Be prepared to feel revenge

      Каждое утро Мидория просыпался, нехотя вылезая из постели, и думал о том, что, возможно, любое его действие не имеет никакого смысла. Всё умрет, и что бы он ни предпринимал, куда бы ни шел и с кем бы ни разговаривал — ничего не изменится. Люди пытаются облегчить свою участь, говорят, что юность — лучшая пора в жизни, заводят друзей, ставят цели, добиваются их, стремятся, побеждают. Изуку не видел в этом никакого смысла. Он стоял на месте, даже нет, лежал, пока все проходили мимо него или наступали, втаптывая в землю.       Каждое утро Мидория натягивал одежду, считая абсолютно неважным свой внешний вид. Это красотки должны подбирать юбки покороче, это прилежные ученики должны одеваться опрятно, это члены клубов должны носить спортивную форму. Он никому ничего не должен, потому что ему это не нужно. Изуку любит свою заношеную старую форму, любит длинные рукава пиджака, любит сравнительно длинные волосы, пусть это и не имеет смысла. Привязанность — пустое, ненужное чувство.       Каждое утро Мидория заходил в школу, видел сотни лиц, встречал ненавистных ему людей. Он ненавидел всё: чёртову школу, учителей, общество, весь этот мир, себя, но… каждый раз, сталкиваясь лицом к лицу с причиной этих чувств и злобы, понимал: у каждого правила есть исключения. И этим исключением стал…       — Привет отбросам!       Изуку стоял у своего шкафчика, забирая нужные учебники, когда услышал настолько знакомую фразу. Внутри всё перевернулось, будто бы в первый раз.       Мимо Мидории проходил тот самый Бакуго Кацуки, то самое исключение из правил, та самая причина, по которой Изуку перестал видеть смысл во всём. Блондинистые волосы, идеально выглаженная школьная форма, отвратительно смеющаяся свита — это он, король школы, его сущность, защитная оболочка. Что скрывается внутри знали немногие, возможно, сам Мидория был единственным, но открывать суть Бакуго, рассказывать о них он не хотел.       Кацуки толкнул Изуку плечом, тот ударился об шкафчик. Все громко засмеялись: противные болельщицы, вившиеся вокруг, друзья из футбольной команды… все те, кого Мидория ненавидел до сжимающихся кулаков, тех кого презирал так сильно, насколько только способен.       А ведь раньше они дружили. Маленький Бакуго был очень милым, веселым, дружелюбным и открытым. То, что произошло дальше, изменило светлое сердечко, заставило его покрыться колючими шипами, что делали больно всем, но больше всего самому Мидории. Предательство навсегда разорвало их связь, ненависть теперь стала сопровождающим чувством, спутником по жизни.       То, кем стал Кацуки — стервозным, мстительным, коварным, не умеющим любить; то, чем стал Изуку — ненавидящей всё, а больше всех себя, серой субстанцией, сломанной чувством вины; то, чем они стали друг для друга — напоминанием о старых ранах, о счастливых годах, о времени до изменений, все это сделало их мстителем и жертвой, палачом и казнённым, охотником и дичью. Но Мидория не был против: он заслужил это.       Изуку ненавидел и презирал всё — вот его правило. Но у каждого правила есть исключение. Его же был Бакуго Кацуки. Чертов Кац-чан. Тот, кто натравлял на Изуку сильных, но тупоголовых парней; тот, кто оставлял на теле и в сердце раны; тот, кто устраивал молчанки, крал вещи, переманивал, казалось бы, возможных друзей на свою сторону. Он заставил Мидорию почувствовать себя по-настоящему одиноким, ощутить предательство и всю боль на себе. Он осквернял его, говорил гадости за спиной. И именно этого человека он не ненавидел, а, наоборот, любил. Корил себя за это, но с каждым днем разлуки влюблялся все больше и больше.       Прозвенел звонок. Изуку вбежал в кабинет последним. По классу прошёл смешок, но Мидории было плевать… плевать на всё, кроме надменного взгляда из-под блондинистой челки и отсутствия его парты. В кабинет зашла учитель.       — Мидория! Почему вы до сих пор не на своем месте?       — А его места нет! — рассмеялся Кацуки, с презрением глядя на Изуку.       — Бакуго, что произошло?       — Не стоит, Цукеяма-сан. Я посижу на полу, — отозвался Мидория, уже готовый кинуть свою сумку на грязный паркет. В него прилетела скомканная бумажка.       — Отбросам на полу самое место! — тот самый голос, та самая интонация, ненавистная, но такая любимая.       — Мидория! Бакуго! Вон из кабинета! После уроков останетесь на дежурство, — громко сказала Цукеяма-сан и для пущей убедительности стукнула кулаком по столу.       Оба нарушителя порядка вышли из кабинета. Изуку ничуть не радовала прохлада коридора, он чувствовал напряжение, огненную злость, исходящую от Бакуго. Это давило на него больше, чем Мидория мог подумать.       — Тварь! Из-за тебя меня выперли из класса, да еще и оставили, блять, дежурить. И с кем?! С таким отбросом как ты! — за речью проследовал удар. Мидория даже не пытался защититься.       — Какого ты так просто принимаешь, что я тебя избиваю?! Почему не дашь отпор?! Мелкая, глупая тварь! — Бакуго выпалил, развернулся и ушел в неизвестном направлении.       Изуку сел на пол, оставаясь один. Теперь он не жаловался на одиночество. Раньше было хуже, но теперь пришлось смириться. Смысла привязываться ведь нет, правда? Благодаря Бакуго он возненавидел, упал так низко, как только мог, продолжая любить.

***

      После окончания уроков, Изуку, как и полагалось, пришел в спортзал. Бакуго уже развалился на матах, что-то делая в телефоне. Мидория вздохнул — видимо, задание, данное учителем, а именно — уборку спортивного инвентаря, ему придется выполнять самому.       — Ну что, принцесска, работаем? — Кацуки улыбнулся. — И постарайся быстрее, я очень хочу домой.       — А сам не хочешь поработать? — взбунтовался Мидория.       — Ну же, солнышко, я знаю, ты же не хочешь огрести. Уберешься за меня, и я, так уж и быть, попрошу парней не трогать тебя с недельку.       — Блин.       — Ну вот и славно, — лукаво улыбнувшись, Кацуки снова уткнулся в телефон.       Мидория собирал спортивный инвентарь, накачивал мячи и думал… думал о прошлом и о том, что его ждёт дальше. То, что произошло, наверное, никогда не сотрется из памяти; чувства никуда не уйдут, рана оставит после себя уродливые рубцы. Чувство вины не искупит предательство. Изуку струсил, оставил своего друга одного.       Мидория понимает, что он — последняя свинья. Через год после того случая Бакуго вернулся в школу. Начался сущий ад. Кацуки разболтал всем о том, какая Изуку крыса, как следствие появились бойкоты, групповые избиения, синяки, издевательства.       Мидория стал изгоем, его возненавидели все. Ненависть, ненависть, ещё больше ненависти! Она черной тучей окружала Изуку, не давала свободно дышать, забивалась в легкие, глаза, заставляя видеть всё мутно. Мидория потерял все: прежнего себя, своих друзей, интересы, он потерял смысл.       — Подвинься, — сказал Изуку, когда увидел, что за мат, на котором лежал Бакуго, закатился мяч.       — А где моё «пожалуйста», крысёныш? — усмехнулся Кацуки, не сдвинувшись с места.       — Подвинься. Пожалуйста, — делая огромные паузы между словами, ответил Мидория.       — Так уж и быть, — Бакуго переместил свою тушку немного левее.       Изуку наклонился, его футболка слегка вздернулась, что не укрылось от Кацуки. Мидория немного не понял, что его одноклассника так заинтересовало, но потом вспомнил, что именно там был огромный синяк, покоившийся за толстым слоем тонального крема. Такие напоминания о ненависти Бакуго оставлялись его дружками на теле Изуку очень часто. Тяжёлые ботинки, кулаки, бейсбольные биты, взрывы причуды — в ход шло все, ну, а главной целью: убить, растоптать, унизить. И она была достигнута — Мидория стал мёртв внутри.       Изуку давно понял: не он ненавидел этот мир, а ненависть Кацуки окружила его. По сути, Мидории было плевать и на пресловутых качков, и на якобы красивых болельщиц, и на учителей, и на весь этот мир, но не на Бакуго. Думать о том, что он испытывает хотя бы что-то к миру легче, чем признавать это. Признавать то, что он превратился в желе, мясо без чувств.       — Крысёныш, это оставили мои друзья?       — Да не друзья они тебе.       — Когда я задаю вопрос, надо ответить, придурок! И друзья они уж точно лучше, — Бакуго надавил на синяк, — больно?       — Блин, — зашипел Мидория. Было очень больно.       — И снова не ответил! Да что же это… — Кацуки снова вспылил. Сейчас он казался безумцем. — А ну-ка, что там ещё? — холодные пальцы задрали футболку, под которой было множество синяков на ребрах, спине, животе. Изуку отскочил. — Ты ненавидишь меня, наверное?       Мидория молчал.       — Долбаный крысёныш! Отвечай: ненавидишь меня?! — заорал Кацуки.       Изуку дернулся, но все еще молчал.       — Ты поступил, как последняя скотина! Твои синяки — ничто по сравнению с множеством психологов, интернатом! Исправительные учреждения. Ты знаешь сколько раз меня там били?! Отвечай! Ненавидишь меня?! — Кацуки взял Мидорию за грудки.       — Я ненавижу всех. Я ненавижу твоих друзей, твою чёртову мамашу, каждого, перед кем ты меня опозорил! Я ненавижу себя. Слышишь?! Это ты, тварь, заставил меня ненавидеть! Я ненавижу себя за то, что так привязан к тебе! — закричал в ответ Мидория. Впервые не просто промолчал, терпя удары. Он ответил. И сказал даже больше, чем следовало.       Кацуки опешил. Он уставился на Мидорию, готовый просверлить в нем дыру, даже отпустил его. Тот отошёл, молча глядя в пол и рассмеялся.       — Кац-чан? — на лице у Изуку застыло непонимание.       — Ты такой тупой, Деку. Сняли? — он обратился к кому-то. Из-за угла показались его прихвостни.       Казалось, на глазах у Мидории разрушился целый мир, так хлипко державшийся на прогнивших балках.