистер Эбигейл, известный в нашем округе банкир, «владеющий влиянием человек уважающим юристом уже стать не сможет, а юрист влиятельным человеком — непременно». Именно поэтому я стою здесь, на этих раскалённых, плавящих подошву новых туфель, отшлифованных камнях, парюсь под убийственным жарким солнцем в толпе неугомонных волнующихся юных леди и джентельменов и без какого-либо энтузиазма и рвения ожидаю своей очереди, чтобы отыскать в обильном фамилиями списке свою — Томлинсон. Да, я забыл представиться, меня зовут Луи Уильям Томлинсон. Наверняка моё имя звучит подобно королевскому пасынку, но это далеко не так. Я просто юноша, такой же, как и все вы, петляющий по нескончаемому лабиринту из жизненных путей с целью найти свой, чтобы как можно скорее увидеть меж высоких стен с вьющимися ядовитыми плющами спасительный свет. А если простым языком — окончивший школу мальчуган, ещё не уверенный в своих желаниях. Когда людей вокруг стало значительно меньше, отчего чётче слышалась скрипящая мелодия кузнечиков, а солнце поднялось ещё выше в небо и уже жарило в разы сильнее, я подобрался к стенду. Без сомнений наскоро отыскав собственную фамилию в списке бюджетных мест, я только вздохнул. Отец будет счастлив. — Ну что там, Луи? — выкрикнул со стороны парковки Найл Хоран, мой старый верный друг. Он также учился в этом заведении и перешёл на старший курс в этом году. Скорее всего, именно этот факт я учитывал, когда подавал под присмотром отца сюда документы — собственные связи. — Поступил, — выкрикнул я, уже отыскав прислонившийся к капоту серебристого мустанга силуэт блондинистого парня. Юноша пригрелся на горячем плавящемся капоте подаренной отцом машины и через натянутые на глаза солнцезащитные очки размером с пол-лица сопровождал меня голубым взором вниз по немногочисленным ступеням между петляющими из стороны в сторону заряженными молоденькими абитуриентами. В этот день я увидел его впервые. Я уже был готов схватить солнечный удар, но место этого поймал только удар в грудь. И не удар это оказался вовсе: из-за своей невнимательности я чуть не снес с ног встретившегося мне на пути высокого парня. Либо это он чуть не снес с ног меня, но учебники мои пострадали точно и уже открытые на рандомных страницах лежали на раскалённом тротуаре вниз обложкой. Я в миг заробел от пронзающего взгляда зелёных, словно травянистое солнечное поле, глаз, что без укора или толики обиды смотрели прямо на меня. — Прости пожалуйста, я не заметил тебя, — поспешил извиниться я, но парень в ответ только безмолвно мне улыбнулся. Вокруг уголков добрых глаз собрались капли пота и ярко выраженные морщинки. На распаренный лоб спадали длинные кудрявые пряди, на вид тяжелые от собранной влаги. Волосы у парня были неухоженные, чуть ниже плеча, что неприемлемо для нашего окружения, но это не вызывало у меня брезгливости от издержек воспитания. — Ничего страшного, значит так было надо, — ответил он. И, честное слово, от этого голоса на влажной спине, вдоль ровного позвоночника пробежались табуном мурашки. Голос этого парня был достаточно медленный, глубокий, с легкой хрипотцой — вводящий в состояние катарсиса. Такого я не слышал никогда. Кудрявый галантно потянулся поднять мои учебники, пока я столбом стоял, разинув рот. Когда он нагнулся, то колокольчики на браслетах, что окольцевали тощие запястья, мелодично зазвенели. Помимо забавных кожаных браслетов с бубенчиками на загорелой коже пестрили яркими цветами потертые фенечки с различными узорами. Вместе с темными завивающимися прядями из-за уха вылетела огромная ромашка, обделённая парой белесых лепестков. В свою очередь я незамедлительно нагнулся, чтобы поднять цветок и протянуть незаметившему потери парню. — Держи, она выпала у тебя из волос, — неуверенно промямлил я и вытянул трясущуюся руку навстречу незнакомцу, что уже крепко держал в огромных ладонях знакомые мне книжки. В этот день во Флориде было настолько жарко и влажно, что тряпичная рубашка кудрявого юноши, то ли льняная, то ли ситцевая, с треугольным вырезом, обрамлённым влажной бахромой, на груди прилипала к телу, словно липкая лента. Юноша снова взглянул на меня, а соленые капли струей спустились по щекам на растянутые в тёплой улыбке губы. Вместе с ней на этих самых щеках появились неглубокие ямочки. Они казались такими солнечными на загорелой коже осунувшихся щёк. — Теперь она твоя, — монотонно проговорил юноша и сделал шаг назад. Ромашку он оставил мне вместе с учебниками и накинувшимся заблуждением. Травянистый взор сверкнул на солнце, тонкие обнаженные пальцы поднялись в небо в знаке peace, а сам парень растворился на слепящем и плавившимся горизонте вместе с небольшой компанией из идентично выглядевших ребят. — Он учится здесь? — спросил я у стоявшего неподалеку Найла, а взгляд голубых глаз даря удаляющимся спинам незнакомцев. — Я не знаю, но эти засранцы часто играют прямо напротив универа на гитаре, горланят песни, что совершенно не дает сосредоточиться на лекции, — проворчал мой друг, слегка припустил очки и наконец оторвался от серебристого горячего железа. — Оу, — только и протянул я, прижал сильнее к груди свои учебники свободной рукой, а в другой держал двумя пальцами за едва живой тонкий стебель подаренный мне цветок. Лето обещало выдаться жарким.***
Я нагло совру, если скажу, что не думал с того самого дня об этом кудрявом незнакомце. Не думал, сидя за огромным столом в роскошном зале в окружении своей семьи, не думал, выбирая в магазине новый пиджак к началу учебного года, не думал даже, когда ехал в шумном трамвае, предпочитая его новенькому шеврале камаро с личным водителем. Не потому, что я боюсь показаться избалованным богатыми родителями ребёнком, не знающим проблем. А потому, что спокойнее и уютнее мне было среди людей среднего класса, что в данный момент занимали потертые, изрезанные до выпирающего наружу жёлтого параллона кожаные сидения. Намного уютнее чувствовать себя не просто человеком, но и человечным. Скрежет колёс о трамвайные пути сопровождал всю поездку, а отсутствие кондиционера позволяло многочисленным каплям пота просочиться через расширенные поры на моем лбу. Благо газета, которую я приобрёл по пути домой, верно служила мне опахалом, а запах пропущенной через топограф бумаги забивался вместе с поднявшейся в салоне пылью в раздутые от тяжелого дыхания ноздри. «Движутся кислотные дожди» - гласил черно-белый заголовок на главной странице уже слегка помятой газеты. «Хоть какие-то дожди,» - подумал я, с разочарованием глядя на безоблачное ясное небо. Солнце лупило в исписанные и изрезанные надписями стекла, поэтому я не видел смысла садиться у окна, да и желание наслаждаться пейзажами в долгой поездке совершенно отпало с оккупацией недуга. Я прикрыл глаза и верно ждал своей нескорой остановки. Когда трамвай остановился, а провода над железной плавящейся под палящим солнцем крышей заискрились, в нелепо раздвинувшиеся по разные стороны двери вбежало четыре подростка. Звонкий смех заполонил салон, и в миг стало ещё более душно. Перед лицом шустро маякнула тень, а сидение справа от меня, прямо у окна под палящими через призму стекла лучами, оказалось умело занято молодым человеком. Это вынудило меня раскрыть глаза от причинения неудобства, но как только голубой взгляд встретился вновь с зелёным, спустя пару дней их первой встречи, мои возражения безмолвно растворились в духоте июльского дня. Кудрявый парень заискивающе ухмыльнулся и уютнее впился плечами в кожаное сидение, тонкий стройный палец приблизился к розовым, пухлым губам, без лишних слов призывая молчать, а те самые колокольчики на браслетах тихонько зазвенели. За это время, пока я пытался придти в себя и осознать, что происходит, парень натянул на глаза свою соломенную шляпу с широкими краями и притворился спящим. Впереди меня показался контролёр. Темные нахмуренные брови женщина сползлись двумя жирными гусиничками к переносице. — Вошедшие есть? — томным строгим голосом спросила она, с презрением оглядывая то меня, то паренька в соломенной шляпе. Мой рот в безмолвии то открывался, то закрывался подобно рыбьему, пока женщине на надоело моё несуразное молчание. — Билет показываем, — добавила она. Я закопошился по карманам в поисках смятого клочка бумаги с напечатанным набором выцветших алых цифр. Трясущимися руками я расправил билет и тем самым удостоверил контролера в своей гражданской чистоте и честности. Позади вновь раздался звонкий смех, абсолютно такой же, что залетел в салон попутно с пассажирами минутой ранее. Женщина перевела своё внимание на этот жизнерадостный звук. И сочился он вовсе не с задних сидений трамвая, а с наружней его части: в окно медленно плывущего по рельсам транспорта заглядывали любопытные макушки уцепившихся за задник безбилетников. Клянусь, в этот момент я видел, как расплылось в улыбке закрытое соломенной шляпой лицо кудрявого парня, что все ещё «спал». Я был совершенно обескуражен вместе с контролером и только и делал, что мотал головой из стороны в сторону: то на неё, то на безбилетников, что уцепились за трамвай, то на прикорнувшего по правое плечо юношу. Когда женщина двинулась в заднюю часть трамвая, из-под соломенной шляпки показались хитрые, сверкающие бликами травянистые, как листва в солнечный июльский день, глаза. Ямочки на щеках казались ещё глубже от широкой улыбки во все загоревшее лицо. — А у тебя счастливый билет, — медленно прозвучал наконец хриплый голос справа. — А у тебя его нет. Это некрасиво со стороны джентельмена так неподобающе себя вести, — раздувался от возмущений я так, что, готов поклясться, покраснело моё лицо. — Но ты не спешил об этом предупреждать кондуктора, — через улыбку ответил мне незнакомец и припустил шляпу на колени клишённых джинс. — А билет у тебя правда счастливый. Я соизволил перевести ошарашенный взгляд на помятый клочок бумаги, что крепко держал между подушечками пальцев. И правда, суммы чисел в начале и конце ряда совпадали. — Хочешь, я отдам его тебе? — зачем-то спросил я. Кудрявый только шире улыбнулся, словно мои слова показались ему до одури глупыми, и замотал головой, распространяя по салону шлейф свежескошенной пшеницы. И тут я понял, что шляпа его была собственноручно сплетена из золотистых колосьев. Потрясающе. — Нет. Это твой билет. Иначе магия не сработает. — Магия? — переспросил я, но парень в ответ только тихо рассмеялся. — Да, магия, — повторил он и соскочил со своего места, прокрутился на заляпанном поручне и встал возле дверей. — И распространяется она только на тебя. — Но я не верю в волшебство, — через непроизвольную улыбку ответил я и все ещё вскинувшись смотрел на незнакомца подле распахивающихся на остановке дверей. — Тогда меня не существует, — пролепетал парень и выпрыгнул в раскрывшиеся двери. Вместе с ним с разных уголков салона поднялись два юноши и одна девушка. У одного парня были чёрные, словно смола, длинные волосы с вплетенными в пряди огромными деревянными бусинами, у второго парня были каштановые дреды, не самые опрятные на вид, оба они вприпрыжку вылетели из трамвая. А девушка, приподняв подол длинной цветастой юбки, поправила бандану в кудрявых рыжих волосах и с миловидной улыбкой аккуратно выпрыгнула вслед за друзьями. Смех позади трамвая также прекратился и принялся удаляться в виде двух очередных юношей, что также слились с компанией выбежавших из салона ребят. Я в полном оцепенении провожал взглядом бредущего по раскаленному асфальту кудрявого незнакомца. Он выглядел таким беззаботным и необременённым спустившимся на Америку временем. В один момент, когда трамвай тронулся, он повернул свою голову, от чего кудри его легко подпрыгнули в воздухе, и улыбнулся мне напоследок. Так я и не заметил, что уже давно проехал нужную остановку.***
Тёплый вечер позволил солнцу скрыться за горизонтом, а сейчас приходилось довольствоваться словно рассыпанными кем-то в хаотичном порядке яркими звёздами на темном и бескрайнем небе, вдыхать свежий воздух с ароматом летней духоты и отцветшей черёмухи и просто жить под звуки проезжающих вдали автомобилей. Я сидел в удобном мягком кресле напротив распахнутого настежь окна, что упиралось подоконником чуть ли не в пол, и смотрел на звёздное небо. На коленях лежал ежедневник с обложкой из натуральной кожи. Между страницами ютилась уже засохшая ромашка, что никак не давала мне покоя. Жара наконец спала градусов до двадцати пяти, и дышать стало куда легче. На свет, что изъявляла настольная лампа, слетелись насекомые. В основном это были комары, свой продолжительный писк превращая в неприятную какофонию. А также жаждущие света мотыльки. Цикады стрекотали впотьмах где-то под окном и не претендовали на мою настольную лампу. Весь день мать отчитывала меня за то, что я опоздал на ужин (потому что пропустил свою остановку и вынужден был идти пешком из-за кудрявого незнакомца в соломенной шляпе), на который они пригласили мистера и миссис Эбигейл и их прекрасную и юную дочь Элеонору. Девушка была красива, достаточно умна и разбиралась в бизнес-делах её отца. Мы с ней довольно хорошо ладили, но на роль моей невесты она точно не походила. Но мой отец настоятельно рекомендовал своему другу своего уже совершеннолетнего сына, то есть меня, что также, как он мечтает связать свою жизнь с правом. Но, к его великому разочарованию, его сын, то есть опять же я, мечтает только о том, чтобы как можно скорее отречься от привязанности к родителям и заняться тем, чего пожелает душа. — Они снова придут в гости на следующей неделе, — сообщила мне мать, крутясь под вентилятором, шум которого прорезал вечерний стрекот насекомых и звук колёс по пыльной трассе вдалеке. — Мы посовещались, что было бы здорово дать вам отдохнуть вместе где-нибудь. Вы молоды, полны сил. Поэтому твой отец и мистер Эбигейл взяли специально для вас путевки в одну прекрасную и жаркую европейскую страну — Италию. — Как же так, — обескуражено ответил я и даже слегка приподнялся в собственном кресле. Казалось, что высокие потолки в миг начали давить, а духота в помещении усилилась. — А как же вы? — А мы с твоим отцом останемся дома, будем упорно работать, чтобы в дальнейшем устроить вам самую потрясающую свадьбу, — сквозь улыбку проговорила моя мать, но у меня улыбаться совершенно не было желания. Уголки губ наоборот под тяжестью накинувшихся мыслей опустились. — Но я не хочу на ней жениться, как вы ней поймёте, — уже слегка прибавил голос я. Руки непроизвольно опустились. — И вы не имеете права меня принуждать. Я уже совершеннолетний. — Но ты все ещё наш сын, — строго напомнила мама, — и пока это так, ты обязан сохранять чистоту нашего рода. — Плевать я хотел на этот род! — закричал я и соскочил со своего места. В окнах напротив загорелся свет, а любопытные силуэты соседей прислушались к нарастающей в нашей семье ссоре. Женские ладони прильнули к раскрывшемуся от неожиданности сказанных мною слов рту. В соседних комнатах закопошились люди. — Как ты смеешь повышать на меня голос, — возразила мне мать и брови её изогнулись под гнётом ярости. В дверях показался отец с застывшей между зубами недокуренной сигарой. Табачный дым распугивал слетевшихся голодных комаров и испоганил льющийся из окна аромат цветущей сирени. — А как вы смеете принимать решения за меня? Куда и на кого мне идти учиться, на ком и когда мне стоит жениться, что мне не стоит есть и с кем мне не стоит дружить? Может ещё составите мне точное расписание, когда следует опорожняться? — прокричал на одном дыхании я, явно войдя во вкус и пользуясь моментом, пока меня не перебивают и не хватают зашкирку. Обрамлённый щетиной рот отца приоткрылся так, что чуть тлеющая сигара не выпала прямо на дорогостоящий ковёр. Сапфир, вдавленный в золотистую оправу цепочки на шее матери, сверкнул при свете лампы, когда она шустро развернулась вполоборота и с намокшими от слез глазами метнулась в сторону выхода, тем самым отталкивая не менее возмущённого отца к дверному косяку из красного дерева. — Мистер Томлинсон младший, — медленно и сурово, словно приговаривая к смертной казни, проговорил отец, — живо в мой кабинет. Нам предстоит серьёзный разговор. — Да хрен тебе, а не серьёзный разговор, — выплюнул в ответ я и незамедлительно ринулся к выходу в зал, дверь в который располагалась напротив окна. К удивлению, за мной никто не кинулся, но это было к лучшему. Злость заполонила жилы и мгновенно закипела подобно бурлящей в чайнике воде. Дом, окутанный в сумерки, я знал наизусть, поэтому быстрым шагом преодолевал комнату за комнатой, расталкивая встречающуюся на пути прислугу, пока не показался на уличном пороге. Ночной воздух врезался в ноздри, а прилетевший из-за горизонта свежий ветерок растрепал русые волосы. Ночь встретила меня с распростертыми объятиями, а её тишина убаюкивала взбудоражившиеся негативные эмоции. Температура спала до двадцати градусов, а воздух стал немного просторней и приятней, не таким забитым, как днём. Кузнечики, что притаились на ветвях вьюна, цепкие лапы которого обвивали каждый кирпич в стене, стрекотали из темноты. Петляющие ветви подкрадывались вдоль стен к обрамлённому деревянными перилами балкону, со стороны которого слышался приглушённый спор моих родителей. Я не знал, куда мне деваться. Оставаться на месте, прямо во дворе, где на меня смотрят кучи удивленных соседских глаз из ярких окон, я не мог, а возвращаться в дом после того, как повёл себя, было крайне неразумно и поражено. Поэтому я просто пошёл, куда глядят глаза: навстречу затерявшемуся во тьме горизонту. Как бы самому не затеряться в этой молчаливой и такой загадочной ночи. В четырех кварталах от моего дома раздавалась притягательная и завораживающая музыка. Уличные музыканты никогда не спят. Точнее никогда не спит этот переулок, где все стены исписаны баллончиками, а во дворах до самого восхода розового солнца полыхают костры. Обычно здесь собираются те, с кем мне не следует даже обмолвиться и словом по мнению моих родителей. Этот дом со внутренним двориком небольшого размера уже который год стоит в очереди на снос, но по сей день до него все не могут добраться власти. Ведь оккупировавшие этажи этого дома люди не перестают выступать с протестом. Это место для них настолько обустроенное, сакральное, что одна мысль о том, что его могут стереть безвозвратно — просто маразм. Каждый угол веет уютом и свободой. Здесь днём и ночью все улыбаются каждому встречному, выращивают в клумбах различные цветы и расписывают стены и окна яркими картинами и различными знаками. Пацифик здесь возглавляет большинство кирпичей и стёкол. Но, как бы грустно это не прозвучало, в этом доме никто не остаётся надолго. Это как среднее звено между главными точками — неизвестностью и свободой. Странники сюда приходят переночевать, посидеть у костра и послушать сменяющихся каждый вечер музыкантов. Высоченный парень, ростом под метра два, прислонился к стене каменной арки, ведущей в атриум, и исполнял что-то из Cream. (Я наслышан об этой группе). Его длинные пальцы ловко справлялись с натянутыми струнами гитары, а оранжевые блики огненного света словно щекотали его смуглую кожу в тени вечера. Я запустил руки в карманы своих широких штанов и решил понаблюдать издалека, если соседний тротуар можно так назвать. Люди танцевали. В воздухе развевались цветастые платки с узорчатыми орнаментами и легкие длинные юбки из натуральных материалов. Длинные шелковистые волосы, как у дам, так и юношей, настоящим золотом сверкали при свете костра. Балконы этого обреченного двухэтажного пристанища были настежь открыты, а люди, что свешивали с косых и полугнилых перил руки, курили и наслаждались сочащейся из-под худых пальцев мелодией. Казалось, что вместе с ней по все ещё слегка тяжелому после дневной духоты воздуху плывет чувство безмятежности и легкости. Оно расслабляет каждую до того напрягшуюся часть тела и даёт мнимое представление, что ты затерялся во времени, никуда не торопишься. Я и так никуда не торопился. — Наблюдатель? — раздался голос из-за спины. Я и подумать не мог, что сзади меня кто-то может быть. Я обернулся и обомлел. Похоже, незнакомца это забавило: он улыбнулся, показывая свои ямочки во всей красе. Но соломенной шляпы на нем в эту ночь не было, что позволило мне увидеть в его глазах блики от огней и костра. — Нет, я просто шёл мимо и… и вот. — Значит наблюдатель. Как твой счастливый билет? Он возвышался надо мной, широко улыбался и, черт, просто интересовался моим счастливым билетом, а я уже размяк под этим пристальным взглядом. Влюбляться в кудрявых незнакомцев нехорошо. — Хорошо, — ответил я, не пошевелив ни одним мускулом на лице, и продолжил смотреть на парня снизу вверх круглыми от восторга и страха глазами. От моего ответа он расхохотался. — А кто все эти люди? — пропустив его смех, все с таким же серьёзным и ошеломлённым выражением лица спросил я, указывая в сторону арки. — Это? Духовная община. — Духовная община, — повторил я, совершенно не уразумевая, что парень имел ввиду. — А как зовут тебя, наблюдатель? — поинтересовался вдруг кудрявый парень, и это выбило почву у меня из-под ног. — Меня зовут Луи, — еле как вытянул из себя я, будучи в оцепенении непониманием. Мне не верилось, что все это происходит со мной. — Приятно познакомиться, Луи, — улыбнувшись и галантно приклонив голову, отозвался парень, — меня зовут Гарри. — И мне безумно приятно познакомиться, Гарри, — проговорил я и опробовал на своём языке имя, которое мечтал услышать уже несколько дней. — Самое время познакомить тебя с общиной, — произнёс Гарри, обвёл своей длинной рукой мои плечи и повёл в сторону, где кипит жизнь. С каждым шагом сердце мое отбивало ритм все сильнее, потому что подобные дворовые сходки — это не для меня. По крайней мере, так вновь утверждали мои родители. Мы прошли мимо музыканта и танцующих девушек в длинных юбках. Они плясали прямо босиком на асфальте, не жалея ступней. И это было так дико для меня и моего воспитания. Огонь в костре, обрамлённом резиновой здоровой шиной, словно забором, достигал в высоту чуть ли не полтора метра и освещал весь периметр словно днём. Но на радостных лицах все равно плясал оранжевый огонёк. В итоге Гарри привёл меня в угол атриума. Это была лестница у входа в подъезд, обшарпанная и с побитыми ступенями, на которых сидели три человеческих задницы, как я понял, «духовной общины». Этих ребят я сразу вспомнил, как только мы подошли ближе. Именно они выбегали вместе с Гарри из трамвая этим днём. Парень с дредами отвлёкся от рассказа своей пошлой шутки, отложил скрученный косяк с травой на ступень и поднял голову на нас, расплываясь в искренней улыбке. — Пис, братья, — быстрым голосом проговорил он, на что остальные две макушки также устремились на нас. — Это Бир, — представил своего друга Гарри. — Бир не в смысле beer, а в смысле bear.* — Но ты можешь звать меня Вайт Бир**, — отозвался паренёк и лучезарно улыбнулся. Он действительно был похож на плюшевого мишку. Мишку, который только что крутил косяк и шутил с друзьями о минете. — Я так понимаю, это не настоящее твоё имя? — поинтересовался я. — Правильно мыслишь, Шайни***. Я Лиам. — Шайни? — переспросил у него я и нахмурился. Как, видя мою мину, он додумался вообще назвать меня так? — А это Зейн. — Гарри указал на парня слева от Бира. Смуглокожий парень пакистанской внешности подмигнул мне. Его чёрные, как тягучая смола, волосы прикрывали половину лица, а огромные деревянные бусины медленно покачивались из стороны в сторону, когда он вертел головой. — А это просто Сани, — представил мне девушку, что сидела рядом с Зейном и крутила в руках фенечки, Гарри. — Ну привет, — поздоровалась она, а голос ее растёкся по моим ушам, словно тягучий мёд: тембр был у неё достаточно низкий, но такой сладкий, слегка хриплый. Рыжие кудрявые волосы были убраны под соломенную шляпу, в которой я часами ранее и встретил Гарри. А россыпь веснушек на ее миловидном и осунувшемся лице была едва различима при тусклом свете костра. — Я понял, — додумался я и впервые за эти минуты улыбнулся. — Вы, ребята, — хиппи? Вместо ответа меня оглушил гулкий коллективный смех. Я был обескуражен такой реакцией ребят, поэтому захлопал лишь длинными ресницами в недоумении. — Хиппи — это ярлык. Это рамки. Мы — свободные люди, оберегающие свободу, пропагандирующие любовь и уничтожающие цивилизацию. — Вот как, — только и выпалил я. — А ты не выглядишь, как искатель приключений, — усмехнулась Сани и скривила тонкие, едва заметные губы в полуулыбке. — Скорее как заплутавший беглец. — Он наблюдатель, — отозвался Гарри и коснулся моего локтя. Я обернулся к нему и заметил, как загорелое лицо окутывает нежность. — Присаживайся, наблюдатель, — предложил мне Зейн и похлопал по месту рядом с собой, — мы не кусаемся. — Нет, спасибо. Мне ещё не помешало бы найти пристанище на ночь, поэтому я откажусь. — Так ты его уже нашёл, братишка, — завопил Бир, который Лиам, и поднялся на ноги. Отряхнув свои клешенные джинсы, он продолжил: — Это наше место, поэтому без проблем можешь остаться здесь. Друг Гарри — наш друг. Это прозвучало чертовски мило. «Друг Гарри». Формально я знаком с ним всего пару минут, но уже не против, чтобы Лиам так выражался. — Я тоже собирался выспаться перед дальней дорогой, поэтому могу тебя проводить до комнаты, — предложил мне Гарри. Парень выглядел довольно уставшим, и одна мысль о том, что завтра ему нужно куда-то двигаться, вводила меня в прострацию. — Куда ты собираешься? — Пока не знаю, к океану, скорее всего, — пожал плечами он. «Пока не знаю» прозвучало слишком спокойно для ответа на такой вопрос. — Приятного вечера, ребята, надеюсь, что мы с вами ещё увидимся. И они принялись прощаться. Я, как настоящий воспитанный человек, отошёл в сторону. Мысль о том, что Гарри уезжает, уходит, уплывает — неважно, —действительно делала меня немного грустным. Люди кругом хохотали и не переставали двигаться в танце. Парни и девушки абсолютно босиком кружились, переплетаясь телами, и выглядели такими беззаботными в эту тёплую, длинную ночь. — Пойдём за мной, наблюдатель, — заманил меня хриплый голос. Гарри возвышался на площадке и протягивал мне руку. Его ладонь была просто огромной по сравнению с моей, и поэтому я отмахнулся и поднялся к нему сам. В коридорах пахло сыростью и жареным беконом. Почти отовсюду горел свет и слышались гулкие и полные сил голоса. Настенное покрытие в виде облупившейся краски, в местах было то заляпано, а где и расписано в граффити. Под ногами скрипели половицы. Темно-бардовая краска на досках давно уже стерлась из-за нескончаемо блуждающих странников, но это никого, кроме меня, видимо, не заботило. Одна мысль о том, что мне предстоит провести в этом неприятном месте всю ночь, немного пугала. Но от чего-то я доверял Гарри и уверенно следовал за ним. Мы поднялись по хлипкой лестнице на второй этаж. Я старался не касаться перил и полностью надеялся на то, что ступени выдержат наши тяжелые тела. Кто-то сидел прямо на подоконнике в длинном коридоре, курил и глядел в заляпанные стекла, кто-то носился от комнаты к комнате. Помещение было вхоже с давно отслужившим мотелем или бесплатным студенческим общежитием. Гарри остановился возле деревянной налаченной двери и безмолвно позвал меня за собой. В коридоре не было ни единого источника света, кроме падающих из окон оранжевых лап света от фонарей. Дверь со скрипом приоткрылась, и живая музыка из распахнутого настежь в комнате окна добралась до моих покрасневших ушей. Я забрался внутрь крохотной комнатушки и сразу приметил застеленную потёртыми и застиранными простынями кровать. Пружины мягкого матраца подо мной просели с неприятным слуху скрежетом. Гарри встал возле окна, представляя моему вниманию очерченный лунным светом тёмный силуэт. Его анфас чём-то завораживал, а спутавшиеся длинные кудри непоколебимо лежали на напрягшихся плечах. Гарри ухватился за низ своей рубахи и через голову стянул ее с себя. Предмет одежды беззвучно опустился на деревянные доски. Я и не заметил, как раскрыл рот. — Здесь я обычно останавливаюсь, — сообщил мне хриплый томный голос из темноты. — Окна выходят прямо во двор, где всегда видно радостные лица и слышно приятную музыку. Но сейчас музыка стихла, а певец, по-видимому, на время отложил гитару, чтобы тоже насладиться беседой с единомышленниками у потухающего костра. — Комнат тут много, но если хочешь, можешь остаться здесь. — Но это же вроде как твоя? — спросил я и изогнул брови от неясности. — В этом мире ничто не принадлежит мне. Также, как и я не принадлежу ничему, — ответил Гарри и все же присел рядом со мной, что хилые пружины на кровати под его весом сжались. — Раздевайся, сегодня довольно жаркая ночь. От его предложения я сглотнул и ощутил неловкость, что узурпировала мои гудящие конечности. Но Гарри оказался прав, в комнате было довольно душно, несмотря на открытые настежь окна. Здесь бы не помешал вентилятор. — Ты любишь читать? — вдруг произнес парень и вновь покинул место. Я стянул с себя футболку и протер вспотевший лоб тыльной стороной ладони. Моя челка уже намокла от пота, и я подул на неё слегка охлаждающим воздухом через верхнюю губу, выдвигая вперёд челюсть. — Иногда. Сейчас меня окружают книги по праву и уголовному делу, — поделился я и откинул футболку в сторону, как до этого сделал сам Гарри. От чего-то мне захотелось сегодня быть таким, как он — беззаботным, всегда улыбающимся и не думающем о том, что будет завтра. — Юрист? — улыбнулся Гарри и встал возле пыльных книжных полок. Огромный деревянный шкаф без одной ножки стоял криво, но все же держал в себе вековые знания и вечные истории. — А что в этом такого? — нахмурился я в ответ на его безмолвную улыбку. — Ничего, — подняв руки в знак защиты вверх, ответил Гарри и замотал головой, но не без пресловутой ему улыбки. — А если отбросить всю эту неинтересную и бесполезную ерунду, то кто твой автор? — Любимый автор? — Нет, именно твой автор. Тот, чьи слова ты воспринимаешь, словно свои. Тот, кто захватил твоё сердце на пару бессонных ночей чтения. — Мой любимый — Оскар Уайльд, — ответил я, хоть и не совсем попадая под критерии. По ночам я не читал, но его писанина меня завораживала. — А ты знал, что он был гомосексуалом? Я насупил брови от такой ненужной мне информации, но Гарри это только позабавило: лицо расплылось в нескрытой насмешке от моей реакции, а длинные пальцы пробежались вдоль пыльной полки со всей осторожностью. Гарри остановил их на одной не такой уж толстой книжке и ловко выудил ее из равного ей ряда. — Назови мне любое число, а затем любую цифру до сорока пяти. — Зачем это? — Не думай, просто назови. — Ну, пусть это будет семьдесят пять и двадцать четыре. Гарри со всей нежностью провёл по шершавой обложке книги и шустро принялся перелистывать страницы, не доходя до середины, пока не открыл на определенной. Это был «Портрет Дориана Грея» — мое любимое, пожалуй, его произведение. Голубые в тени ночи губы Гарри едва заметно шевелились, пока тонкий палец медленно спускался по чуть пожелтевшему от времени листу бумаги, строчка за строчкой. — Он шёл, едва сознавая, куда идёт. Смутно вспоминалось ему потом, что он бродил по каким-то плохо освещенным улицам мимо домов зловещего вида, под высокими арками, где царила черная тьма, — сладостно и неспешно прошептал мне юноша. — Это твоё предсказание. Я улыбнулся, но в такую ерунду не верил абсолютно. Но голубые глаза мои загорелись искрой любопытства и азарта. — Абсурд! — Я нахмурил брови. Прикусив правую щеку изнутри, я молча забрал у него книгу. — Но ведь так все и было, разве нет? — Ваша очередь, молодой человек. Я проигнорировал его вопрос и с самым важным видом (по крайней мере я так думал) нерелевантно листал страницы. Гарри взглянул на меня со всей миндальностью и каплей усмешки в его зияющих глазах. — Сто семьдесят семь и семнадцать, — уверенно произнёс он. Листать далеко мне не пришлось, хоть я и успел запутаться в количестве строчек. — Нет, Гарри, я уже не тот… — прочитал с выражением я. — Я это вижу, — тихо отозвался он и вновь исподлобья заглянул мне прямо в глаза. — Это просто строчки, ничего больше, — возмутится я, пока зелёный упрямый взор внимательно изучал каждый вздрогнувший на моем лице мускул. Лицо Гарри расплылось в тёплой улыбке после моей реплики. — Нет, это волшебство. — Я не верю в волшебство. — Где-то я это уже слышал, — усмехнулся Гарри. — Раз так, то и меня не существует. Он загадочно развёл в воздухе руками. — А я это где-то уже слышал, — поймал его я и ответно улыбнулся. Лунный свет из открытого окна ласкал обнаженные плечи цвета шоколадного молока, освещая каждую родинку на гладкой коже Гарри. Кудри казались темно-синими и такими спутавшимися, а длинные ресницы трепетали с каждым тяжелым и неровным его выдохом, прикрывая полыхающие блики в таких счастливых глазах. Все краски с приходом ночи выцвели, оставляя многочисленные оттенки синего на предметах вокруг и валявшейся в ногах скомканной одежде. Я лишь видел, как он со всей осторожностью безостановочно рассматривает меня, и ощущал его горячее дыхание на своих обнаженных ключицах. Тишина прокралась через окно вместе с ожившими тенями деревьев. Хоть я и не верил в волшебство, но он заколдовал меня своим взглядом. Я не мог даже вдохнуть. И вся живность в виде ночных насекомых в миг затихла, слышно было лишь наше размеренное дыхание. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. И Гарри поцеловал меня. Его лицо слишком неожиданно прильнуло к моему, разрезая заряженный исходящим от нас обоих током воздух, а разомкнувшиеся мягкие губы сразу же накрыли мои. Где-то с пару секунд я не шевелился, лишь ощущая тепло потресканных мягких губ и собственное бешеное сердцебиение в грудной клетке. От юноши пахло соломой. Но потом так незаметно, словно вовсе заснул, я растаял. Брови нахмурились в наслаждении и желании. Я зажмурил глаза и придвинулся к парню, тем самым надавливая на его умеренно и так правильно двигающиеся губы. Гарри начал целовать меня с новой силой, все больше вздымая грудь от усилившегося дыхания. Я ощутил на шее лёгкое касание подушечек пальцев. Едва касаясь моей тонкой кожи, Гарри петлял пальцами от ключицы к уху, а затем завёл их меж растрепанных русых волос и слегка оттянул. Я непроизвольно, но тихо застонал, а затем слегка ототкнул Гарри в грудь. Его нос теперь находился в сантиметрах трёх от моего, губы были все также приоткрыты и темны, а глаза блистали ещё ярче, словно в этой весенней ночной листве его радужек поселилось по яркому солнышку. Мы молча смотрели друг на друга, а рука его неподвижно зафиксировалась на моем затылке. Дыхание сперло, а тело пробила мелкая дрожь. Я набрал в грудь больше такого горячего воздуха и вновь прильнул к губам Гарри. Он ответил на моей встречный поцелуй все с той же нежностью и аккуратностью. Он не прикусывал мои губы и не засасывал мой язык. Он просто целовал меня так нежно, что я с каждой секундой растворялся в его крепких руках, забирая с собой его душистый запах соломы. Я вдыхал его, словно высасывая из Гарри, пока он не показался мне таким обыденным и привычным. Я ощущал собственное сердце, но не обращал на него внимания. Кроме губ Гарри и его петляющих по моему телу пальцев ничто больше не имело значения. На фоне заиграла музыка. Но это был вовсе не уличный музыкант. Из-под скрипучих половиц просачивалась в комнату ритмичная мелодия. И это ещё больше заводило меня. Песня: the Doors - the spy Гарри чуть приподнялся на кровати и возвысился надо мной, но не прерывал поцелуй. Меня повело назад и я припустился на локти под гнетом парня, а потом и вовсе плюхнулся в цветастые простыни. Они были несвежие, пахли потом чужих тел и мускусом, но я впервые в жизни не придавал этому никакого значения. Я просто лежал и целовал Гарри, что навис надо мной, оперевшись на свои напрягшиеся руки. Низ живота приятно закрутило, и что-то внутри меня нетерпеливо сжалось. Внезапно мне захотелось сорвать с него всю одежду и покрыть каждый участок молочной кожи трепетными поцелуями, но я даже не мог встать: мое тело так размякло от удовольствия, а мозг увело в одурманенное нежными поцелуями царство. Я ещё никогда не целовался полуголым с малознакомыми парнями. Хорошо, буду честен: я ещё никогда не целовался. Гарри стал жёстче и слегка оттянул мою губу. Я даже не успел раскрыть глаз, как снова их зажмурил — парень дотронулся влажными губами моей шеи, оставляя на коже влажные разводы, и двинулся ниже. Мой живот напрягся, а спина непроизвольно изогнулась. Приятное чувство в паху возросло и я даже не заметил, что у меня встал член. Довольно неловко. — Кто-то вовсе не скромный мальчик из богатой семьи, — усмехнулся Гарри, едва оторвав губы от солнечного сплетения. — А отвязный и смелый парнишка. Я только фыркнул, а щеки мои всполыхнули огнём. К счастью, в тени этой волшебной ночи Гарри не разглядел явившийся от смущения румянец. Парень безостановочно двигался все ниже, цепляясь за ширинку моих штанов. Страх обволок мое тело, и я напрягся. Но я не смел перечить Гарри и останавливать его — я был уже побеждён им. Влажные поцелуи остановились внизу живота, что заставляло меня содрогаться от удовольствия. Пальцы потянулись расстёгивать ширинку и стягивать с меня такие узкие штаны. Без них я почувствовал себя ещё лучше. Цепляясь за шершавые простыни, я запрокинул голову и бросал в потолок тихие ругательства, когда Гарри очень медленно, словно играясь со мной, принялся оттягивать резинку моих боксеров. Я ощутил на увеличившемся члене прохладный воздух, и чувство смущения окинуло меня, словно ледяной водой. Тёплое дыхание на сочащийся розовой головке вовсе унесло мое сознание куда-то очень далеко. Я был обессилен, но слишком чувствителен в этот момент. А когда шершавый и влажный язык прошёлся вдоль налившейся кровью плоти, прямо от мошонки до уздечки, я застонал и ухватился за влажные кудри над моим пахом. Гарри едва слышно хихикнул, либо просто в ушах моих зазвенело. Я легонько сжал шелковистые волосы в кулаке, и вместе с этим Гарри накрыл своим влажным ртом мой член. — Ох, черт, — выругался я и округлил глаза от новых ощущений. Это слишком потрясно, чтобы говорить что-то. Такие дела с малознакомым мне парнем были возмутительны и неприемлемы для нашего рода, но я нехотя поддался соблазну и уже не мог вернуться обратно. Гарри облизал мой член и ухватил его почти до основания в тёплый и влажный рот. Мой первый минет. И это умопомрачительно. Парень двигал головой вверх вниз, играясь языком с головкой и основанием, то посасывая, то слишком возбуждающе облизывая. В затылке отбивался пульс, словно кто-то бил по черепной коробке изнутри молоточками. — Черт, малыш, я уже не могу, — прорычал Гарри и оторвался от меня. Я почувствовал, как воздух неприятно оккупирует покрытую чужими слюнями плоть. — Переворачивайся. — З-зачем? — словил недоумение я и приподнялся на локтях. Мои щёки порозовели, а при виде такого сексуального и растрепанного Гарри вовсе всполыхнули огнём. — Ты шутишь? — усмехнулся Гарри и снова схватил в ладонь мой член, но не отводил от меня блестящих глаз. — Я девственник. Если ты об этом. — Ох, — слегка разочарованно протянул Гарри, и я заметил, как меняется его выражение лица: он бледнеет, а брови его сбегаются к переносице. — Но если тебя это не останавливает, то я не против, — на выдохе промолвил я. Я был слишком возбуждён и переполнен новыми ощущениями, чтобы так просто это все оборвать. Я совершенно потерял рассудок. Я хочу Гарри. По-видимому в парне вновь заиграл азарт, и он энергичнее задвигал кистью вдоль моего члена, второй рукой освобождая себя от джинсовых шорт. Гарри вновь набросился на меня с горячими поцелуями. И тут я ощутил, как трутся через два слоя одежды друг о дружку наши члены. Это неописуемое чувство: я словно возбудился заново, но в разы сильнее. Все касания Гарри к моей коже казались гипертрофированными. И я больше не мог ждать. — Я хочу тебя, Гарри, — прошептал ему на ухо я и уловил, как от предплечий до запястий его пробежались мурашки. — Люби меня. — Тогда переворачивайся, — скомандовал он с маниакальным блеском глаз. Взгляд его в миг поменялся, стал одурманенный желанием. Я послушался. Ловко перевернувшись, я вжался животом в простыни. Анальный секс для меня был неизведанной чащей. Я следил за гигиеной, поэтому не волновался особо. Хотя кого я обманываю: как не волноваться, когда твою задницу вот-вот растянут? Гарри навис над моей спиной и быстро-быстро целовал каждый мой позвонок, пока не добрался до копчика. Зубы парня несильно впились в мою ягодицу, что вызвало целую армию приятных мурашек по всему моему телу. Честно, даже на щеках и затылке. — Ты еще такой мальчик, Луи. — Я вовсе не ма… — хотел возразить я, но вместо этого только громко застонал, так как палец Гарри без предупреждения вошёл в мою задницу. Это был очень неожиданно и по ощущениям не совсем так, как я ожидал. Пока никакого удовольствия, только брезгливое и не самое приятное чувство. Но эти поцелуи Гарри помогали мне расслабиться. — Т-ш-ш… — прозвучал в ночной тишине голос Гарри прямо над ухом. — Расслабься. Я не причиню тебе боли. Скоро ты будешь умолять меня не останавливаться. Его сладостный голос с этой манящей хрипотцой заставлял глаза мои закатиться от удовольствия и уже ощутить этот двигающийся туда-обратном палец в моей заднице совсем по-другому. В этот момент к нему добавился второй. Я напрягся, окольцовывая напряжёнными мышцами пальцы Гарри, но он продолжил покрывать мою кожу поцелуями, где-то покусывая до мурашек, а где-то облизывая до сжавшихся пальцев на ногах. Мои брови нахмурились, когда парень начал по-немногую растягивать мой проход, но я изо всех сил старался ему не мешать своим напряжением. Я потек, как самая настоящая девка. Если мой сочащийся член можно так охарактеризовать. И тут я почувствовал сзади что-то тёплое и мягкое, такое приятное, отключающее мое сознание. — Малыш, подожди ещё секунду, — прошептал мне Гарри и отодвинулся. Я повернул в бок голову и постарался разглядеть, куда он лезет: Гарри рылся в прикроватной тумбочке, буквально вверх дном все там переворачивая. Затем перешёл к шкафу, яростно открывая все дверцы и выворачивая ящики, пока не поднял в руки какой-то тюбик. Он был похож то ли на крем, то ли на масло. — Не лубрикант, — усмехнулся Гарри и быстро прильнул ко мне, поглаживая свободной рукой мои напрягшиеся ягодицы, — но подойдёт. Я вновь почувствовал что-то тёплое у своего анального кольца, но в этот раз немного влажное: Гарри добротно размазал субстанцию вдоль своего члена. Я обводил от изнеможения собственные зубы острым языком и шипел, уткнувшись в постельное белье. — Приготовься, сладкий, сейчас будет очень хорошо, — прошептал Гарри и вошёл в меня одной головкой. Это куда приятнее, чем орудующие пальцы. Но когда Гарри принялся двигаться, я понял, что «приятно» — это слабо сказано. Мне было охринеть как хорошо. Хриплые стоны позади меня заставляли низ живота скрутиться. Я прикусил нижнюю губу и зажмурил глаза. Гарри ускорился и уже входил в меня чуть ли не на всю длину. Новые ощущения слишком хороши. До взрывающихся в голове фейерверков. С каждым смелым толчком я стонал, а Гарри вдалбливал меня в простыни. Кровать скрипела под нами и била своим деревянным изголовьем о стенку. Тук. Тук. Тук. Тук. И с каждым таким ударом я ощущал, как размокает мое тело, как слабеют мышцы моего лица, а глаза все закатываются до невозможного от удовольствия. — Боже, вытрахай из меня все, — проскулил я и оскалился. Не могу поверить, что это действительно слетело с моих губ. Невообразимо. Гарри схватился за мои локоны и потянул на себя, уже полноценно ставя раком. Спина моя изогнулась так сильно, что я даже не знал, что могу такое. Выпячивая задницу, я только поддавался навстречу Гарри. А усиленные толчки плюс оттянутые волосы вовсе перекидывали меня куда-то далеко, где было слишком хорошо, чтобы о чём-либо думать, кроме выбивающегося в меня члена Гарри. Собственный же орган пульсировал и извергал из себя естественную смазку от ожидания, когда и к нему притронутся. Одной рукой ухватившись за изголовье кровати, вторую я завёл под себя и схватил у окончания собственный член. Я старался водить по нему рукой ритмично движениям Гарри. Я размазывал ладонью вдоль органа смазку, и рука скользила по нему все приятнее и быстрее. — Луи, убери руку, — скомандовал Гарри, но я просто не мог его послушать. Мне было слишком хорошо, чтобы прекращать. Заметив это, Гарри вышел из меня, а затем резко и быстро вошёл до самых яиц, при этом крепче сжимая в кулаке мою потную шевелюру. Я застонал ещё громче, почти теряя свой голос, и отпустил руку. Но тут к члену прильнула свободная рука Гарри. Он отпустил уже красную ягодицу и приступил маструбировать мне. — Ох, — протянул он, и от этого вздоха я готов был кончить прямо сейчас. Рука Гарри двигалась все быстрее, а я с каждым его движением ощущал в паху такое нарастающее приятное чувство. Тело слегка покалывало, а я комкал в кулаки влажные простыни так сильно, что побелели мои костяшки. Гарри сладостно хрипел надо мной и ритмично двигался: жестко входил в меня на всю длину собственного напряженного члена и ласкал огромной ладонью мой. И тут я зажмурил глаза от чего-то мне незнакомого: до безумия приятное чувство заставило колени мои прижаться друг к другу и затрястись, а тело напрячься. Я застонал так громко, не заботясь о довольно тонких стенах. Тело мое мелко затряслось, словно в судороге, а глаза и вовсе закатились от удовольствия. Я только и успевал, что мелко ловить приоткрытым ртом горячий воздух. Член мой пульсировал, а внутри все в унисон то сжималось, то разжималось. Липкая тёплая сперма измазала мне живот, что все ещё непроизвольно напрягался после полученного удовольствия. А я тяжело дышал в несвежие простыни и не имел сил, чтобы отлепить щеки от ткани. Гарри в буквальном смысле меня впечатал в простыни, а в таком обмякшем состоянии подняться было не так просто. Ещё пара толчков и Гарри кончил вслед за мной. Что-то тёплое полилось по моим ягодицам — несложно догадаться, что именно. И через пару секунд, немного придя в себя, Гарри вышел из меня. Он дышал так гулко и даже вздыхал, словно не занимался сексом, а убегал от преступников. Не заботясь ни о чем, большие ладони легли мне на талию и прошлись вдоль спины. Слегка царапая меня короткими ногтями, Гарри опустил к моим трясущимся плечам губы и принялся покрывать вспотевшую и соленую кожу мелкими поцелуями. А я все ещё не мог придти в себя. Мой первый секс в день с первым поцелуем с замечательным и малознакомым парнем — волшебство. — Ты там жив? — усмехнулся вдруг Гарри и плюхнулся рядом со мной на спину. Его глаза горели, а капли пота на лбу и щеках блестели при лунном свете. Я, половиной лица утопая в простынях, мутным взором заискивающе высматривал каждую эмоцию на лице Гарри. Кажется, он доволен и даже счастлив. Что уж говорить обо мне? — Здесь есть душ? — первое, что произнес я. — Я тебе подарил такой классный секс, а ты вместо того, чтобы сказать, как все было круто, спрашиваешь, есть ли тут душ? — засмеялся Гарри и перевёл взгляд на голубой в ночи потолок. На нем играли тени колышущихся на тёплом ветру деревьев и тусклые оранжевые блики костра. — Прости, я ещё не могу понять, что это правда произошло, — с усталой улыбкой восхищения произнес я и наконец слегка приподнялся на мятых и грязных простынях. — Ты же меня разбудишь, прежде, чем уехать? Я спрашиваю и чувствую, как отдаюсь грусти полностью. Гарри ещё не ушёл, а тоска по не у уже скулит на сердце. — Это мы узнаем только завтра, как проснемся. Сейчас нечего думать о том, что случится только утром. Сейчас ночь. Мы лежим в кровати, разговариваем. И разве это не прекрасно? Это прекрасно, Гарри, ещё как прекрасно, но, знал бы ты, что я не из тех людей, кто не заморачивается по поводу того, что случится через минуту. Я не из тех, кто может ночевать, где попадётся, есть, что подвернётся и идти туда, где кипит и бушует неизвестность. Я не могу обойтись без постоянного пристанища. Ведь дом — то место, где ты можешь почувствовать себя защищённым и действительно свободным. Политика Гарри мне не ясна и, боюсь, не будет ясна ещё долго. Но лежу я, смотрю, как горят счастьем его глаза, каким статным и потрясающим он сейчас выглядит, и думаю, как бы я хотел быть таким же. Мои мысли прерывают мягкие подушечки пальцев на моей щеке. Гарри лежит, смотрит на меня со всем восхищением, что помещается в его глазах, и очерчивает каждый кусочек моей кожи. Он прекрасен. — Куда же ты завтра пойдёшь? Обещали кислотные дожди, — слабо произнес я, а Гарри лишь нечитаемо улыбнулся и продолжил чертить круги на моей потной коже. — Это все не повод остаться. — А я? Грусть завладела мной, а глаза неприятно защипало. — А что ты? Я все равно рано или поздно уйду, Луи. — А ты не уходи, Гарри. — Это ещё почему? — Он снова усмехнулся. Круги на моей коже исчезли. — Поцелуй меня под кислотным дождем? — Поцеловать? — вскинув брови, переспросил Гарри. — Под кислотным дождем? Моя просьба забавила его. — Обязательно. И прозвучало это, как негласное обещание. Он глубоко, медленно вздохнул и потянулся провести подушечкой большого пальца по моей розоватой щеке. — Душ общий, на первом этаже, — только сейчас ответил мне Гарри. Я уже и забыл, что собирался мыться. Небольшое чувство брезгливости оккупировало меня, но уже поздно: я и так потрахался на использованных ранее кем-то простынях. — Мне так лень одеваться, — тихо проговорил я и усмехнулся. Ласковые пальцы все ещё обводились контур моих губ, очерчивали брови и спускались по шее. В комнате было очень жарко и пахло потными телами и спермой. Мне просто необходимо помыться, пока я не заснул, обессиленный после замечательной ночи. — Ты можешь сходить в женский, он на этом этаже в другом коридоре, — произнёс Гарри и поднялся с кровати. Как у него хватает сил вообще шевелиться? — А я, так и быть, спущусь вниз. Так мы и поступили. Нехотя, я встал, накинул первое попавшееся под руку тряпье, что, казалось, даже не прикрывает мою задницу до конца. Но я был так вымотан и обессилен, что просто наплевал на это и дошаркал тапочками по местами побитой плитке до душевой. К великому счастью, внутри никого не оказалось. И минут двадцать, если не больше, я наслаждался стекающей по моему телу горячей водицей. Струи били не так сильно, но этого хватало, чтобы расслабиться и почувствовать себя чистым. Я никогда ранее не принимал душ в таких паршивых условиях: в швах между потресканной плиткой развивалась плесень, слив забит волосами и грязью, из-за чего вода набирается за полчаса до лодыжек, и, конечно же, запах сырости и гнили. Если бы мои родители узнали, где я провёл ночь, то получили бы инсульт. А если бы ещё и узнали, чем я всю ночь занимался, то я даже боюсь представить. Сын — гей! Что может быть позорнее этого в семье аристократов, почтенных и получивших уважение свыше господ? Но я никогда не чувствовал себя в своей тарелке в окружении сибаритов и их избалованных детишек. Именно поэтому стоять здесь, ощущать слабые струи горячей воды на своём лице, все ещё дрожать в коленях и вдыхать запах сырости было для меня не иначе, чем человеческим счастьем. Вкус настоящей жизни в бедности. Но Гарри не был бедным только потому, насколько богатым был его внутренний мир и каким большим сердце. Это так забавно, я абсолютно не знал его, но был уверен в этом после наших недлинных диалогов. Но это грустно. Я действительно не имел понятия, кто он на самом деле, откуда, кто его родители, какой кофе он пьёт по утрам и что читает ночи напролёт? И здесь, стоя под горячим душем, я задался целью узнать это. Когда я вернулся в комнату, чуть не заблудившись в однотипных пустых коридорах, Гарри уже спал. Он уткнулся лицом в подушку, его мокрые после душа пряди были уложены на подушках, а спина вздымалась при каждом его вдохе. За полчаса моего отсутствия комната хорошо проветрилась, забирая с ветром ароматы минувшего секса и наслаждения. Сейчас я просто чувствовал себя странно. Я не верил в произошедшее, не верил, что Гарри действительно лежит сейчас здесь, не верил, что нахожусь впервые не дома, а черт пойми где без ведома родителей. Но понимание того, что все это реальность, заставляло меня расхохотаться от радости. Розовая полоска раскинулась вдоль горизонта, намекая на скорый рассвет. В комнате стало не так темно, как часом ранее. Музыка на первом этаже давно затихла, а угли в погасшем костре под окном остыли. Я тихонько взобрался на кровать, пружины которой неприятно заскрипели и просели, и прилёг рядом с Гарри. Парень казался таким безмятежным и до слез в уголках глаз милым. Его приоткрытые губы слегка дрожали вместе с накрывшими мешки под глазами ресницами. И это завораживало. Я слегка весомо прикоснулся своими губами к тёплому лбу и опустил руку на обнаженное и такое нежное плечо Гарри. Мне даже не хотелось спать какое-то время. Но тело мое говорило об обратном: конечности уже не шевелились, а шею словно сковало. Так я погрузился в сон. Но когда я проснулся, то половина кровати давно потеряла своё тепло, а одежда, что небрежно валялась на скрипящих половицах, исчезла. Гарри ушёл.