United breaks guitars

- Доброе утро! - прокричал Джаред в открытое окно его трейлера. Прочим приходилось, потея, подтягиваться на руках, если они вознамеривались потешить себя знанием «чем Дженсен занимается в своем трейлере, когда находится там в полном одиночестве», но Джареду достаточно было всего лишь привстать для этого на цыпочки. Дженсен открыл глаза и уставился в низковатый потолок. Некоторые вещи в этой жизни - а может быть, и не некоторые - устроены кругообразно. Все в них замыкается в циклы, образуя логические петли, порой словно побуждая повторять давешние, полузабытые уроки, а порой - подстегивая вспоминать о важных вещах, которые никогда и не уходили из подсознания, но словно бы покрывались там налетом мысленной пыли. Они снова слишком устали вчера, чтобы тащиться по домам, и заснули в своих трейлерах. Снова Дженсен отрубился, едва его голова коснулась подушки - вот, даже носки не снял. Снова Джаред проснулся (наверняка!) на полтора часа раньше, чем он, чтобы устроить утреннюю пробежку по непредназначенным для этого местам, плотнейшим образом позавтракать, сначала один раз, а потом и другой и, может быть, даже успел уговорить Клиффа смотаться привести из дома собак. Потому что Женевьев проснется определенно не раньше полудня, и с ней разговоры вести в восемь утра бессмысленно, даже если глаза и откроет - ничего не поймет. Да, пожалуй во всей этой схеме новшеством была только Женевьев, которая, впрочем, совсем не ощущалась чужим человеком - как-никак, целый год вместе работали. И потом еще были два года постоянных ее приездов к Джареду, они много тусовались вместе, Джаред был не из тех, что закрывается в уютном гнездышке, оберегаю вначале любимую, а потом и жену, от глаз окружающих. И, хотя Дин ненавидел Руби, Дженсен к настоящей Женевьев испытывал, скорее, что-то вроде приятельской симпатии. Почему, сказать было трудно, у них было мало общего, Женевьев была амбициозна и ощущалась очень молодой, Дженсен же сам себе казался порой отжившим свои годы стариком, и с ней его периодически чуть ли не занудствовать тянуло, снова в духе бабушки Экклз, не меньше. Но Женевьев очень нравилась Джареду и, значит, отчасти даже и по определению, нравилась и Дженсену - ведь ему нравилось почти все, что нравилось Джареду. Исключения составляли разве что протеиновые коктейли (а особенно - их последствия) и насмешки над ним, над Дженсеном. Впрочем, вздумай Джаред вести себя с ним серьезно, Дженсен, пожалуй бы даже, испугался. Впадать в меланхолию, в конце концов, было его прерогативой. - Вставай, Дженни! - закричал вновь Джаред, который, видимо, так и не уходил. За последний год он стал звать его так гораздо чаще. Наверное, потому, что женатого человека уже трудно обидеть женской кличкой, подумал почему-то вдруг Дженсен, пытаясь встать с кровати. Болела поясница. Поэтому вместо того, чтобы подняться, он перевернулся на живот и упрямо уткнулся подбородком в подушку. - У меня болит спина, - пробурчал он, скорее, сам себе. Но Джаред услышал, и спустя пару секунд дверь уже распахнулась. Дженсен был вполне уверен в том, что задвинул щеколду вчера, но, по-видимому, двери подобной конструкции были бессильны против падалеки-шарма. - Душно у тебя тут, как в парилке, - сообщил Джаред, одновременно открывая окно и усаживаясь на Дженсена верхом. Как он мог делать подобные вещи разом, было непонятно, но Дженсен перестал удивляться возможностям его конечностей еще шесть лет назад. В окно ворвалась струя свежего летнего воздуха. Весна уже давно уступила место своему зеленотравному другу, и, хотя в Ванкувере так разойтись, как, скажем, в Италии, он, конечно, не мог, все равно он принес с собой и тепло, и запах цветов, и негу, и полное отсутствие желания работать. - Напомни, почему мы тут - за две недели до съемок? - вопрос был, конечно, риторическим. - Потому что нам нужно подписать какие-то бумаги. Официально. На самом деле, я уверен, они просто хотят посмотреть, не очень ли мы разжирели за эти три месяца, и какие меры в связи с этим предпринимать, если что. - Мы только что катались по сотне конвентов, - все еще лежащий ничком Дженсен заметил, что слюнявит подушку, потому что Джаред разминал его спину слишком прекрасным образом. Но решил наплевать на это - фигурально и буквально. - Кто тебя знает, может, ты за две недели обожрался так, что теперь не пролезаешь в дверь. - Я не смею посягать на твои гастрономические лавры. Для этого мне как минимум придется войти в роль Дина сначала. - Ты уже успешно начал. Дин тоже вечно спит при полном параде. - Эй! Я снял рубашку. - Зато остался в носках. - Даже не хочу знать, как ты это ухитрился увидеть. По-моему, у тебя просто растут лишние суставы по всему телу, в шее в том числе. - Некоторые старые развалины просто забыли о том, что молодость гибка и грациозна. - Если за это они будут получать массаж и впредь, то они готовы смириться с таким положением вещей. Джаред засмеялся, легко, отрывисто, как умел - искренне. Дженсен чуть приподнял зад вместе сидящим на нем Джаредом, укладываясь поудобнее. Жизнь была в этот момент прекрасна. Она действительно не заканчивалась после титров на свадебном фоне, как ему было показалось полтора года назад. ** - Тебе серьезно хотелось бы возвращения первого сезона? Дженсен подумал немного, прежде чем ответить, потому что на самом деле отвечать ему не хотелось: - Иногда, - естественно, Джареду бы не хватило этого ответа, и он добавил, - тогда все было проще. - Люди застревают в одинаковых образах своих персонажах на долгие годы. Я думаю, нам как раз повезло, что наши все время меняются. Развиваются. Оставаясь вместе, но... - Я знаю, что ты так думаешь. Джаред повел плечом, но не обиделся: - Ты будешь десерт? - Нет, я все. - А я закажу, - предсказуемо объявил Джаред, ища взглядом официантку. Они ужинали в одном из небоскребов Ванкувера, в хорошем индийском ресторане на последнем этаже, в который они последний раз ходили чуть ли не два года назад. Бумаги были все подписаны, и сценаристы уже выслали им первый эпизод, но никто из них пока не открывал почту. Для этого еще было две недели впереди. Хотя обоим, разумеется, было интересно, что там, и уже завтра они, конечно, каждый - прочитают сценарий, и, конечно - сразу же начнут обмениваться мнениями. Настоящими мнениями, не теми, что они скармливают иногда фанатам. Не то, что они часто врали, но негативных оценок чего бы то ни было, касающегося сериала, они давать не могли. Это было как само собой разумеещееся - этика поведения. Поэтому некоторые ответы по поводу каждого нового сезона повторялись из года в год «мы ничего не решаем», «мы сами ничего заранее не знаем», «нам также интересно, как интересно вам, ребята». Интересно и правда было. Вот только Дженсен начал все чаще говорить о том, как хотел бы возвращения первого сезона. Вроде и не негативная оценка, но все же - что-то такое смутное. Что снаружи не особенно становилось в итоге понятно тем, кто задавал вопрос. В первом сезоне Дин был еще темной личностью, отдельной, и Дженсен лишь пытался нащупать его, понять в темноте, как устроены его руки и ноги, в какую сторону вертятся шестеренки в его голове. А сейчас, перед началом седьмого, после стольких лет с Дином один на один, если не сказать - один в одном, ему казалось, что ржавая шестеренка у Дина в голове гигантская и всего одна, и крутит она всего Дина изнутри в сторону Джареда. То есть Сэма, конечно. И он порой невольно тосковал по тем временам, когда еще этого в Дине не понимал. «Кто бы мне объяснил, что у меня в голове творится, - подумал Дженсен, складывая салфетку на столе меланхолическими движениями пальцев, - вот это было бы удобно. Кто-нибудь открыл бы мне череп и рассказал, что там, можно даже без комментариев побочных, тупо - что там. А то мне снизу не видно». - Давай выйдем наружу, - предложил он. Джаред, который как раз доедал свой лимонный пирог с мороженым, вскинул на него глаза и молча кивнул. Они расплатились, в этот раз была очередь Дженсена, и вышли на смотровую площадку, которая обегала небоскреб по кругу неширокой колеей. Вечерело. Ночи были прохладными, и Дженсен почувствовал, как у него встают дыбом волоски на шее и на руках. Джаред рядом стоял спокойно, наверное, холод брал его не так быстро. Перила оказались ледяными, но Дженсен все равно оперся о них, устремляя взгляд в отходящий ко сну город. Ванкувер не славился ночной жизнью, да и день был будний. Поверх затихших домов легкие мазки розового и нежно-голубого на небе постепенно темнели, в зените уже зажигались первые малозаметные пока звезды. Дженсену снова не хотелось ничего говорить, но молчание становилось странным, и он все-таки разлепил губы, не поворачивая головы: - Ну что, седьмой сезон? Джаред не ответил, сосредоточенно глядя в какую-то одну точку в раскинувшемся под ними городе. Возможно, он кивнул - Дженсен не видел. - Еще год... наверное, теперь уж последний, хотя... мы много раз уже так считали. Он не ожидал почувствовать это прикосновение - и все-таки, должно быть, ожидал - как? почему? - неясно, но он не дернулся и не вздрогнул. Рука Джареда легла на его голое замерзшее предплечье, обжигая теплом и питая сразу словно бы до самых пальцев, что сжимались на холодном металле перил. - Дженсен, - произнес Джаред. Такого голоса Дженсен у него еще никогда не слышал. Он сглотнул, поворачиваясь - почему-то это простое движение далось ему трудно, как будто к шее его была привязана многотонная гиря. Джаред смотрел теперь на него, прямо и без тени улыбки. - Дженсен, - повторил он, и Дженсену вдруг почудилась в его тоне жалость. Краска залила ему скулы с такой скоростью, что в глазах слегка потемнело. - Что? - оказалось, что голосовые связки его сомкнулись, пропуская только какой-то невнятный хрип. Короткая трель возвестила о приходе сообщения. Дженсен, словно заторможенная кукла, смотрел, как тянется Джаред в карман, как достает свой телефон, и как летит, спустя какую-то секунду, этот телефон вниз, вниз, бесконечно вниз, исчезая в городе, которому они отдали столько лет своей жизни. Город принял дар бесшумно. Дженсен закрыл глаза. ** Порой достаточно мелочи, досадной детали, пустяка, чтобы разрушить разом очень и очень многое. Будто бы мир эмоционального в такие моменты может на каком-то неведомом стыке соприкоснуться с миром физического, и невовремя уроненная сигарета или случайный кашель может сломать нечто очень тонкое и хрупкое, взметнувшееся в этот момент на выходе в пик волной — и оно ударится об эту уроненную сигарету или случайный кашель, как о волнорез пирса, и разобьется, и потеряется, и не дотянет. Что может быть страшнее? Страх перед этим - это особый страх, ни с чем не сравнимый. Дженсену казалось, что он оглох, и что этот самый страх затвердел в его суставах, лишая его возможности двигаться, особенно в пальцах. И в коленях. - Мы можем поговорить? - сказал Джаред. «Не то». Что именно не то, Дженсен, не знал, может быть, дело было в голосе Джареда, который он все еще не узнавал, может быть, но вряд ли, дело было, скорее всего, совсем в другом, и он машинально мотнул головой, не открывая глаз. «Нет.» Он услышал, как вдыхает Джаред, судорожно, в большие легкие нужно много воздуха, подумал он, много-много воздуха, а еще он подумал, что вот сейчас Джаред выдохнет, и мы вернемся обратно в ресторан, мы пройдем через зал, мы выйдем в стеклянные двери, спустимся в лифте до парковки и сядем каждый в свою машину, Клифф сегодня нас не привозил, мы приехали порознь, и поедем в разные стороны, мы не так уж далеко живем друг от друга, но все-таки далеко, пешком не дойти, да, да, сейчас я открою глаза, и сделаю шаг назад. Сейчас. - Я не могу больше ждать, - сказал Джаред, и Дженсен открыл, наконец, глаза, но ничего не увидел, как будто бы не делал никогда никакой операции на глаза, и случайно забыл надеть линзы, - я не могу больше смотреть, как ты... тоже, - бессмыслица, подумал Дженсен, что за бессмыслица. Поцелуй меня, подумал Дженсен, режа самого себя по ушам, хотя и не вслух, и почувствовал, что еще немного - и он упадет в обморок, прямо тут, потому что дальше было уже некуда. Это - предел. Его губы тронуло что-то - это были пальцы Джареда, протянутые вперед в осторожном, неуверенном жесте, и все-таки, потому что это был Джаред, казалось, что даже эта неуверенность была насквозь прошита желанием сделать как угодно так, чтобы только придать уверенности ему, Дженсену. Точно он именно что успокаивал его, прежде всего - успокаивал, а потом уже - все остальное. Дженсен захотел улыбнуться и не смог, но звук, вырвавшийся у него между губ, был похож на всхлип и на смех одновременно, короткий и болезненный. «Пожалуйста.» Или еще не поздно? Мы пройдем через зал, мы выйдем в стеклянные двери, спустимся в лифте до парковки и сядем каждый в свою... Он даже не успел подумать о том, одни они на этой смотровой площадке, или нет, и сам этот факт говорил о том, насколько он был не в себе сейчас - параноидальный Дженсен Экклз, интровертный тип, закрытый и замкнутый на публике, ни жеста мимо камер, тот самый Экклз, про которого не дождешься и строчки в желтой прессе, нет - сейчас он не думал ни о чем, кроме того, что чувствовал. Мягко. Это было мягко. И жарко, конечно, горячее дыхание. И мокро. И с каждой секундой - бесшумно, хотя он ожидал грохота - принялись исчезать стены. Стена «дружим столько лет, крепче не могло бы быть». Стена «галочка straight в несуществующих анкетах». Стена «слишком давно». Стена «Данииль» и стена «Женевьев». Стена «я уже перестал верить». Он запрокидывал голову назад, впервые в жизни приходилось - так, и чувствовал, как проскребывает по губам жесткая щетина при слишком резких движениях. И зрение постепенно возвращалось к нему. И страх отпустил пальцы и колени - последние подкосились, но Джаред удержал. Как удерживал всегда - при слишком откровенных вопросах на конвентах или как когда у покрасневшего Дженсена из сумки выпал дурацкий любовный роман, взятый почитать от скуки, и Джаред сразу сказал засмеявшейся Кристи, что книжка - его, Джареда. Просто так. Просто потому, что ему было легко это сказать и хотелось сказать - так. ...Джаред отстранился от него, внимательно вглядываясь в его лицо. Когда-то, может быть, несколько секунд назад, может быть, пару столетий - он обнял его, и теперь, отодвинувшись немного, продолжал крепко держать за плечи. Мир вертелся вокруг, точно волчок, и глаза Джареда оставались единственной точкой опоры для взгляда. Дженсен смотрел на него и не находил ни единого слова. Ни единого. В голове, среди обломков стен, царила блаженная, тихая пустота, и поверх нее сияло внутреннее солнце, которое не хотело ничего знать ни про ночь, ни про Канаду, ни про холод, ни про мурашки. И начала, наконец, растягивать губы - сумасшедшая, неформатная, неактерская улыбка. Настоящая. Вокруг глаз Джареда тоже появились морщинки - он улыбнулся в ответ, сжимая руки на плечах Дженсена еще крепче. А потом подался вперед и обнял, вышибая дух, напрочь, как бревном поддых, как только он один умел. ** - Я понял это, когда ты пел, - выпалил Джаред, - простишь меня? Мне кажется, у меня ушло слишком много времени, чтобы окончательно... - Давай не будем про время, - Дженсену казалось, что он купается в жарких лучах, они обтекали его тело, точно нагретые сливки, хотя за окном по-прежнему царил холодный вечер, почти перетекший уже в ночь. Они сидели в машине Джареда, Джаред был за рулем, они ехали куда-то - сквозь тьму, рассекаемую редкими встречными фарами, и мысль еще не поспела остановиться на вопросе «куда именно». Ничего было не понятно, все было прекрасно до невероятного, а еще было очень страшно и - немного вырубало. Откровенно говоря, Дженсен боялся, что вот-вот заснет. С ним бывало такое, когда эмоции зашкаливали. - Когда я пел? - переспросил он. Он не знал, что имеет в виду Джаред - но слова казались не особенно важными, важно было лишь ощущение: господи, господи, он в происходящем не один, в кои-то веки в своих мыслях о Джареде он не один, и мысли - уже не просто его мысли, а реальность, разделенная четко на двоих. Реальность кабины джаредовской ауди, стенки которой сейчас словно определяли их замкнутость друг на друге и отделенность - от всего остального. - Когда мы были на ранчо у моих родителей. Ездили на лошадях, купались, помнишь? - Это было когда, два? Три месяца назад? - даты всегда путались в голове у Дженсена. То, что произошло позавчера, могло казаться ему древнейшим событием, тогда как иные трехлетней давности воспоминания стояли у него перед глазами до странности живо. Джаред всегда смеялся над этой его особенностью и давным-давно к ней привык. Он смотрел на руки Джареда, лежащие на руле, и пытался осознать, что может быть, он теперь имеет право протянуть свою и дотронуться. Кажется, так. Погладить выпирающую косточку на большом пальце, потом - провести по внешней стороне ладони... - В марте, - улыбнулся Джаред, - потом мы вернулись и разговаривали. Помнишь колонку с водой? - Нет. - Мы пили ледяную воду из нее. Ты еще сказал, что до дома десять минут, можно и там попить, а я сказал, что в колонке у воды особенный вкус. И мы качали друг другу... - А, вспомнил. Вспомнил. Мы потом еще разговаривали. Точнее, меня несло, а ты слушал. - Потом мы вернулись домой, и ты пел под гитару. Там были мои все, Мэг там, Джефф, племяшки тоже... - И что?.. - Ну и вот. Ты пел, и я понял, что это все. Все, - Джаред обернулся к нему, отворачиваясь от дороги, и это было очень безответственно с его стороны, хороший водитель бы никогда так... мысль оборвалась, у Дженсена пересохло в горле, он вглядывалася в глаза Джареда, и тот вглядывался в его глаза - в ответ. И не надо было отводить взгляд, и не надо было ни о чем беспокоиться, можно было нырять в происходящее - с головой, без оглядки. Дженсен сглотнул. Джаред, не отводя взгляда от него, улыбнулся - почти нервически на этот раз. - Если я скажу сейчас, что люблю тебя, ты испугаешься? - Да, - ответил Дженсен, - могу даже упасть в обморок, - в этой шутке была только доля шутки. - Тогда я скажу тебе потом. Не на шоссе. Когда мы будем в таком месте, где ты сможешь сбежать, если что. - Ты думаешь, я захочу сбегать? - Я думаю, что тебе будет спокойнее, если такая возможность у тебя будет оставаться, - Джаред улыбался теперь еще более нервно - краем рта. И осознание того, что сейчас не один он может - успокоить - оно ощущалось как запредельное. Запредельно прекрасное. - Ты хорошо меня знаешь, - сказал Дженсен медленно, подбирая слова, - но не настолько, видимо, хорошо, чтобы понять, что... только не от тебя, понимаешь? Не от тебя. - Что - не от меня? - Джаред выглядел юным сейчас. Совсем юным, словно эта легкая, мало кому и когда показываемая неуверенность скидывала с его возраста лет сразу пять или семь. - Сбегать. Только не от тебя. - Осторожно - я тоже могу упасть в обморок, - Джаред перевел взгляд, все-таки, на дорогу, и Дженсен на минуту подумал, что если бы фары сейчас выключились, шоссе бы все равно освещалось - тем светом, что засияли сейчас джаредовы глаза. «Это наименее романтичная мысль из всех тех, что только могла придти мне в голову в подобный момент», - отстраненно подумал Дженсен, потому что эта она закономерно стала перетекать в размышления о терминаторах и прочих трансформерах, и он чуть было не захихикал - но сдержался, момент был явно неподходящим. - Куда мы едем? - спросил он вместо этого. Кажется, он сам так ни разу на дорогу и не посмотрел. - К тебе, - неожиданно смущенно ответил Джаред, поколебавшись, - я подумал, что... «Женевьев». Мысль не сдавила холодом, но и радости не принесла. Данииль была в Лос Анджелесе, как всегда, но жена Джареда, вероятно, была в их ванкуверском доме - где ей еще было быть? Вчера, по крайней мере, она была на месте. На секунду они оба застыли, не понимая, что говорить, но потом Дженсен сделал над собой усилие и отмер: - И правильно, потому что... ну да, конечно. Едем ко мне. И второй волной, не менее отрезвляющей, пришел вопрос «а зачем мы туда едем». - Может быть, нам все-таки стоит... поговорить? - спросил он. Но уже спустя секунду понял, что не издал ни звука - только пошевелил губами. Тогда он зажмурился и решил - будь что будет. Они ехали молча еще несколько минут. Потом Джаред засмеялся: - Джен, тебе тридцать три года... - Спасибо! - ...тебе тридцать три года и ты боишься ехать сам к себе домой? - Мне тридцать три года, и я впервые еду к себе домой с человеком, в которого по-настоящему влюблен, - огрызнулся Дженсен. И все-таки ему стоило подумать о своих словах немного заранее, потому что, хоть в обморок никто и не упал, нервы у Джареда тоже оказались не железными - и, как назло, дама перед ними именно в эту секунду резко затормозила. Не настолько резко, чтобы не успеть последовать ее примеру в нормальном состоянии, но увы, нормальных в машине за ней в этот момент не оказалось. Все случилось буквально в считанные секунды - визг тормозов, вывернутый руль, кювет, столб, разбитое стекло - всюду, везде. И никакой боли - только темнота, резко сужающимся окном, как в кино. ** Он пришел в себя на кровати. Было мягко, тепло и темно, и кровать это была его собственная. Не та, специальной жесткости и размера, что стояла в их с Данииль лосанджелевском доме, а обычная, которая стояла в его съемной квартире. Не так уж часто он оставался тут, потому что во время съемок в основном жил в трейлере, или, когда Женевьев уезжала, у Джареда, но все равно по ощущению перепутать было невозможно - это была несомненно его постель. Его постель, и в ней он, столь же несомненно, находился не один. - Знаешь, мне повезло, - сказал он, не открывая глаз, - я вырубился и мне не пришлось заморачиваться текущими проблемами, типа полиции и прочего. - Я еще нашим внукам буду рассказывать об этом эпическом объяснении в любви. История того достойна, - ответил голос Джареда совсем близко. - Кто же в этой истории будет за бабушку, а кто за дедушку? Судя по звукам, Джаред подавился, и Дженсен все-таки открыл глаза. Он лежал, действительно, на своей кровати, свет в комнате был сильно приглушен и в квартире было тихо. В кои-то веки эта тишина и не думала давить на Дженсена. Голова, конечно, правда, гудела. Сломано по ощущениям ничего не было. Джаред сидел около него, подогнув под себя одну ногу, и выражение лица его было непередаваемо. - Никогда не думал, что мы будем обсуждать эту тему в... таком... контексте, - выдавил он, наконец. - Я, между прочим, чуть умер из-за тебя, - лениво заметил Дженсен. Все его собственное смущение куда-то делось, наверное, вылетело в кювет вместе с лобовым стеклом, сейчас он чувствовал только томную, несколько нездоровую негу. - И спросил просто так. А ты все переводишь на какую-то неприличную ерунду. - Врач сказал, что ты просто стукнулся немного, максимум, что может тебе грозить - легкое сотрясение мозга, - Дженсен знал, что Джаред волновался о нем куда больше, чем сейчас это показывал, но не в их характере было кудахтать друг над другом. Тем более, что на съемочной площадке случались вещи и похлеще, несмотря на наличие каскадеров, мозг Дженсена сотрясался куда чаще, чем ему это было полезно. Как, впрочем, и Джареда. - Что с машиной? - Всмятку. Но страховка должна все покрыть. - Машина перед нами? - Мы ее даже не задели. Я свернул раньше. - Женевьев? - Позвонил ей с твоего телефона, сказал, что ночую у тебя, - Джаред помедлил, - клянусь, это звучало лучше в моей голове. Дженсен хохотнул: - Да уж. Почему-то неловкости не возникло на этот раз. Было только немного смешно. Наверное, травма все же сказалась слишком существенно. Они помолчали, Дженсен вновь закрыл глаза, темные круги перед его закрытыми веками танцевали сложный танец, бесконечно вырастая друг из друга и вновь исчезая. - Иди ко мне, - сказал он, вновь едва шевеля губами, но на этот раз Джаред его услышал. ** Утром Дженсен спускается вниз, проснувшись оттого, что в горле адски пересохло, и снится начал уже какой-то тяжелый бред про пустыни пустые колодцы. Босые ступни привычно касаются шершавой поверхности ковролина на лестнице, но это единственное привычное, что существует вокруг него в этот момент. Первое, что он видит, это Женевьев, сидящую за барной стойкой, сгорбленную и какую-то особенно маленькую. Но черты ее лица жестки. Она вся в темном, впрочем, она почти всегда в темном. - Привет, Жен, - говорит Дженсен автоматически, и рука его так же автоматически сжимается в кулак, нервно комкая материю серой домашней футболки, в которой он спал. Той самой еще футболки, в которую Джаред, предположительно, одел его вчера, после того, как привез домой в бессознательном состоянии. - Привет, Джен, - это звучит эхом, и Дженсен на мгновение замирает, пытаясь поймать какую-то мысль, мелькнувшую на самом дне. Но вместо ответа на незаданный внутренний вопрос в голове всплывает вдруг (совсем несуразно, невовремя) - Дин, нахальный и самоуверенный, старается потеснить его с места, и Дженсен сам уже не понимает, как ухитряется спросить абсолютно спокойным тоном: - Кофе хочешь? - Я уже, - она махает на полупустую чашку, - пардон за вольность, - слова ответно автоматичны. И эти их слова сейчас ничего не значат, конечно, но инотанция - интонация значит, все, что только может значить в подобной ситуации. Дженсен понимает, что Женевьев сидит здесь не просто так, и что сейчас, предположительно, состоится самый катастрофический разговор в его жизни, самый нелепый, и нелепее всего в нем будет то, что Джаред в этот момент сладко будет спать в его, дженсеновской кровати. Пауза затягивается, и Дженсен, который не может уже сдержать жажды, наливает себе стакан воды из фильтра и залпом опустошает его. Женевьев ждет, пока он допьет, и только потом прерывает тишину: - Как ты себя чувствуешь? - Что? - Авария. Ты вчера попал в аварию, - от нее создается такое ощущение, будто ей трудно согласовывать слова между собой в предложениях. Дженсен хорошо его знает. - В порядке. Жен, ты... - Да, - говорит она, как-то вяло ведя рукой в воздухе, точно собираясь сделать какой-то жест и забыв, какой именно, - я, знаешь, приехала совсем рано, было незаперто, я зашла в комнату к Джареду, в смысле, в твою гостевую комнату... - Зачем? - тупо спрашивает Дженсен. Женевьев одаривает его таким взглядом, что он мотает головой. Да, точно. - И, не найдя там мужа, - на слове «мужа» у Дженсена словно лопается что-то внутри, и внезапно он чувствует себя, как перед дракой - выброс адреналина, вставшие дыбом волосы на загривке - и вместе с тем он не мог бы сдвинуться с места, если бы даже началось землетрясение, наверное. Его тело предает его окончательно, - я пошла к тебе в комнату. Слышно, как громко тикают настенные часы, сломанные и оттого тикающие особенно разбито - стрелка бьется на одном месте, судорожно и безнадежно. - И я, знаешь, стояла там в дверях и смотрела на вас, вы лежали... «Мы просто заснули рядом», - хочет сказать Дженсен, но молчит, потому что сейчас это совсем не то, что важно, даже если это и правда. ... и думала, - Женевьев произносит слова, как в бреду, точно стараясь поделиться чем-то страшно важным с какой-нибудь своей подругой, но тема этого важного такова, что подруга точно его не поймет, как ни бейся, но поделиться все-равно отчего-то нужно, и слова начинают рваться наружу - бессмысленным, сносящим все на своем пути потоком, - что ненавидела - абсолютно, неизмеримо, эти все штуки, Серу... - Что? - Сера, Сера, ну, Гэмбл? Ты не мог не заметить, все это замечают. Она всегда так смотрит на Джареда, будто хочет его съесть, - Дженсен осторожно садится на край табурета, не отрывая взгляда от Женевьев, - но при этом если бы она просто так на него смотрела, это было бы ничего, в конце концов, фанаток миллион, мало ли кто еще хочет моего мужа на этом свете. Но Сера, о, она - она вершила судьбы, - губы ее искажает ироническая улыбка, но Дженсен и под дулом пистолета бы сейчас бы не сказал, шутит она или нет, - порождала раз за разом эти безумные сценарные этюды, такие, которые чуть-чуть да и выходят «за грань» - голый Сэм, занимающийся сексом Сэм, плачущий Сэм, Сэм-который-умирает-по-Дину... - Что за бред! - Дженсену хочется теперь только чтобы это прекратилось, чтобы она замолчала. Он вдыхает глубоко, берет себя в руки. Она не права, конечно. Все совсем не так, как она говорит. Но она тоже живет в какой-то идиотской сказке, абсурдной петле - на кого бы Дженсен никогда не подумал бы, так это на нее, он всегда считал, что проблемы вроде живущего внутри его башки Дина могут коснуться только его одного, к тому же, Женевьев всегда казалась более чем нормальной. Более чем устойчивой. И она ведь даже не снималась в сериале последние два года. Но сейчас в глазах Женевьев горит истинная вера в то, что она произносит. Похоже, что она тоже существовала все это время одной ногой в настоящем, и другой - в сверхъестественном. Король всех каламбуров. И при этом она исполнена ненависти к этой сказке. Она... - Ты отговаривала Джареда работать со мной, - доходит вдруг до него, - ты хотела, чтобы он разорвал контракт? - Я пыталась. Весь прошлый год. И даже раньше. Но это все бесполезно, он не может жить без тебя. Без своего... - она пытается улыбнуться, но рот ее только жалко кривится, и Дженсен скорее понимает, чем слышит, как она произносит «брата». Теперь Дженсену хочется закричать на нее, велеть ей заткнуться. Ведь он практически победил Дина в себе, все это неправда, все то, что происходит у него с Джаредом, не имеет никакого отношения к сериалу, к Сэму, к Винчестерам, это все отдельно - конечно, отдельно, а ее слова вселяют какую-то внутреннюю панику - да какую там панику, ужас. Настоящий ужас. И Джаред - Джаред никогда не путал реальность с вымыслом. Это невозможно. Все это только у нее в голове, ведь так?! Так?.. - Жен, - доносится вдруг сзади, и они оба поворачивают головы так стремительно, что в шее у Дженсена что-то болезненно хрустит, - не надо так. Женевьев встает со своего табурета и кажется даже еще меньше. Время снова замирает, ее губы разлепляются, это стоп-кадр, ужасный, случайно остановленный, скорее хочется нажать Play, или лучше - перемотку, быстро вперед... - Зачем ты меня обманул? - спрашивает Женевьев у Джареда, очень просто и тихо. Этот вопрос не о том, что произошло ночью, нет никого в этой комнате, кто бы не понимал этого сейчас. Она спрашивает сразу - обо всем. В простоте Женевьев сейчас столько боли, что Дженсену вдруг хочется обнять ее - словно вспышкой исчезло из нее все то, что заставляло его колени подкашиваться всего полминуты назад, как не было, сейчас она выглядит маленькой девочкой. Девочкой, над которой жестоко подшутили, даже не ради шутки, а - просто так. Это снова «неправильно», это неправда, думает Дженсен, это неправда, неправда, но Женевьев верит в это, и с этим ничего уже никогда не поделаешь. Железобетонная стена, многотысячезвездный космос, отделяющий одного человека от другого. Это - навсегда, потому что в том пространстве, в котором существует Женевьев, это - истина. В каком-то смысле мы оба такие, думает Дженсен, это немного похоже на шизофрению, еще это похоже на вереницу снов, когда просыпаешься, и все не можешь понять - куда. Только у них с Женевьев несходящиеся вереницы, прямые, как рельсы, они и шли-то параллельно, не пересекаясь и не зная друг а друге, а теперь разъехались. Совсем. Джаред вцепляется руками в волосы. Он открывает рот, но ничего не произносит, закрывает его и вновь дергает свою шевелюру. Дженсен чувствует в себе отчаянное желание дотронуться теперь - до него, но он сейчас далеко, очень далеко. Женевьев переводит взгляд на Дженсена, и Дженсен чувствует вдруг с отчетливой ясностью, что в эту секунду они с ней понимают друг друга лучше, чем Джаред понимает их обоих. Здесь и сейчас. В их собственном личном стоп-кадре. Двадцать шестом и самом страшном. - Я сделаю все, что ты хочешь, Жен, - голос Джареда тоже тих, и каким-то невообразимым образом и он вдруг становится похож на маленького мальчика. Совсем маленького. Сумасшедший дом и детский сад одновременно, думает Дженсен, было бы смешно, если бы не было так невыносимо. - ...невыносимо, - говорит он, не понимая, почему произносит это вслух. Джаред переводит взгляд на него, и его черты лица мягчеют, а взгляд становится таким, что Дженсену даже хочется, чтобы он отвернулся. Потому что Женевьев не должна была видеть этого взгляда. Она не заслуживает - такого. - Да, - отвечает Женевьев, - и я ухожу. Знаешь, - она обращается уже только к Джареду, момент острого понимания прошел, Дженсен уже не существует для нее, - в каком-то смысле мне даже легче стало. Пелена спала. Пора начинать жить, что ли. ** Клифф, сидевший за рулем, весело поздоровался с ними, сияя лысой башкой, как всегда, и излучая оптимизм и извечную свою веру в нынешний день. Он не спросил, как они оказались у Дженсена вдвоем, не спросил, почему Дженсен выглядит, как зомби, а от Джереда слегка несет перегаром, он вообще ничего не спросил и просто включил музыку и тронулся с места. Несмотря на внешнюю свою внушительную оболочку, он всегда был на редкость чуток. С тех пор, как Женевьев ушла из квартиры Дженсена, прошли почти сутки. Тогда Дженсен вынесся из дома вслед за ней, и целый день бродил где-то, без телефона и без куртки. Где он побывал в это время, он бы и сам с точностью сказать не мог, смотрел он больше себе под ноги, а находился где-то вообще в параллельном измерении собственных мыслей. Промерзший, как кусок мяса в морозильнике, он вернулся домой только под вечер, чтобы застать там пустую квартиру и записку на столе «просто позвони мне ладно (я взял твой мобильник)». Стоя перед стационарным безмолвно повернутым к нему телефоном, он колебался всего минуты две. Джаред так и не уехал домой, не известно, малодушничая ли перед Женевьев или просто желая дать ей покоя, и тоже провел день вне привычных стен, но он, в отличие от Дженсена, просидел почти весь его в дешевом грязном баре напротив дженсеновского дома. После звонка он появился на его пороге практически мгновенно. Он был изрядно пьян, но тих и почти ничего не говорил. Дженсен уложил его на диван, путаясь в длинных ногах и рукавах, и ушел спать к себе. Так казалось правильным в этот момент. Поздно вечером, когда он уже почти сумел отослать себя по ту сторону реальности, позвонил режиссер и попросил их заехать с утра на площадку. У Миши были какие-то трудности с медицинской страховкой, какое-то мероприятие, с этим связанное, оказалось назначено на неудачный день, и съемку одной сцены он попросил перенести на завтра, и раз уж Дженсен и Джаред оба тут, кстати, не знает ли он, где Джаред? - они не могли бы... Дженсен согласился. Сейчас работа казалась наилучшей идеей. От утреннего разговора с Женевьев у него до сих пор болело что-то в левом виске, этот инцидент казался безумием, нелепой ошибкой - как могло оказаться кому-то так плохо от того, что за считанные часы до этого казалось идеальным, сказочным, непоправимо-прекрасным. Дженсен лежал, глядя в потолок, и сон уже не шел к нему. Круговорот мыслей, терзавших его сегодня целый день его брожения по Ванкуверу, снова развернулся в его голове, беспощадно помыкая его сознанием. Женевьев, Данииль, работа, родители, брат, сестра, друзья, Джаред. Джаред. У него впереди еще годы, целая жизнь, чтобы узнать Джареда по-настоящему, с новой стороны, теперь, когда он понимал, насколько многого еще не видел, не осознавал. Закрываясь в своем мире и своих проблемах, не успевал толком - заметить. За привычным, надежным и сильным образом Джареда, открывался другой, тоньше, сложнее, слабее в чем-то. Непростительная связь с Женевьев, заставившая ее на годы поверить в то, что оказалось чем-то совсем иным (зачем, как и почему Женевьев оказалась в его жизни - об этом им еще только предстоит говорить, и Дженсен знает, что это будет нелегкий разговор), месяцы молчания, когда он уже подсознательно понимал, что к чему у них с Дженсеном, не нажатые вовремя тормоза, в конце концов, вчера - полная броня трещин. И в довесок, бонусной картой - бесконечные поправления волос, перестановка предметов на столе, попытки сжевать и выпить все, что находилось в зоне доступа на интервью - людей с идеальной выдержкой и железными нервами не существует в природе, и Джаред не был исключением. Дженсен видел все это теперь, не понимал, почему не видел этого раньше, морщился, комкал простыни от какого-то судорожного возникшего у него состояния внутри, и почему-то с каждой новой предстающей перед смеженными веками картиной осознавал, что любит все больше и больше. Джаред мог быть его надежной опорой, и всегда был ей, умел это делать в совершенстве, но не один он мог быть таковой. Не один он - и это было одно из самых правильных ощущений, которое только возникало когда-либо у Дженсена. Мир постепенно переворачивался с головы обратно на ноги, и в этом новом мире они дополняли друг друга, как прочные стены одной и той же конструкции. Эта мысль никогда не пришла бы в голову Дину, подумал вдруг он уже сквозь охватившую его, наконец, дремоту. Висок все еще гудел болью, когда он сумел забыться в неспокойном сне. ** Следующим утром все, как по мановению волшебной палочки, изменилось, словно он проснулся, наконец, куда-то, куда давно хотел проснуться, да все никак не мог. Солнце сияло в его глупом белом окне, маня наружу - невиданное дело для августовской погоды Ванкувера, обычно тут шел дождь в это время, нескончаемо и уныло. Когда Джаред вышел из душа, он столкнулся с ним в коридоре почти грудь к груди, и что-то затопило его в этот момент, теплое, сильное, сильнее его самого. Они почему-то обнялись и стояли так, пока Дженсену не стало немного неловко, и он не выпутался из джаредовых рук и не откашлялся: - Оденешься? - К сожалению, - ответил Джаред. Привычные пейзажи проносились мимо них, Клифф подпевал радио, Джаред сидел рядом - большой, теплый, живой и настоящий, гладя его по колену - легонько, несмело, и все было совершенно не на своих местах, но от этого не становилось тревожно, наоборот, что-то радостное шевелилось в районе солнечного сплетения. Дженсену вдруг пришло в голову, что с Джаредом надо поделиться еще кое-чем. Было удивительно, что теперь надо вот так - делиться. Только тихо, чтобы не было слышно на переднем сидении. - Вчера позвонила Данииль, - он поспешил унять волнение, всколыхнувшееся в глазах обернувшегося к нему резко Джареда, - нет-нет, подожди. Я как-то... сразу сказал ей, что ухожу от нее - вообще не понимаю, что на меня нашло. Это на меня не похоже. Знаешь, что она ответила мне? - он помолчал, обдумывая, как именно лучше сформулировать то, что собирался сказать. Вопрос сам был, конечно, серьезнее некуда, но ситуация... - Что? Дженсен собрался с духом, понимая, что никак иначе все равно этого не расскажет. - Что уже полгода как спит с нашим садовником. С садовником, Падалеки, ты можешь в это поверить? Джаред выглядел ошарашенным, и было непонятно, хочется ему рассмеяться сейчас или отвесить челюсть. И то и то, скорее всего. И это выражение было настолько родным, что Дженсен усмехнулся, потрепав его по голове, прежде чем продолжить: - Я хотел рассердиться, но понял, что никакого морального права даже на это не имею. Если я полтора года прожил с человеком, не говоря уже обо всем том, что было у меня с Данииль до того, и не смог заметить... - Ее можно понять, - сказал Джаред осторожно, не понимая, можно ли уже шутить, или тема все-таки не та, - Лос-Анджелес, как ни крути, далеко, а ты все время на работе в Канаде, и... - Я ведь как-то справлялся, - сварливо заметил Дженсен, и Джаред прыснул, наконец. Не выдержал. - Ты меня ждал, - запел он, слава богу, хоть тихо, на какой-то дикий мотив, поперек играющей в салоне музыки, - ты сохранял себя для... - Заткнись, - он физически ощущал, как они возвращаются к своей привычной издевательско-шуточной рутине. И это было прекрасно. - Что же привлекло ее в горячем Родригесе? Или его звали Хулио? Антонио? - Она сказала, что у нас никогда не было того взаимопонимания, какого ей хотелось, - она действительно так сказала, было дико слышать от нее подобное, она, кажется, никогда еще в жизни в таком нелепо-пафосном ключе не разговаривала с ним, но вместе с тем Дженсен не мог с ней не согласиться. Хотя он понятия не имел, чего именно ей хотелось, и уже одно это могло бы намекнуть ему обо многом. Теперь, когда он думал о ней, хотя прошел всего лишь день - Данииль казалась сном. Далеким, неплохим, но давно уже приснившимся и полузабытым сном. И, как ни мало он знал ее - на самом деле - он почему-то чувствовал, что это ощущение у них взаимно. - Поэтому она стала спать с садовником?! - Джаред смотрел на него, широко раскрыв глаза. - Нет, он просто оказался лучше в постели, - тут погрузившийся было в мысли и отвечающий на автомате Дженсен прикусил язык, но было уже поздно. - Она прямо так и сказала?! Дженсен упрямо замолчал, жуя свой язык дальше - наказывая его за отвратительное поведение. Пожалуй, с его стороны было бы разумнее прыгнуть в клетку с разъяренным тигром или принять предложение Миши поездить по Канаде автостопом зимой. Но он выбрал худший из идиотских вариантов посрамления себя вовеки веков. Джаред до конца поездки сохранял нейтральное выражение лица, но Дженсен буквально кожей щеки, обращенной к нему, чувствовал, как его распирает. ** - Ох, - сказал Миша, едва увидел их, - ага. - Что? - спросили они хором. Но Миша только пожал плечами и проигнорировал их вопрос: - Спасибо, что притащились сюда ради меня. - Ты в долгу, чувак, - отреагировал Джаред мгновенно, - уж я придумаю для тебя расплату. - Начну бояться - но после съемок. Не хочется выходить из роли бога пока что. - Как будто ты вообще из нее умеешь выходить, - пробурчал Дженсен, оглядываясь по сторонам. - Тридцать минут до проверки освещения, ребята, поторопитесь с мейком, - крикнул издалека режиссер вместо приветствия. Все вокруг уже включалось в рабочий лад, бегали рабочие и звуковики, понятия этикета и прочей подобной фигни интенсивно рассасывались в тумане, на это теперь не было времени, как не было времени ни на что вообще, кроме работы. «Сверхъестественное» возвращалось на круги своя. Привет, пятнадцатичасовой рабочий день. Миша, Дженсен и Джаред. Кастиэль, Дин и Сэм. «Дженсен, который играет Дина. И не больше. Отныне - не больше». - Как прошли каникулы? - спросил Миша, - мой сын научился пукать в такт роллинг стоунз. А что у вас нового? - По слухам Дженсен оказался не очень хорош в постели, - заявил Джаред. - О, - ограничился одной гласной Миша. Он влезал в свой тренч, критически оглядывая потрепанные рукава. - Я прикончу тебя во сне, - если бы Дженсен мог убивать взглядом, то... то он, пожалуй, убил бы самого себя сейчас. - Ты и не заметишь. - Но даже если ты полный ноль под одеялом, я все равно буду любить тебя вечно, - продолжал Джаред, не подозревая о готовящемся в метре от него суициде, - ты знаешь это, Дженни. Хотя я думаю, что дело просто в том, что с ней ты не... - Я буду услаждать тебя своим пением, - ядовито перебил его Дженсен, - раз уж в рейтинговых сценах я не мастак, побуду сиреной. Тебя ведь это заводит, кажется. Джаред смотрел на него нечитаемым взглядом, и на мгновение Дженсен задумался, не перегнул ли палку с этим упоминанием. Может быть оно было слишком личным. - Все, что тебя касается, меня заводит, - сказал Джаред, наконец, - но я рад, что слоган «United breaks guitars» не всегда оправдывает самое себя. - Вас свел тот знаменитый чувак, которому сломали гитару? - удивился Миша. - Странно, я всегда полагал, что это будет животный магнетизм. Или скользкий пол. Или, на худой конец, Эрик Крипке. - Я даже не помню, что я пел тогда, - заметил Дженсен, - и даже сам факт того, что я пел, припоминаю с трудом. Но Джареда именно это покорило. Извращенец, - он пожал плечами. - Дженсен! - закричали откуда-то от мейкового трейлера, - твоя очередь сейчас! Миша, а тебя ждет Энни на прическу! Миша немедленно развернулся и скорым шагом отправился в обратном направлении. Что двигало им и почему, осталось неизвестным, впрочем, когда дело касалось Миши Коллинза, утверждать что-либо с полной определенностью было никогда невозможно. - Срочно потребовалось перекусить перед съемкой? - Дженсен приглашающе поднял брови. Впереди был еще целый рабочий день, с непривычки будет тяжело. Надо будет вливаться в новый сезон. А потом надо будет еще раз позвонить Данииль, потому что такие вещи, как развод, за один телефонный разговор не решаются. Надо будет что-то решать с домом Джареда и что-то решать с живущей там Женевьев. Надо будет придумывать то, что стоит сказать родителям, и надо ли им, вообще, что-либо говорить. Надо будет переосмыслять свое поведение на работе - или не надо?.. впрочем, все это потом. Это разрешится. Непременно разрешится. Но сейчас... Утреннее солнце искоса освещало съемочную площадку, отчего капоты машин блестели, как будто свежевымытые, а кожа Джареда казалась еще более загорелой, чем была на самом деле. Воздух был наполнен летом, все вокруг дышало летом, каждый листик на деревьях был пропитан им, точно сладким сиропом, и казалось, что ничто для них уже никогда не будет отныне неправильным. - Лягушачьей икрой? - подхватил Джаред с лету. - Или трава выветрилась из организма слишком быстро? - Или далай-лама на связи по скайпу через пять минут? - Или вши, наконец, завелись в тренче и дали о себе знать самым радикальным образом? - Я люблю тебя. - Я тоже люблю тебя, но не в контексте вшей. - Я люблю тебя в любом контексте. - Дженсен! Быстро тащи ко мне свой симпатичный зад! - Она украла мою реплику на сегодняшний вечер. - Мы предъявим ей обвинение в плагиате. - Я люблю тебя, я говорил? - Дженсен!!! - Иду!!! - тихо, - ты приедешь ко мне сегодня? - Даже если ты запрешь двери на все замки. - У тебя есть ключи, придурок. Fin