Титаник под алмазным небом (Diamond Sky Above Titanic)

15-го апреля, 2012-го года Кроули сказал, что он будет занят всю неделю — чем-то, связанным с предстоящей Олимпиадой; Азирафаил решил, что не хочет знать больше, — но что он приедет, как только сможет. Азирафаил сказал ему место встречи. Сказал, что будет ждать там всю ночь. В пять часов утра пятнадцатого апреля две тысячи двенадцатого года большой винтажный «Бентли» остановился в доках Саутгемптона. Изящная фигура, одетая во всё чёрное, легко выпрыгнула из машины, оглядела освещённую часть променада и заметила своего друга. Его друг, сидевший на куртке на каменной дорожке, свесив ноги над водой, поднялся ему навстречу. — Кроули, — тепло улыбнулся Азирафаил, пожимая руку демона. Прошли уже десятилетия с тех пор, как ему приходилось сознательно сдерживать себя, чтобы не тянуться в объятие. — Я так рад, что ты смог приехать. Кроули усмехнулся. — Да, я тоже, ангел. Давненько мы не виделись. Они сели под старомодным уличным фонарём — начала XX-го века, если быть точнее — и затихли. Чуть дальше по причалу высокий рыбак закинул удочку, поплавок упал с мягким всплеском. — Надеюсь, ты знаешь, какой сегодня день? — равнодушно спросил ангел через мгновение, несколько неуверенно взглянув на своего спутника. Кроули знал. 3D-фильмы, конечно, были его идеей; последние несколько лет целая команда специалистов работала над цифровым ремастерингом его «Титаника», чтобы подготовить фильм к повторному прокату. Он с гордостью рассказал об этом ангелу. Азирафаил смотрел на маленькие волны, бьющиеся о кирпичи под ним. В центре гавани почти не было ряби, в ясном предрассветном небе висела маленькая луна. Всё было таким же тихим, как и сто лет назад. — Сто лет, — пробормотал он вслух. — Это кажется невозможным, не правда ли? Кроули опёрся обеими руками о холодный камень за спиной и откинулся назад под свет фонаря. Под тёплым кругом искусственного освещения он сделал вид, будто загорает. — Ага. Куда уходят века, а? Азирафаила внезапно захлестнула волна тоски и той глубокой, пробирающей до костей усталости, которая появляется от борьбы с этой тоской, чей возраст намного превышает то, что мог бы пережить человек. Он уныло смотрел на залив. Это была не совсем Атлантика и технически ещё даже не море, но всё равно это была вода, и этого было достаточно. Кроули оглянулся и игриво толкнул его локтем. — Не грусти, ангел, хорошо? Я понимаю, это чертовски печально, но это было очень давно. Азирафаил отвернулся. После нескольких минут неловкого молчания, Кроули снова заговорил. — Значит, сто лет? Не знаю, как ты, а я за это выпью. Азирафаил выдавил из себя улыбку. — Боюсь, я ничего с собой не взял, дорогой мой. Кроули улыбнулся по-змеиному — как всегда. В его руках материализовались два вытянутых бокала, наполненных изумительно густым бургундским вином. — Повезло, что хоть я об этом не забыл, а? Азирафаил взял свой бокал и с трудом удержался, чтобы не проглотить его залпом. Разумеется, это было превосходное вино, опьяняющее одним лишь ароматом, благоухающим так, словно дольки сочных красных фруктов жарили на открытом огне. Землистое и сладкое. Насыщенное. Он попытался вспомнить, когда ел в последний раз. — Очень хорошее, — сказал он наконец после ещё нескольких глотков. — М-м, — опустевший бокал Кроули уже наполнял сам себя. Снова молчание. Несколько минут они сидели безмолвно, опьянение коварно прокрадывалось в их гостеприимное сознание. А потом сквозь рассвет внезапно пронеслась мелодия. Кроули посмотрел на Азирафаила: тот вертел бокал в руках, закрыв глаза, и что-то напевал. Демон слушал её и чувствовал, как расширяются его глаза, а на лице расплывается удивлённая улыбка. Он ощущал гораздо больше удовлетворения, чем следовало бы, а потом мягко заговорил: — Ты всё-таки посмотрел его. Не открывая глаз, Азирафаил кивнул. Любовная тема Джеймса Хорнера оборвалась с его словами: — Посмотрел. Он был вознагражден улыбкой. — Я думал, ты никогда его не посмотришь. Не прошло и двадцати лет. В 3D-версии? Азирафаил уже было рассмеялся, но резко замолчал и схватился за ноющее сердце. — Боже мой, нет, — он повернулся к своему спутнику. — Но это был новый релиз. Кроули кивнул, повернувшись так, чтобы они смотрели друг на друга. — И как? Что ты думаешь? Ангел молчал на несколько мгновений дольше, чем того требовал столь незамысловатый вопрос. Кроули всё чаще замечал, что ангелу больше не подходит озадаченное выражение лица: когда-то оно было типичным для Азирафаила, так он выглядел в любой момент, даже в самый лучший и счастливый... но в последнее время, когда эта характерная эмоция появлялась у него на лице, оно обычно становилось измученным и грустным. Казалось, мудрость стала приносить меньше радости, чем раньше. Наконец Азирафаил нашёл слова. Он посмотрел на тихий тёмный залив, и Кроули почти увидел в его глазах отражение огромного корабля, когда-то гордо пришвартованного прямо там, где они сидели. — Он принёс мне покой, — ответил ангел. Затем он вздохнул, казалось, его истинный возраст приглушил его голос, а тяжесть космоса легла на его скрытые крылья. — Впервые за сто лет... я почувствовал покой. Кроули посмотрел на него с любопытством. Азирафаил оглянулся. Затем он протянул руку и, не обращая внимания на испуганный взгляд демона, взял того за руку. Их пульс подскочил одновременно, но по разным причинам. — И за это, мой дорогой Кроули, за этот покой... я благодарен тебе. И я хотел бы поблагодарить тебя за всё. Кроули смутился, но руку не убирал. — Послушай, ангел, если ты про Апокалипсис, то... — Отчасти — возможно, но не совсем. Совсем не про него, — сказал Азирафаил, его глаза широко раскрылись и в них появился какой-то далёкий блеск, хотя смотрел он прямо перед собой, на демона. — Ах, Кроули, если бы ты только знал, через что мы с тобой прошли! — внезапно воскликнул он, и демон слегка вздрогнул от горячности в его голосе. — Если бы ты только знал, что на самом деле произошло той ночью в тысяча девятьсот двенадцатом году! Если бы ты только мог себе представить… Сквозь очки было видно, как Кроули моргнул. Теперь он неловко заёрзал на месте, глядя на их сцепленные руки, как будто мог освободить свою только силой мысли. — Эм, да-а. Я… вообще не понимаю, о чём ты, Азирафаил. — Но так ли это? — выпалил ангел, и что-то похожее на манию окутало его голос. — Я просто хочу, чтобы ты знал: я ни о чём не жалею. Не жалею о нас. Просто знай: если бы я мог вернуться в прошлое, в тот день, когда мы сели на корабль, я бы ничего не изменил, ни секунды. Кроули вытаращил глаза. Ему стало дурно. Он почувствовал себя... как утка. Как будто его погружали в воду, но та легко стекала с его спины. Как будто его толкали куда-то вниз, в незнакомое и непонятное направление. Ему стало страшно. Его душило дежавю. — Азирафаил, пожалуйста... И вдруг его схватили за плечо, и на нём остановился такой сильный и нежный взгляд, что на мгновение, на самое странное и неожиданное мгновение, Кроули почувствовал, как его бедное, дремучее, куцее сердце рвануло вперёд, словно не в силах сопротивляться непреодолимому притяжению. И вдруг Кроули почти непроизвольно принял решение прекратить сопротивляться. Он дал себя притянуть. Где-то на пристани высокий рыбак поднял голову. Сердце Азирафаила колотилось как ритмичные удары крыльев, которые остервенело разбрасывают перья и толкают его измученный рассудок вперёд, вдохновляют сказать нужные слова; слова, которые сдерживали так долго, которые бродили у него во рту; выразить его мечты, раздавленные и смятые, закатанные в злосчастную бочку. Ангел на секунду подумал вновь подавить этот порыв и спасти себя, но эта мысль появилась лишь для того, чтобы её отвергли. — Теперь я знаю, что англичанам не свойственно открыто выражать свои чувства, и я признаю, что в этом только моя вина, и поэтому ты должен слушать меня очень внимательно. Не уверен, что смогу всё это повторить, — Азирафаил довольно официально откашлялся. Он всегда защищался бесстрастной формальностью, когда был наиболее уязвим. — Вот. Сейчас я продолжу, — он повернул руки, чтобы опереться ими об асфальт, его глаза блуждали повсюду, прежде чем, наконец, встретиться с глазами демона. — Кроули, дорогой мой. Я, эмм... Кроули ждал. Азирафаил сглотнул и продолжил, чтобы не терять разгон. Его голос дрожал. — Я, эмм... я в некоторой степени... в тебя влюблён. Хотя на самом деле «в некоторой степени» означает «окончательно и бесповоротно». Вообще, я влюблён в тебя уже довольно давно. И ты не мог этого не знать, не так ли? Я уверен, что ты не мог такого забыть, по крайней мере, не полностью. Мне кажется, что эти воспоминания остались у тебя в голове, но ты не можешь вспомнить, что о них нужно вспомнить. Конечно, это не твоя вина. Я думаю, тебе просто... нужна помощь, чтобы добраться до них. — Азирафаил... — в отчаянии начал Кроули. — Нет, помолчи! Пожалуйста, дорогой, это ужасно тяжело: такая откровенность противоречит моей природе. Дай мне закончить. — Хорошо, хорошо, конечно. Ангел глубоко вдохнул полной грудью. — Э-э, на чём я остановился? — Эмм, — Кроули чувствовал себя очень непривычно. — Ты говорил о... о любви, — он недоверчиво заморгал. — Ты говорил о том, что влюблён в меня. — Да. Да. Спасибо. Так вот, я тебя люблю. Проще уже не скажешь. На самом деле, всё очень просто. Если подумать. И я никогда не говорил тебе о всех своих чувствах, когда у меня была возможность, я не говорил о них в Тадфилде, когда это действительно стоило сделать. Но будь я проклят, дорогой мой, если мне придётся ждать нового Апокалипсиса, чтобы снова заполучить такую возможность, — Азирафаил покачал головой, словно пытаясь успокоиться, но теперь его глаза были ясными, а выражение лица спокойным. — Говори, что хочешь, Кроули. Или не говори. Просто знай, что я люблю тебя. Просто помни: что бы ни случилось завтра или даже через несколько тысяч лет, я никогда не пожалею о том, что любил и... — он судорожно вздохнул, пытаясь расставить слова в нужном порядке, — продолжаю тебя любить. Тишина. Кроули уставился на него. Рыбак тоже. Казалось, на них смотрели даже звёзды, хотя их контуры уже почти выцвели. Ресницы ангела блестели, а глаза сверкали. Азирафаил продолжил: — Я благодарю Бога за то, что всё ещё люблю тебя, Кроули. Даже после всего, что со мной было. Я благодарю Бога за тебя и за каждое мгновение, которое мы провели вместе, пока у нас всё не отобрали, и за тысяча девятьсот двенадцатый, и за «Титаник», — его голос дрогнул, слёзы потекли по щекам. — Я благодарю Бога за всё, Кроули, но больше всего... больше всего, я благодарю Её за любовь. Благодарю Её за любовь. Он закончил, и наступила полная тишина. Абсолютное безмолвие. Где-то на самом краю горизонта в небо Саутгемптона начал просачиваться лёгкий розовый отблеск. За много-много километров от них, незаметно для всего мира, на лондонской Беркли-сквер запел соловей. Спускаясь по причалу, рыбак понял, что время пришло. Кроули неловко заёрзал на месте. Он не знал, что сказать, — он вообще ничего не понимал. Чего ждёт ангел в ответ на это странное откровение? Демон подумал, что должен сказать что-нибудь утешающее, может быть, похлопать его по плечу. Даже приобнять. Загадочно всё это. Он нахмурился. У него получилось сосредоточиться только на какой-то песне. Азирафаил обхватил голову руками. Кроули посмотрел на ангела. Плакал ли он? Трудно было сказать. Если да, то это могло бы объяснить, почему незнакомая мелодия в его голове так отчаянно боролась и вырывалась на свободу, чтобы озарить собой утро; ангельские слёзы — это сущее проклятие. Но нет — он знал, что в этой песне не было ничего кощунственного. И стремление освободить её возникло не из-за какого-то хитроумного метафизического принципа. Оно не появилось непроизвольно. Кроули захотел её напеть. Это было его желание. Он громко сглотнул. Во рту ужасно пересохло. Напеть её было не так-то уж и просто — может, ну эту глупую затею? Возможно, ему стоит просто помолчать, похлопать ангела по плечу, сотворить ещё вина и... и… Тихо, очень-очень тихо Кроули начал напевать. Эта мелодия была причудливой. Её не слышали на Земле более ста лет. Она звучала неустойчиво и коварно, изящно и лукаво. Тишина между нотами сама была музыкой. Она могла промелькнуть волной, сделать вираж вокруг нескольких тактов, потом ненадолго остановиться — опасно и совершенно непредсказуемо — перед тем, как вновь явиться в образе уже знакомого раскачивающегося мотива. Эта песня... скрипки, бубны, ирландские волынки, ложки... откуда он это знает? Безымянная, бессловесная песня. Все были так преисполнены счастьем и надеждой. Они хлопали в ладоши. Длинные юбки развевались вокруг женщин; усталые глаза детей лучились; лица мужчин краснели и по ним от уха до уха расползались улыбки. Откуда он это знает? Когда это было? Что это было? Азирафаил медленно отвёл руки от своего лица. Кроули тем временем продолжал напевать, теперь скорее для себя, и каждая нота проникала в его сознание, открывала всё больше и больше, воспламеняла всё, чего касалась, окрашивала воспоминания в тысячи цветов и наполняла ими воздух, проясняла каждую тень и каждую тайну, каждую безутешную печаль… Воспоминания. Вот, что она принесла. Она как будто достала их из сновидения, но только то был не сон, вовсе нет — то была забытая реальность. То были воспоминания, и они кружились перед его мысленным взором в медленном, изящном танце, вращаясь вокруг друг друга и сияя, как звёзды. Песня и музыка слепо тянули его за руку к размытому свету, который становился всё ярче. Он увидел викторианское величие, спокойное море и ослепительное алмазное небо. Он увидел танцпол, освещённый лампочками без абажуров, и скрипку в его руке, и целый мир музыки и эмоций, сгущенных силой двух потрёпанных старых смычков, которые опьяняли группу восхищённых смертных в залатанных одеждах с рукавами, закатанными до локтей. Он увидел рассвет, и гладкие простыни, и приглушённое сияние полудня, и перья под изящно украшенным потолком — и лицо... Лицо с плавными изгибами, мягкими губами, светлой улыбкой и ямочками на щеках; лицо, на котором за милыми маленькими очками голубели глаза глубже океана, которое обрамляли пышные золотые кудри, сияющие как неземное пламя... И они парили, парили вместе в совершенной гармонии. Они были двумя частями одной симфонии, они объединились, как две половинки целого, которым было больно расставаться и терять друг друга. Они были единым целым... и их разделила трагедия — трагедия внутри трагедии, смерть без смерти — и с тех пор минуло сто лет.… Азирафаил пригляделся к нему. Он смотрел на Кроули так, словно видел его впервые за целый век. Что было не далеко от истины. Кроули, уставившись на ангела огромными глазами, умолк. Сам Саутгемптон, казалось, изнывал без его песни. Демон еле дышал. — Азирафаил? — он едва осмелился прошептать это имя. Ангел приоткрыл свой мягкий розовый рот для вдоха. Всё его тело было совершенно неподвижно, глаза широко раскрыты; он был мальчиком с сачком для бабочек, которому самая редкая из них села на палец. Кроули наблюдал за ним; у него промелькнула мысль, что, возможно, ангел видел в нём то же самое: слишком большой испуг, чтобы пошевелиться; страх, что всё это нереально; ужас от перспективы очнуться от этого невообразимого сна. Азирафаил едва заметно кивнул, и нежный, тёплый свет залил глаза демона — его солнцезащитные очки растворились — а вместе с ними и ещё один барьер в его сознании. Барьер, прятавший другой рассвет, который случился так давно. Рассвет, который озарил совершенно иное откровение... или, возможно, то же самое, но в этот раз оно открывалось заново. Он вдруг остро осознал, что уличный фонарь за головой его ангела — теперь уже лишний в пунцовом свете восходящего солнца — как будто освещает того изнутри. Примерно так же, как вспышка в ту ночь, которая началась одно немыслимое столетие назад. ...Ещё больше барьеров пало в пламени… Голосом, столь же прекрасным и очаровательным, как рассвет, столь же мягким, как ветер, Азирафаил прошептал сквозь дрожащую улыбку: — Мой дорогой. Это был не совсем вопрос, но в этих словах слышалась вопросительная нотка. Выжидающая. Уже не в первый раз. Кроули попытался что-то сказать, но не смог. На Земле не было слов, которые он мог бы использовать. Может быть, на Небесах тоже. Поднялась рука — его рука — и дрожащими от неверия кончиками пальцев коснулась лица напротив. Азирафаил поднял руку, чтобы коснуться его ладони. Кроули почувствовал под своим прикосновением улыбку, такую же робкую, но и в то же время безмятежную, как те, что появились на их лицах в то первое утро на носу корабля после ирландской вечеринки, когда они оба поняли, что в этот момент их жизнь изменится навсегда. И они действительно изменили свою жизнь навечно. Кроули всё понял. Он увидел достаточно, чтобы его сердце познало всё. Губы демона приоткрылись. Он знал свою реплику. Ей Богу, он буквально знал свою реплику. И он ждал достаточно долго, чтобы произнести её: — Мой ангел. Они наклонились. Расстояние между ними сократилось. А потом они обнялись так крепко, что у них перехватило дыхание, и стали целоваться. Это было похоже на падение — нет, на Падение, на ослепление от сильного разгона, на оглушение эпохальностью момента, на погружение всё глубже и глубже в Хаос — это было похоже на Падение без сожаления и боли, на Падение вверх, или, если ни Небеса, ни Ад не примут их, они Падут вбок и создадут для себя свой собственный мир. Они столкнулись долгожданными, забытыми изгибами губ так сильно, что могла пойти кровь, достаточно, чтобы забыть о необходимости дышать. Как будто ничего не изменилось — как будто они смотрели вверх и видели сверкающие люстры, элегантно украшенные потолки, туманный серый рассвет, который разворачивался над безмолвной Атлантикой. Их руки странствовали повсюду, Кроули провёл пальцами по волосам ангела — по этим гибким, мягким волосам, благоухающим акацией и Эдемом — и Азирафаил прикоснулся к лицу демона — к этому гладкому, угловатому, знакомому, любимому лицу с идеальной формой — ненасытно, невыразимо, недоверчиво. Мир вращался так неистово, что если бы они отпустили друг друга, то могли бы просто улететь в космос, чтобы составить там компанию бдительным звёздам. Как будто прошлого столетия не было и в помине. Они снова были вместе. Они всегда будут вместе. Ничто не могло разлучить их — ни Небеса, ни Ад; ни Метатрон, ни Вельзевул; ни Асмодей, ни Лета; ни метафизика Добра и Зла; ни Бог, ни Люцифер. Прошло сто лет, и вот они стоят, обнявшись, в доках Саутгемптона, в точке отсчёта. Они чувствовали, как слёзы стекают по их щекам, сливаясь в один поток, горькие капли Кроули смягчались бальзамом сладкого нектара ангела. Они целовались, и целовались, и цеплялись друг за друга, словно превращаясь в монолит; они сплели свои души в объятиях друг друга, слившись воедино, чистое с чистым — наконец, наконец, — стали одним целым. Одним целым. Наконец, после стольких лет разлуки и незавершённости, их половинки были вместе. Наконец они были единым целым. Отстранившись, чтобы посмотреть друг другу в глаза, разделить общее неверие, преданность, предначертанную любовь, общее всё — они знали, что это было предопределено судьбой. Богу показалось, что это непостижимо, и Она Сама Себе улыбнулась. Это было их общее чувство. Его и Азирафаила. Его и Кроули. Они полностью принадлежали друг другу. Они должны были быть вместе. Они отстранились друг от друга и переместились так, чтобы положить голову на чужие плечи. Их руки сомкнулись. Позади них, над сверкающими водами, начинал подниматься сияющий гребень белого солнца. Ангел и демон остались на месте, держась друг за друга, оберегая душу другого в своих руках. Они могли бы сидеть так тысячелетиями. Надвигались тучи, тёмно-серые и тяжёлые. Они двигались быстрее ветра. Под объятиями влюблённых земля начала слегка дрожать. Кроули и Азирафаил неохотно оторвались друг от друга. Вдали сверкнула молния; Азирафаил обречённо вздохнул. — Я полагаю, этого действительно стоило ожидать, — мягко произнёс он. Кроули встретился с ним взглядом и криво улыбнулся. — Думаю, на этот раз мы по-настоящему разозлили больших мальчиков. Азирафаил улыбнулся в ответ. — Подозреваю, что да. Они встали, не отпуская рук друг друга — никогда больше не отпуская рук друг друга. Прямо перед ними, под быстро темнеющим небом, гавань начинала превращаться в водоворот. — Как ты думаешь, кто это будет? — невозмутимо спросил Кроули, глядя в око бури. Азирафаил не стал притворяться, что не понял вопроса. Он пожал плечами. — Скорее всего, ко мне явится Метатрон. В конце концов, именно его я ослушался. А к тебе, наверное, Вельзевул. — Как знать, — ответил Кроули, когда на небе не осталось ни одного чистого пятнышка. — Я не исключаю, что даже его старейшество Князь Тьмы может нанести нам визит, ведь, если подумать, в первый раз Вельзевул облажался, не так ли? Высоко над ними рокотал гром, пытаясь прорваться сквозь свою глубокую, толстую сланцево-чёрную мантию. — Наверное, — пробормотал Азирафаил. Их руки сжались сильнее. Снова раздался гром, на этот раз более гулко, уже почти не отставая от своего сверкающего двойника. — Вообще, это многое говорит о милосердии Небес и Ада, как думаешь? — задумчиво спросил Кроули, когда мимо них пронёсся перекати-поле из рифлёного железа. — Я сто лет жил в блаженном, мать его, неведении, а ты барахтался во всём этом и наблюдал, как я слоняюсь вокруг в беспамятстве, — он бросил быстрый взгляд на своего возлюбленного. — Мне действительно очень жаль. Это объясняет, почему ты казался ещё более... э-э... сверхчувствительным, чем обычно. Азирафаил улыбнулся. Он улыбнулся так сильно, что его тело разучилось испытывать страх. — Тебе не за что извиняться, и ты это знаешь. Кроули просиял. — О, замечательно! Я просто из вежливости. Решил, что бесполезные извинения — это как раз то клише, что мне надо. Его ангел усмехнулся, а затем спросил: — Кстати, ты всё ещё хочешь знать, что означает моё имя? Кроули удивлённо взглянул на него. Он не был уверен, что правильно расслышал. — Откуда ты знаешь?.. Азирафаил повернулся к нему. Он одарил демона слабой, печальной улыбкой. — В ту ночь я не оставил тебя, мой дорогой, — сказал он. — О, нет. Кроули уставился на него. — Ты имеешь в виду, ты не... — Не в этом смысле, я был мертвее мёртвого, — бодро сообщил ему ангел, а затем повысил голос, чтобы перекричать очередной раскатом грома, который, казалось, встряхнул весь мир. — Я имел ввиду, что я... ещё какое-то время... повисел неподалёку. Пока тебя не спасли. На мгновение молния разорвала небо надвое — теперь оно было сумрачным, как ночь — всецело озарив мир светом, не оставив ни единой тени всего на один короткий миг. Гром, который последовал на этот раз, был оглушительным: теперь его не сдерживали километры облачного покрова; воздух потрескивал от статического электричества. Прежде чем продолжить, Азирафаил подождал, пока воцарится относительная тишина. — Оно образовано от имени Рафаил, — неспешно сказал он, глядя на бурлящую воду. — Помнишь, это означает «Целитель»? Перед ними маленькие яхты и шлюпы закрутило вокруг центра водоворота, словно игрушечные кораблики вокруг отверстия в ванной, из которой достали пробку. Ангел повернулся к нему. — Я Азирафаил… — он опустил глаза, внезапно смутившись. — Искупитель. Кроули с любопытством склонил голову набок. — Ты думаешь, мне светит Спасение, Азирафаил? Азирафаил встретился с ним взглядом. Он снова грустно улыбнулся, затем пожал плечами, как будто принимая, а затем отвергая свои сожаления. — А я не удивлюсь, если мне придётся Пасть. Кроули сжал его руку. — Твоё имя кажется мне прекрасным, ангел, — прошипел он, когда уличный фонарь над ними — и все остальные вдоль набережной — замигали. — Намного круче, чем «Звезда Бога». Оно очень идёт тебе. Азирафаил просиял. — Спасибо, дорогой мой. Это много для меня значит. Кроули усмехнулся, затем наклонился и чмокнул его в щёку. Азирафаил повернул голову так, что их губы встретились ещё раз, и на несколько драгоценных секунд они замерли в поцелуе в последний раз. Они отстранились, задержав взгляд друг на друге. Казалось, чёрное небо перед ними вывернулось наизнанку, словно предвещая чьё-то прибытие. Кроули, глядя на море, сжал руку Азирафаила. Потом он сглотнул, а когда заговорил, голос его звучал легко и непринуждённо. — Я люблю тебя, ангел. Он чувствовал давление на ладонь — Азирафаил сжал её. Краем глаза Кроули увидел улыбающиеся губы ангела, когда тот прошептал свой ответ. — Я тоже люблю тебя, дорогой мой. Из-за горизонта надвигался их личный Апокалипсис. Молнии уже даже не гасли, ослепительно белые и ослепительно оранжевые, разветвляясь во всех направлениях и со всех сторон. Гром постоянно отдавался в ушах, ветер трепал волосы и одежду. Клубящиеся облака казались достаточно плотными, чтобы их можно было разрезать ножом. Позади них, пока небо продолжало раскалываться, а море кипеть, погасли все огни Саутгемптона. Кроули и Азирафаил, один ангел и один демон, двое влюблённых в бою против Небес и Преисподней, не собирались отступать: они держались за руки, расправив крылья, и спокойно ждали своей судьбы.