United breaks guitars

- Мы сумасшедшие, - закричал Дженсен Джареду, - мы ненормальные! Точнее, ты ненормальный, - Джаред подъехал ближе, чтобы лучше слышать, и Дженсен понизил голос, - вчера вечером идея покататься на лошадях казалась мне всего лишь неуместной, но сегодня? В жару, посреди дня? Это просто безумие! - Зато мы сможем покрасоваться в мокрых майках перед местными девчонками, - пряди волос налипли на лицо Джареда, кожа его влажно блестела, весь он так и пыхал жаром, на него было прямо-таки смотреть невозможно. Тем более что сейчас Дженсен предпочел бы смотреть на какой-нибудь айсберг. - Из девчонок дома сейчас только твоя сестра и местные собаки. Если ты так хотел подебоширить в мокрой майке, то я мог бы, не отходя от дома, облить тебя ледяной водой из шланга. - Не такая уж плохая мысль, - пропыхтел Джаред, - сейчас я бы не отказался. - Воистину. Возвращаемся? - Давай до леска того и обратно. Хочу проверить кое-что. - По-крайней мере, там тень, - сказал Дженсен, решив не ворчать, тем более, что ворчать ему уже и самому надоело. - У тебя веснушки такие яркие сейчас, - заметил Джаред. - Вот дьявол. Плюс сантиметр макияжа ждет меня. - Зря они замазывают. Красиво, - Джаред произнес это чуть серьезнее, чем стоило, и Дженсен с удивлением взглянул на него: - Я бы ответил на твои ухаживания, как полагается, не грози мне смерть от обезвоживания с минуты на минуту. Что там в твоем леске? - Погоди чуть-чуть еще, увидишь. Они въехали в рощу, которая приняла их, точно гостеприимная хозяйка с кондиционером. По крайней мере, так показалось Дженсену, который внесся под благословенную тень с выражением мученика, получившего долгожданное искупление. Он натянул поводья, и Лесли, которая тоже устала, радостно замедлила шаг и сразу же потянулась губами к раскидистому лютику, росшему у обочины. - Фу, - сказал Дженсен, - тебе нельзя, ты это знаешь. - Лесли повела ушами и вырвала лютик с корнем из земли, тут же принимаясь индифферентно им чавкать. - Никто меня не слушает, - заметил Дженсен скорбно и оглянулся в поисках главного неверного, - Джей? Ты где? - Ура! – раздался крик откуда-то неподалеку, и Дженсен насторожился: ничего хорошего сейчас из этого «ура» выйти явно не могло. «Ура» означало уж точно не «мы возвращаемся домой к шлангу и пяти литрам розового лимонада со льдом». Однако любопытство, как обычно, пересилило, и Дженсен, внутренне застонав, ударил пятками по гладким бокам мирно закусывающей Лесли. - Тут водичка, - радостно сказал Джаред. Дженсен, оглядевшись, хмыкнул. Водичка тут действительно присутствовала, но озеро, которое она наполняла, было небольшим. В сущности, настолько небольшим, что если кто-нибудь, размером, скажем, с Джареда, запрыгнул бы в него, вся вода наверняка вылилась бы. Ну ладно, он утрировал, конечно, но... - Брось, - уверенно ответил Джаред, когда он поведал ему о своих опасениях, - я тут все детство купался. - В детстве ты был поменьше... по крайней мере, я искренне надеюсь на это. Джаред уже раздевался. Рубашка с короткими рукавами полетела в одну сторону, бриджи – в другую. «Он же не собирается…», - с отчаянием подумал Дженсен, но мысль не успела закончиться, как голая попа Джареда уже засверкала перед ним, сияя белизной на фоне прочей загорелой кожи. - Сюда может придти кто угодно! - Мне нечего стесняться, а мочить трусы я не собираюсь, - возразил Джаред. Он улыбался своей белозубой непосредственной улыбкой, той самой, от которой фанатки кричали и стонали, а Дженсен лишался воли к возражению, - давай. Если стесняешься, купайся в одежде. Но в таком случае ты поедешь обратно в мокрых трусах. Уверяю тебя, твои нежные места этого не оценят. То, что трусы можно было бы вовсе потом не одевать, Дженсену в голову почему-то не пришло. Поэтому он, кряхтя, запрыгал на одной ноге, стаскивая вначале ботинки, а потом и все остальное. Параллельно он думал, что Дин, наверное, не застеснялся бы в такой ситуации. Конечно, на крайности он не шел, идея покувыркаться с девицей втроем с братом, например, возмутила его до глубины души («ты НЕ приглашен!»), но купаться с Сэмми голышом он, наверняка, полез бы первым. «Хватит сравнивать». Вода оказалась не ледяной, конечно, но это было и к лучшему – болеть посреди сезона вовсе не улыбалось. Дженсен уже болел так однажды, три года назад, когда ему постоянно надо было играть Дина обреченного и отчаянного, ждущего ада, а хотелось играть только пассивного и сопливого. Джаред тогда, правда, бегал вокруг него, точно наседка. Дженсен невольно ухмыльнулся, вспоминая это, и на момент потерял бдительность, не заметив приближающегося массива. Вынырнув, он долго отплевывался и отфыркивался, чтобы затем одарить Джареда полным негодования взглядом. А потом, извернувшись, прыгнуть на него сзади - месть должна была быть сладкой, но Джаред прочно уперся ногами в дно и не сдвинулся даже на пару сантиметров. - Ты всерьез считаешь, что я этого не ожидал сейчас? - Я всерьез считаю, что кое-кто слишком похож на статую свободы. - Такой же известный и любимый всей Америкой? - Такой же громадный и нелепый. Отпусти меня, - Джаред разжал руки, сомкнутые на запястьях Дженсена. - Времена, когда ты побеждал в наших рестлингах, давно миновали. Дженсен фыркнул и направился к берегу. Вода расступалась, словно нехотя обнажая мокрые веснушчатые плечи, которые немедленно покрылись гусиной кожей, а потом и прочее подмерзшее слегка тело. - Ну вот, теперь мне холодно. У меня сейчас яйца скукожатся. Джаред, вздохнув, вышел за ним вслед. Дженсен искоса смотрел на него, приплясывая от холода и не зная как поступить – натягивать мокрую одежду немедленно или немного подождать, пока он высохнет. Многие голые люди, особенно мужчины, выглядят нелепо – без одежды они оказываются словно бы вне привычного защитного слоя, который должен придавать им чувство уверенности и нормальности. Они воспринимаются беспомощными и несуразными. Джаред же, отчасти благодаря годам, проведенным в тренажерках, отчасти благодаря собственной природе, выглядел без одежды еще гораздо внушительнее, чем в ней. Ему действительно нечего было стесняться. Дженсен знал, что совсем не выглядит дохлым и сам, но по сравнению с идеальными скульптурными мышцами Джареда его собственные казались совершенно дилетантскими. - Любуешься? - Завидую. - Зато у меня нет твоих прекрасных веснушек. - Прежде чем ты продолжишь, я хотел бы одеться. Ей-богу, принимать комплименты голышом от тебя я еще не готов. - Я много лет жду, - улыбнулся Джаред, - подожду еще. Пока Дженсен, чертыхаясь, натягивал на мокрое тело джинсы, Джаред смотрел на него задумчиво, почти что сквозь. Выражение лица у него было самое мирное, и предположить, о чем он думает, было совершенно невозможно. Думал он о том, что веснушки, у Дженсена, конечно, красивые, и вообще – у Дженсена полно всего красивого, недаром же девчонки и телеведущие с ума сходят рядом с ним. Он читал, не нарочно, конечно, но попадалось в интервью время от времени – как восхваляют поклонники и репортеры губы Дженсена, бицепсы Дженсена, подбородок его с ямочкой, улыбку, в общем, все, что только есть, с головы до ног. Очень редко только почему-то обращали внимания на глаза. А ведь глаза у него просто потрясающие. Серьезно, потрясающие. - Пойдем? – спросил Дженсен. - Да, - ответил Джаред. ** Они вернулись уставшие и не то что разбитые, скорее это состояние можно было назвать томно-прифигевшим. Гудели отвыкшие от верховой езды мышцы, несколько раз намокавшие и высыхавшие рубашки липли к телу. Еще совсем не было темно, но небо уже успело зажечься тем особенным цветом, глубоким индиго, которым всегда подсвечивается в южной части Америки в это время года по вечерам, сияя даже ярче, чем днем, словно стараясь, как капризное дитя, попозже не ложиться спать. Ласточки, едва заметные острые стрелки, резво сновали в нем, прочерчивая нависавшую над Джаредом и Дженсеном чашу небосвода завитками своих траекторий и издавая то и дело тонкие крики. Было хорошо. Казалось, что ничего, кроме этого – того, что раскинулось вокруг – в мире и нет, а если и виделось когда-то, то разве что во сне. Джаред натянул поводья, сворачивая к обочине. Его гнедой друг Бастиан, самая высокая лошадь в конюшне и гордость миссис Падалеки, потянул было в сторону – ему хотелось домой – но Джаред не поддался. У обочины, меж раскинувшихся ветвей какого-то дерева, притулилась проржавевшая колонка с водой. Спрыгнув с лошади, он намотал поводья на ствол, и тут же принялся качать воду, прорезав тихую благостность вечера резкими скрипами. - До дома минут десять, - заметил Дженсен, тоже спешиваясь. - Хочу попить этой воды. У нее особый вкус, дома не так. Лесли ткнулась в бок Бастиану и сонно заморгала. Ей тоже хотелось домой. Вода потекла сначала тонкой ржавой струйкой, но быстро выросла в щедрый прозрачный водопад. Джаред сунул, было, под нее рот и тут же отдернулся. - Холодная! - Набери в руки, - посоветовал Дженсен. Вода тем временем прекратила течь. - Покачай тогда мне. Дженсен подошел к крану и с усилием нажал на старый, но крепкий рычаг. Ржавчина шершаво заскользила под пальцами, и струя вновь ожила. Казалось, все было на своих местах. Джаред, хотя у него и сводило зубы от холода, пил. Дженсен качал воду, смотря как-то частично на него, а частично вдаль, видя словно все сразу одновременно – небо, поле, дорогу, двух лошадей, устало стоящих рядом, колонку эту старую, себя, наклонившегося Джареда - и ощущая полузабытое в вечной работе и беготне чувство некой глобальной завершенности внутри. Оно лежало в груди, свернувшись, как большая собака, уютным клубком. Джаред, наконец, напился и выпрямился, вытирая рукой рот. - Хочешь я тебе покачаю? – улыбнулся он. Дженсен сам был не очень улыбчивым человеком. Он редко улыбался просто так, только когда ему было действительно смешно, или этого требовал этикет, или объектив фотокамеры, нацеленный на него. Но на белозубую улыбку Джареда он всегда отвечал, хотя и никогда не задумывался над этим. Впрочем, он был далеко не одинок в этом вопросе. Было что-то в этой джаредовской улыбке от яркой лампочки, озаряющей разом темное помещение. Он хотел отказаться, но потом вдруг подумал – а почему нет? «Почему нет», любимое выражение Миши. Миша, с его понимающими голубыми глазами и фирменным настороженным видом казался чем-то из другой реальности сейчас. Джаред качал воду легко, одной рукой, почти не прикладывая усилий. Дженсен, обойдя его, протянул свою ладонью вверх, встав слегка скрючившись – не хотелось мочить кроссовки. - Двумя, - посоветовал Джаред. Из двух ладоней получилась сносная чаша, и Дженсен, вместо того, чтобы отпить воды, окунулся в нее лицом, смывая дорожную пыль и пот. Она была действительно холодной, резкость ощущения вызвала мгновенный приток адреналина – вокруг словно все проступило четче на какой-то миг, и Дженсен, сам не понимая, что делает, протянул руку, кладя мокрую ладонь на напряженный бицепс Джареда, скомкал ткань рукава, и, в каком-то нелепом полушаге, прижался лицом к его груди. Кажется, он собирался пошутить, демонстративно вытерев мокрую физиономию о джаредову рубашку, но почему-то сбился с мысли в середине движения и так и замер. На две секунды, но этого было уже слишком много. Слишком много. ** Осознание пришло в тот же самый момент, когда Джаред понял, что одиночество уже стало присутствовать в комнате практически зримо, словно угощаясь за его столом его же бутылкой пива. Он поднялся, потер виски ладонями, не то что размышляя по сути, скорее, намечая план физических действий. Ключи от машины, бумажник, кепка, шнурки завязать - через полторы минуты он уже ехал в лифте, а еще через две садился в машину. Он бывал в этом приюте и раньше. Девочку за стойкой, которая пришла после нескольких требовательных ударов по звонку, он тоже помнил, ее звали Кенди. С таким именем работать бы моделью или стриптизершей, но у приютской Кенди были очки, неряшливо заправленные в резинку волосы и очень большие планы на будущее. Какие - Джаред не помнил, может быть, докторская диссертация, может быть, поездка вокруг земного шара, он помнил только ключевое - очень любит собак, работает в приюте, ходит на пикеты против усыпления бездомных животных. По крайней мере, для него это было ключевым. Особенно в этот момент. Собственно говоря, Харли достаточно было один раз взглянуть на него, чтобы Джаред понял, с кем он пойдет через несколько минут домой. Одним взглядом пес подписался в праве на кров, еду, утренние пробежки, пару отданных на растерзание диванов и всеобъемлющую любовь хозяина - отныне и впредь. Ему можно было только позавидовать, сказала Кенди, а еще она сказала, чтобы Джаред не бросал Харли одного дома надолго. - Но у меня работа, - беспомощно завис тот. Харли, уже пристегнутый на поводок, спокойно уселся у его ног. Вываленный язык и встопорщенные уши словно показывали: «я долго ждал, подожду еще». - В любом случае, лучше с тобой, чем тут, - попыталась утешить его Кенди. Она не могла допустить, чтобы Джаред передумал, - тут у него только Сэйди да я. - Кто такая Сэйди? - Подружка его, - услышав знакомое имя, Харли встал, поскуливая и мотая хвостом. Он не умел говорить. И если бы Джаред был бы немного равнодушнее, он бы не оказался спустя полчаса дома, отцепляя поводки уже от двух собак. Но Джаред никогда не дружил с равнодушием - они игнорировали друг друга, находясь в разных плоскостях, несовместимых, как вода и масло. Поэтому он как-раз таки оказался дома - с обоими собаками. И отцеплял поводки. Харли сразу же ускакал в комнату Чада, и Джаред запоздало подумал, что стоило бы, наверное, закрыть туда дверь. Сэйди же сделала вперед всего несколько шагов и уселась, прижав уши. - Ты что, думаешь, я тебя меньше любить буду? - недоверчиво спросил у нее Джаред, - дурочка. - она несмело подошла к нему, ткнулась мордой в ладонь и подняла глаза. Мокрый собачий нос. Влажное дыхание. Немой вопрос. Джаред опустился на колени, прижимая к себе собачью голову и чувствуя, как рассасывается и исчезает в углах дома холодное, злое одиночество, не прихватив с собой ничего, и оставив, наконец, его в покое. Дом вдруг снова начал казаться домом, пусть и был всего лишь временной квартирой, а гнетущее ощущение под ложечкой пропало. Оно не было таким уж частым его гостем. Джаред не боролся с ним сознательно - никогда не отдавал себе отчета, в том, что делает, чтобы убить его, полагаясь на подсознание, делал так, как велело ему что-то внутри. И спустя три года, когда это чувство вернулось, непрошенной, нежданной гостьей, тонкой и безапеляционной бедой, Джаред точно так же не медлил, он встал, оделся, вышел из дома и сел в машину. Дженсена нельзя было привести к себе на поводке, конечно, но ему ведь тоже когда-то хватило всего одного взгляда, чтобы Джаред понял, что Дженсен - это что-то, что останется с ним навсегда. И как бы то ни было, тем вечером Дженсен уже распаковывал свои первые коробки в доме Джареда. ** Они спешились. Сбруя была свалена на навес, лошади быстро зашли в свои стойла, их не пришлось подгонять, они устали и хотели есть. Джаред и Дженсен вышли наружу под начинающуюся трель цикад, с некоторым трудом переставляя затекшие от езды ноги по посыпанной песком дороге. До дома было рукой подать, и есть им хотелось тоже, но они, не сговариваясь, сели на наваленные у конюшни доски. Дженсен запрокинул голову, всматриваясь в прозрачную чистоту неба, и принялся говорить, как в полузабытьи, не быстро, будто бы учась говорить заново. Будто бы нетвердо зная правила постановки слов в предложениях. - Я, может быть, сейчас скажу глупость, но мне нужно так. Так что не слушай особенно внимательно, - он перевел дух, - знаешь, я всегда... всегда завидовал твоей способности раскрываться, - он помолчал немного. Длинные речи были совсем не в его духе, и все вокруг словно замерло, удивившись его порыву, - ты всегда точно знал, что в тебе происходит, и не боялся этим поделиться. И если ты говорил - «я сейчас - бесформенная куча дерьмовых эмоций», то ты ровно это и имел в виду, и не стеснялся сказать... об этом, - Дженсен почувствовал, что голос начинает дрожать - не от страха, от напряжения, такого сорта беседы были, помимо всего прочего, очень редки между ними, - а если во мне все было наперекосяк, то я не мог в этом подолгу признаться, ни себе, ни окружающим, и это «наперекосяк» начинало давить на меня, жрать меня изнутри. Ты же умел прореветься часок, потом пойти нажаловаться Чаду по телефону как следует на суку-жизнь, слопать полкило конфет, побегать с собаками вместе и успокоиться. Ты сам, наверное, не понимаешь, какие это возможности тебе давало всегда. Какую... силу. Ты в этом круче супермэна, чувак. Джаред молчал. Если бы он заговорил, то Дженсен наперед бы знал, что он ответит. Что он сам совершенно не считает себя сильным, что у него миллион комплексов по поводу себя, своего поведения, своего общения с людьми, своего тела, наконец - недаром он выматывал себя в спортзалах - но он молчал, сосредоточенно глядя - тоже в небо, в полной гармонии с какой-то странной нотой, зазвучавшей еще там, у колонки с водой. И Дженсен был благодарен ему сейчас за это. - Все думают, что если я отмалчиваюсь, если принимаю насмешливый вид, если играю... Дина, то значит, я сильнее. Я выше всего происходящего, спокойнее, я - воплощенная ирония. А чаще всего бывает так, что мне просто нечего сказать. Точнее, я слишком боюсь, что скажу что-то не то. Не попаду в волну. Не впишусь в поворот. Это - трусость, конечно, но она так глубоко сидит во мне, что... психологические журналы уже вполне могли бы обозвать это каким-нибудь сложным термином, маскирующем суть. Из-за нее у меня никогда не выходило стать настоящим комиком, сколько папа не учил меня. Я могу читать написанные строчки и делать из них конфетку, но нести все, что приходит в голову, и делать это остроумно - это никогда не было моим. Как бы я не пытался, а я долго пытался... для этого надо отпустить себя, позволить языку молоть чушь беззаботно - а я не могу так, - Дженсен замолчал, пытаясь справиться с сердцебиением. «Как ты», повисло в воздухе. - Мне нравится твой юмор, - тихо сказал Джаред. - Ты же понимаешь, о чем я, - и страха, что на самом деле - не поймет - не возникло. Как никогда его не возникало рядом с Джаредом, буквально с первых дней их знакомства. Хотя Джаред тогда был совсем еще мальчишкой. Совсем. Они продолжали оба глядеть в небо. - Дэнни говорит, что ей нравится, что я такой. Замкнутый, что ли. Что я не выношу сор из избы, что я не вешаюсь на шею первому встречному, чуть что, чтобы меня утешили или развеселили. И у меня ушли годы на то, - Дженсен стал говорить тише, но вокруг не было никаких иных звуков, кроме его голоса, легкого ветра и цикад, - чтобы понять, что она любит во мне то, что я сам считаю своей главной бедой, - он снова замолчал. Джаред не шевелился, и спустя минуту Дженсен вновь обрел голос, - есть замкнутые люди, которые живут в полной гармонии сами с собой. А я... я так же далек от гармонии, как от понимания того, чего хочу в жизни. Все всегда было так просто... техасский парень, признанный красавчик, домосед, - он усмехнулся нервно, - карьера, стабильность, пиво по вечерам с друзьями, долголетняя подружка, потом - она же - жена, дальше, наверное, дети... барбекью на заднем дворе, собаки, сигары, гости? - Дженни. Это не про тебя, детка. Это никогда не было про тебя, - Джаред смотрел теперь прямо на него, и во взгляде его не было страха сказать что-то не то. И отсутствие это было самым прекрасным, что Джаред только мог показать в этот момент, - иначе ты бы не стал актером. И уж точно не согласился бы торчать со мной бок о бок, тратя на это шесть лет своей жизни, в чертовом Ванкувере, вдали от всего, просто потому, что нас случайно затянуло в слишком понравившееся нам шоу. - И друг к другу, - почти одними губами сказал Дженсен. Он ожидал шутки, насмешки, чего угодно - и это было бы нормально. Такие невольные шаги они всегда гасили юмором, и это всегда казалось самым правильным. Но Джаред только кивнул и погладил его по руке. Они посидели еще некоторое время, и Дженсен чувствовал, что мог бы сказать еще очень многое, о своих страхах, о своих сомнениях, о том, как глубоко Дин пустил свои корни в него, и как они похожи и не похожи одновременно с ним, но слова кончились, обнулились и исчезли, потому что пришло осознание того, что больше ничего говорить было не надо. Все вокруг них сгустилось до единственного маленького кусочка пространства, где были только он и Джаред, и, казалось, от того, чтобы начать слышать мысли друг друга, их отделял не более чем вздох. Потом они поднялись и пошли к дому. ** Джаред купил дом по одной очень простой причине - в трейлере он жить устал, короткий матрас и низкая душевая кабинка практически привили ему синдром перманентного горба - но в этом чертовом Ванкувере ни в одно съемное помещение нельзя было въехать с собаками. Его же собакам нужен был не только дом, но и лужайка сколько-нибудь приличного размера, учитывая, что Сэйди была довольно крупной собакой, а Харли с разбегу так вообще мог свалить среднестатистического человека на пол. Вариант, в котором собаки отдавались бы родителям или ютились в «собачьем отеле», разумеется, не рассматривался. Джаред уже не мог жить без них, как не мог бы нормально жить без рук или ног. И пусть денег на задаток ушло изрядно, да и каждый месяц теперь грозил существенными выплатами, Джаред решил, что может себе это позволить. Ну, снимется еще в какой-нибудь романтической комедии между сезонами Сверхъестественного. Зато дети довольны. Обставлять дом ему помогала Сэнди, конечно, потому что будь его воля, он бы вечно жил в окружении коробок от пиццы и спутанных проводов от компьютера. Не то что ему нравился бардак, просто он не имел особой привычки следить за порядком, тем более, что мама была далеко и некому было журить его ежеутренне и ежевечерне. Но хоть вещи в дом заказывала его подружка, жить там в итоге поселился все равно Дженсен, и почему-то это толком никого не смутило, наоборот, казалось естественным. Дженсену тоже осточертели трейлеры, да и уживались они с Джаредом отлично - телик, футбол, китайская еда по вызову, видеоигры, даже иногда, если Дженсен не слишком ленился - совместные тренировки в спортзале. Да и сценарии можно было повторять вдвоем, не выходя из дома. Для того, чтобы начать вместе жить с Сэнди нужно было иное... в общем, это казалось слишком большим шагом, существенным, даже более существенным, чем помолвка. Начался бы новый этап отношений, близость иного порядка, все дела. Тот факт, что Дженсен въехал после того, как Джареду просто в один прекрасный день стукнуло в голову попросить его об этом, почему-то не казался контр-аргументом. Слухи о том, что Дженсен поселился у Джареда после расторжения помолвки с Сэнди, чтобы якобы поддержать расстроенного друга, были ложными, он начал жить у него гораздо раньше. Сэнди приходила в их дом, как гость, вечерами ела гостевой ужин из тарелок, которые сама же заказывала когда-то в модных магазинах посуды, и в эти моменты Дженсену иногда становилось неловко, словно он отнял у нее что-то, чего у нее никогда и не было. Но чаще всего никто об этом и не думал. Даже факт помолвки ничего не изменил. Все оставалось по-прежнему. На пальце Сэнди блестело колечко Джареда, и у них по-прежнему было миллион шуток на двоих и легкость, с которой они оба могли сорваться с места и отправиться в кино, или в Лос Анджелес, или в путешествие на воздушном шаре, но оставаясь одни в номере или у Джареда дома, они и правда чаще играли в настольные игры, чем целовались - она не врала на интервью. Чаще молчали и смотрели кино, чем занимались любовью. Или чем разговаривали. Почему-то так вышло. Сэнди исчезла из жизни Джареда тихо, просто позвонила ему как-то ранним апрельским вечером, всего спустя два месяца после помолвки, и попросила не сердиться на нее. Объяснять подробно ей не пришлось, Джаред все понял и так. Когда Сэнди было четырнадцать, ее мама, папа, и брат - все ее родные разом - погибли в авиакатастрофе. С тех пор она научила себя отпускать людей так, как мало кто умел это делать из всех, кого только Джаред знал. - «Есть люди, которые уходят слишком поздно. Если люди, которые уходят слишком рано. Надо уметь уходить вовремя». - Ты теперь цитируешь Заратустру? Он, конечно, захотел остаться друзьями. Три года дружбы и близости лежали между ними, как богатое пшеничное поле, взрощенное своими потом и трудом. Его не так-то легко было бросить. - Мы и так были именно - друзьями, Джей-Ти, - сказала она мягко, - давай возьмем передышку от этого, ладно? Она захотела исчезнуть из его жизни. На какое-то время, по крайней мере. Поначалу Джареду показалось, что он справится с переменами легко. У него были родители, друзья, работа, собаки. Дженсен, в конце концов. Шутки с Мишей и Кимом, вечеринки, спортзал. Но только после того, как следующей осенью на съемочную площадку впервые ступила нога Женевьев Кортез, и только очнувшись с ней в конце концов в одной постели, Джаред понял, что, кажется, только тогда Сэнди отпустила его насовсем. Словно погладила по волосам, как делала это, когда могла дотянуться, и отпустила. Следующие несколько месяцев он был безгранично счастлив. Его не выматывали ни тяжелые многочасовые рабочие дни, ни бесконечная текучка звезд-«гостей», ни накал четвертого сезона, который, казалось, был эмоционально еще гораздо тяжелее, чем третий (хотя год назад это казалось невозможным), у него была Дже-не-вьев, Джен, Джен, его детка, его маленькая девочка, суровая и ехидная в роли, мягкая и улыбчивая - вечерами, в кафе, в баре, в его, Джареда, кровати. Когда-то в эти времена выехал из его дома Дженсен, и Джаред не успел понять, хотел он этого, или нет, и, вообще, как это произошло - наверное, они успели поговорить об этом, наверное, Дженсен решил съехаться, наконец, с Данииль (в конце концов, общую собаку они уже завели к тому времени, а разве это не может стать главным поводом?), в общем, так или иначе, к концу декабря Женевьев перестала заворачиваться в халат, прежде чем спуститься в кухню из их спальни, а Джаред в кои-то веки не мог в любую секунду с точностью сказать, где находится Дженсен и что он там делает. Так далеки они с Дженсеном не были еще никогда с момента их знакомства. Но жизнь вертелась, все быстрее и быстрее, и происходящее казалось естественным ходом событий. Рождество они встречали с Женевьев вдвоем, маме он сказал, что заболел и не приедет. Мама велела ему прекратить врать и пожелала счастливого праздника - не рассердилась. У них была индейка, завернутая в фольгу, бутылка французского вина и растопленный камин, и казалось, ничто уже никогда не сможет омрачить жизнь Джареда. Он провалился в зимнюю сказку, которой не было конца. А потом умер Ким Мэннерс. ** Смерть Кима как будто выстудила разом из всей съемочной команды какую-то ключевую живительную силу, которая наполняла их раньше, заставляла любить свое шоу как-то по-особенному остро, видеть в нем смысл, видеть глубину. Вначале работать было вообще невозможно. Ким не был режиссером всех серий, безусловно, он не был режиссером даже трети из них, но он почти всегда присутствовал на съемках, помогал, руководил, советовал, шутил, саркастически наморщивая и так давно обрамленные морщинками губы. Он был частью Сверхъестественного, и никакие слова, поздние сожаления, посвященные серии и даже весь четвертый сезон не могли спасти их от ощущения, что они сами не понимают, зачем они снова пришли на работу, и в этот вторник, и в эту среду, и еще потом. Тяжелее всего перенес смерть Кима Джим, по крайней мере, он не раз озвучивал это, потому что был потрясен собственным «не успел», хотя сам он так толком и не понимал — что именно не успел. Но и сказать, что остальные были подавлены, было бы слишком мягко. Джаред сбегал со съемок прямиком домой, к Женевьев. Миша, как более стойкий эмоционально (и не так близко знавший Кима, как остальные), не поменял, в общем-то, образа жизни, но шутить стал гораздо реже, и, хотя и был вместе с остальными, мыслями постоянно находился где-то еще. Дженсен стал часто ездить к друзьям, по выходным пропадать то в Калифорнии, то дома у родителей, в Техасе, и, наконец, всерьез задумался о том, не позвать ли Данииль жить в Ванкувер. Она была лосанджелевской девушкой, от и до, но, в конце концов, он являлся ее бойфрендом уже черт знает сколько лет, у него была постоянная работа тут, и сколько было можно еще жить вдали друг от друга? В марте ему должно было исполнится тридцать один. Четвертый сезон был на середине, но добро на пятый уже дали. Самое время было подумать о женитьбе. Мысль об этом несколько огорошила его, и внутренне он не был уверен, что готов к такому шагу. Но одиночество пустого съемного дома давило на него, стены будто смыкались у его горла, не давая дышать. По вечерам, если не удавалось выбраться никуда, и если работа не изматывала его до полного нуля, он смотрел кино или глупые сериалы с закадровым смехом - до отключки, портя зрение дальше и дальше, пока не чувствовал, что уснет, едва закроет глаза, и не придется лежать наедине со своими мыслями, засыпая — ужасное, ужасное ощущение, психотерапевту бы оно не понравилось - и хорошо, если пиво не шло дополнительным бонусом. Так недолго стать и алкоголиком, унылым и безнадежным, и кому бы сказать об этом — Дженсен Экклз, краса постеров целой армии американских девчонок, который бьется по вечерам об стенку головой от просто осознания «я один в этом доме». Но иногда от мыслей не удавалось вовремя избавиться, и тогда к Дженсену приходили воспоминания, нелепые и болезненные, живые, как будто все, что происходила с ним два, три года назад, стояло перед глазами вновь, во всех деталях и оглушающих подробностях, и он засыпал, судорожно сжимая кулаки от чувства неловкости, которое охватывало его кольцами, как змея, стискивало и шептало в ухо «это было. Это было». В феврале Дженсен и Данииль обручились. Вскоре был куплен дом, меньше и неудобнее, чем дом Джареда — или Дженсену так только казалось — но он был лучше, чем съемная квартира, в которой он жил на съемках «Дней нашей жизни» когда-то, и уж точно лучше, чем съемный дом, в котором он мучился последние полгода, и который ему не хотелось видеть больше никогда в своей жизни. Они въехали туда практически сразу, Данииль наполняла помещение запахом своих духов и кучами миленьких вазочек и картин, они начали думать о второй собаке и даже, вскользь, иногда говорить и о детях — началась семейная жизнь, настоящая, и пусть она нисколько не напоминала Дженсену смешливый и задорный уют его собственной семьи, в которой он вырос, это была хорошая жизнь, дружная, пропитанная взаимным одобрением и уважением. Дженсен очень редко говорил Данииль, что любит ее, не в его характере было гонять эту фразу на языке, как замечания о погоде или работе. Но он любил ее, больше, чем какую бы то ни было женщину в его жизни, исключая, конечно, маму и сестру. Его любовь была спокойной, светлой и не требовала многого. Она любила его так же — он был благодарен ей за то, что ей никогда в голову не приходило давить на него, влезать ему в голову глубже, чем он того хотел, пытаться влиять на его жизнь слишком сильно. Бывало, что они сидели, уткнувшийся каждый в свой компьютер или журнал, целыми вечерами напролет, не разговаривая друг с другом, просто потому, что им было комфортно и так. Когда в мае Дженсен сделал операцию на глаза, желая, наконец, исправить свое чертово зрение, Данииль была чудесна — внимательна, заботлива, всегда готова помочь. Дженсен чувствовал себя тогда несколько дней так беспомощно, как не чувствовал никогда в жизни до этого, и то, как вела себя Данииль, как много внимания она проявляла к его малейшим нуждам, заставило его осознать с четкой ясностью, что он доверяет ей, теперь уже окончательно. Доверие на таком уровне было для Дженсена очень редкой и важной вещью. Правда, иногда то, что говорила Данииль (случайно, мимоходом, это могла быть просто оброненная между делом фраза), смущало его, выбивало из колеи, и его посещало ужасное ощущение (что-то вроде ночного кошмара наяву, но длиной всего в несколько секунд), что она понятия не имеет, с кем живет, что ему каким-то невероятным образом удается обманывать ее, выдавая себя за кого-то другого, и что она собирается выйти замуж за человека, которого не существует, и кому же еще брать ответственность на себя за это, как не лжецу? ** Терзающие Дженсена кошмары о две тысячи шестом и седьмом были, если говорить напрямик, совсем не кошмарами. Это были просто невинные сценки, со стороны никому не понятные. Маленькие кусочки-ситуации. Маленькие катастрофы, которые никто, кроме него, не заметил и не осознал. Маленькие смерти. - Чувак, мы должны были отыграть вариант номер один! Повторить его, потому что в первый раз я ошибся! Спокойствие, - орет он дополнительно в сторону, не глядя, оператору и ассистентам, которые пытаются что-то ему втолковать параллельно. Но их сейчас не существует. - Какой вариант номер один? - Джаред хватает его за плечо, ведет рукой по груди, хлопает, снова хватает за плечо, словно пытаясь вытрясти ответ не только вербально, но и физически, - что такое вариант номер один? Дженсен чувствует, как улыбка растягивает уже чуть ли не уши, потому что Джаред смешной, сам он смешной, ситуация смешная — хотя погодите, ничего смешного в ней нет вообще, вот только он сейчас лопнет, кажется, от счастья. - Вариант, когда я проигрываю! - Ты оба раза проигрываешь, умник! - Джаред держит его за плечи уже обеими руками, бросив показывать «камень» окончательно, и Дженсен смотрит ему в глаза, лучащиеся, смеющиеся глаза, и кто-то сбоку кричит «снято», и это все, конечно, попадет в блуперы, потому что они ведут себя, как идиоты, но это все неважно, неважно, неважно. А потом, много часов позже, Дженсен смотрит на самого себя на пленке, и взамен горячему ощущению в животе приходит холодное, точно он наглотался мороженого сверх меры (как делает систематически Джаред, но сейчас он об этом не вспоминает), и не понимает, как можно было вести себя так глупо, как можно находить настолько несмешную ситуацию настолько смешной, как можно стоять перед съемочной командой с таким нелепым, подростковым, беззащитным выражением лица — как можно — в общем, все это похоже было только на одно, и это так страшно и так неправдоподобно, что Дженсен мгновенно понимает, с очередным биением тяжело стучащего сердца, что не поверить этому теперь - уже никак нельзя. Он мерно дышит и слышит только это: собственное сердце, собственное дыхание и собственную боль. Боль играет в мажоре, как играл бы Джаред, будь он инструментом. Никаких полутонов. Отчетливо и ясно. ** Спустя годы это затушевалось, покрылось слоями краски, как покрывали бы старую садовую мебель — так, что невозможно узнать, что у нее был изначально за цвет. Может быть, помогло то, что Дженсен никогда не формулировал это... это... внутри себя, не проговаривал. И, конечно, никогда не показывал снаружи. Поначалу он сильно замкнулся, Джаред обижался на него даже, не понимая, в чем дело, но потом вдруг обнаружилось, что они все равно могут дружить, и им все равно легко друг с другом, и здорово, и интересно, и почему бы не двигаться дальше, если все так замечательно? Они и двигались. В конце концов Дженсен уже сам перестал понимать, что это было, было ли, осталось ли — перестал думать об этом, выключил в своем мозгу, и даже был готов к вопросам (вздумайся какому-нибудь психу спросить его об этом): он просто слишком сильно открылся, в противовес своим обычным сдержанным отношениями с приятелями - и с непривычки испугался, но Джаред, он ведь такой Джаред, вы знаете, и с ним невозможно иначе, а теперь это его лучший друг уже без всяких там, вопросы открытости решены в плюс, и с ними все в порядке — у них все в порядке — у всех все в порядке — доброй ночи. Шоу становилось все сложнее и запутаннее, характеры героев — все глубже и глубже. Где-то на середине третьего сезона Дженсен почувствовал, как Дин запустил в него когти на всю мощь (или как лучше сказать в случае Дина? Въехал в него на Импале со всей дури?), и с тех пор даже в отпуске летом не мог прогнать его из своей головы на сто процентов. Иногда ему даже хотелось, чтобы сценаристы слажали, или чтобы Крипке спятил ненадолго, и Дин начал бы говорить что-нибудь про мечты о юридическом образовании или про лаки для ногтей — неважно, что, лишь бы было не в характере, чтобы можно было отодвинуться от собственного персонажа и покрутить рукой у виска, «ну, это уж чересчур». Но такой милости небеса не оказывали, Крипке пребывал в здравом рассудке и, вообще, был доволен и продуктивен, как заводной слоник, сценаристы тоже пальцев в рот не принимали — Дин оставался в характере, и черт побери, еще одна сцена со слезами, и им придется заплатить Дженсену за психотерапевтическую помощь. Не будь рядом Джареда, было бы сложнее, Дженсен не стал бы драматизировать, что совсем помер бы, но все-таки Джаред был очень существенной опорой. Сбрасывая Сэма с себя, как пиджак, после финального «снято» каждый день, он принимался болтать, прыгать, есть конфеты и звонить на незнакомые номера прикола ради. За пять лет это настолько вошло в понятие «комфортная рутина», что Дженсену необходимо это стало, как воздух. И он сам, держась за Джареда, как утопающий за бревно, выкарабкивался потихоньку из Дина. Рывками, с натугой, но выкарабкивался. Настолько, насколько мог, по крайней мере. К пятому сезону все немного успокоились. Умершего в четвертом Кима вспоминали, но уже больше с теплом, чем с болью. Жизнь шла, гостевые звезды приходили и уходили, наступила зима 2009, Данииль завела новую собаку (Дженсен смирился со вторым пушистым комком еще быстрее, чем смирился с первым). Стрелка существования их словно застыла на каком-то спокойном делении, по крайней мере, именно ее грохот, как ему показалось, услышал Дженсен, когда Джаред спросил его, с набитым ртом - между вторым чизбургером и третьим: - Ты очень обидишься, если я попрошу Джеффа стать моим свидетелем? Ты будешь вторым от алтаря, обещаю, просто он мой брат, и мы так договаривались еще с детства. - Конечно, - ответил Дженсен, - мы с Джошем так же договаривались. Джаред женился — тогда, когда еще неизвестно было, дадут ли шоу шестой сезон. Дженсен сам перестал понимать, с каких пор вся его жизнь стала завязана на решения канала CW. Но именно так дела и обстояли, в случае «да» и в случае «нет» дальнейшие его жизненные дороги различались бы самым кардинальным образом. И Дженсен даже не врал себе, когда думал о том, с кем это, в первую очередь, было бы связано. Так или иначе, Джаред женился на Женевьев, тихим февральским утром в Айдахо. Свадьба была мирной, гости — веселыми, погода, правда — холодной, как черт знает что, неожиданным образом. Или это у Дженсена было что-то не то с сосудами в этот день. Дженсен стоял, как и обещалось, вторым от алтаря, прямо рядом с Джеффом, чей рост казался ему просто неправдоподобным, в самом деле, кто-то выше Джареда - это уже абсурд. На этой мысли он и концентрировался всю цермонию. Через три месяца он женился на Данииль. В эту весну он не думал ни о чем, кроме как о работе и о текущих делах со свадьбой — организации, гостях, сроках, оплате, еде, музыке, не пришлось думать только о совмещении свадьбы со съемками — слава богу, она была назначена на май и произошла уже после окончания пятого сезона, и тогда, когда стало известно, что шестому сезону-таки быть. «Да», сказали в эту весну Женевьев, Данииль и CW.