United breaks guitars 2

- Дженсен, тебя ждет Сьюзан! - Дженсен, не забудь, завтра в пять утра начинаем! - Дин! В гримерку, срочно! - Чувак, ты перезвонишь мне, черт тебя дери, или как? Я уже даже Дэнни позвонил, она сказала, чтобы я больше не спрашивал про тебя, что за хрень творится? - Эй, ты что даришь Кейт? У нее день рождения сегодня, ты что ли забыл? - Мистер Экклз, это по поводу следующего конвента вас беспокоят, меня зовут Линор, вы не могли связаться со мной как можно скорее? - Дженс, мне сегодня твой адвокат звонил, говорит, он дозвониться не может до тебя. Что-то случилось? И за каким хреном у него мой номер? - Экклз! Ослеп? Маркеры с другой стороны от окна! Ты вообще на каком свете сейчас?! “Хотел бы я сам знать”, - подумал Дженсен, поспешно отходя на нужное место и вновь склоняя голову, как это было нужно по сценарию. Джаред, который сейчас не был занят ни в какой сцене, издалека глядел на него сочувственно, его поддержка была видна сейчас только из-за его нечеловеческого роста - перед ним толпилась команда, все сновали туда-сюда, стоял переполох, шум, который стихал только от отрывистого “мотор” и вновь разгорался с каждым “снято”. Как у моря. Во время шторма. Последние два дня прошли в постоянном хаосе. Дженсен полагал, что разговор с Данииль, пусть нелепый и короткий, внесет в его жизнь окончательную ясность, и после него наступит какой-то новый, трепетный период... он не успевал додумать, чего именно, понятно было только, что связан он будет с Джаредом, с какой-то новой эрой, но как именно произойдет переход, Дженсен представлял себе крайне смутно. Но пока что ясно было только одно - сцена, которую им нужно было снимать раньше из-за Мишиной просьбы, переросла сначала в пять сцен, а потом и вовсе неожиданные полурабочие дни слились с самым что ни на есть обычным рабочим графиком, потому что ну вы понимаете, сейчас погода такая, а потом будет, мол, не такая, а еще мы уже начали весь процесс, и сворачивать на две недели глупо, и раньше начнем - раньше кончим, и раз уж вы все равно тут... Миша виновато качал головой, но изменить что-то было уже не в его силах: они сдвинули камень, и плотину прорвало. Коротко говоря, уже вторые сутки Дженсен не мог понять, где заканчивается его голова и начинается съемочная площадка, и его это даже не успевало испугать, как не успевает, вероятно, испугаться клубника, которую засунули в блендер. Острое сожаление настигло его только предыдущим вечером, когда он вырубался в своем трейлере - один, потому что просто не мог уже держать глаза открытыми и сбежал, пока Джаред еще снимал какие-то финальные свои строчки. Но даже это ощущение не смогло заставить его разлепить веки, и сон сожрал его, точно большой кит. Проснулся он, правда, не один, и сначала вообще не сообразил - кто с ним, что происходит, почему он прижат к стене, как хлеб в сендвичном аппарате. Джаред дышал ему в ухо, придавив его вдобавок сверху огромной ручищей, и Дженсен лишь спустя несколько долгих секунд понял, почему это с первого же мига укололо его отчетливо-радостным куда-то в солнечное сплетение. Очевидно, его подсознание успевало за реальностью сейчас куда лучше, чем все остальное. Но в трейлер уже стучали с криком “через пятнадцать”, и он успел только поцеловать Джареда куда-то в скулу, смазанно и слегка смутившись с непривычки, как уже пришлось срочно одеваться, умываться и вываливаться наружу. Впрочем, ответный короткий взгляд Джареда стоил всех этих утренних мучений, столько горячего, неприкрытого восхищения проскользнуло в нем в какую-то одну всего секунду. ** А вода из плотины продолжала стремительно течь. Из-за рано начавшихся съемок больше всего пострадали, конечно, ребята, которые оформляли декорации и подготавливали места для съемок. Им приходилось работать теперь втрое больше и быстрее обычного, и они непрерывно ворчали. Прочие - звуковики, осветители, ассистенты режиссера - тоже находились в постоянном движении и в конце концов невроз начал грозить всем без исключения. Спокоен среди всего этого безобразия был только Миша. - В прошлый вторник Вест проснулся восемь раз за ночь, - благожелательно пояснил он Джареду, когда тот поинтересовался, на каких таких чудодейственных успокоительных он сидит, - а потом весь день мучился животом и непрерывно выражал степень своего отвращения к мирозданию с помощью разных вокальных экзерсисов. Поверьте, то, что творится тут - просто райские кущи по сравнению с этим. И ни одного грязного памперса в поле зрения! Ни единого! - Я бы хотел завести ребенка, - вздохнул Джаред, - я люблю детей. - Миша посмотрел на него, как на ненормального. - Что? Я знаю, что, на самом деле, ты без ума от Веста. - Без ума... не знаю. Ну, по крайней мере, у него выросла прикольная прическа, этого нельзя не признать. Но Джаред, мне не хотелось бы нечаянно надавить на больные мозоли, но открою тебе большой секрет: ни ты, ни Дженсен... - О, замолчи, - отмахнулся Джаред, - ясно, что я имею в виду. - Не совсем, - честно признался Миша, подумав минутку, - что ты имеешь в виду? Но Джаред уже исчез куда-то в направлении столов с едой. Миша с сомнением покачал головой, подумав, что по крайней мере, Джаред теперь стал способен разговаривать с ним более или менее по-человечески. Не пытаясь вдруг уколоть сильнее, чем того требовал их дружеский полудуэльный этикет, как это случалось раньше. Слово “ревность”, конечно, никогда не касалось Джареда, и, конечно, не имело к их с Дженсеном общению никакого отношения, и, уж точно, никакого отношения не имел сам Миша к тому, что произошло у Падалеки с Экклзом где-то там в его отсутствие - но так или иначе, Миша был доволен, что в голове у Джареда наконец что-то встало на свое место, что бы это ни было и почему бы это не произошло. Все это, однако, никак не мешало его плану подарить Джареду перед выходными упаковку противозачаточных, и снабдить каким-нибудь весьма необходимым и полезным советом при этом. ** “Выходные, - думал Дженсен, - боже мой, выходные! Неужели они когда-нибудь наступят?” Прошли среда и четверг, все в том же хаотическом водовороте, и, наконец, наступила пятница. К концу дня Дженсену уже казалось, что внутри его головы - салат, бессмысленно порезанные куски содержимого. Надо было перезвонить... надо было договориться... надо было съездить... даниильженевьевдомасобакидрузьяработаработаработа - лежало куском слипшегося майонеза. - Я стал слишком стар для этой работы, - сказал он, глядя в пространство перед собой. Выдалась редкая свободная минута, они сидели в трейлере Джареда, даже не пытаясь включить телевизор или видеоигру. Ни один из них не был дома минувшие четыре дня, даже одежда им не требовалась - костюмы Дина и Сэма с утра до ночи, трусы - с ночи до утра, благо запасные имелись - вот и вся их смена гардероба. Только Клифф привез в среду собак по просьбе Джареда. Женевьев отдала их без возражений. Дженсен, уложив подбородок на грудь, смотрел на свои носки и думал о том, не пошевелить ли пальцами ног, чтобы их размять, и никак не мог принять решение на этот счет. Пора было всерьез задуматься об отдыхе. - Не говори ерунды, - ласково отозвался Джаред, который держал его руку и легко гладил большим пальцем по костяшкам, - просто мы отвыкли за лето от такого темпа. Миша старше тебя на четыре года, между прочим, но он не жалуется. Харли, лежавший до того на полу спокойно, вдруг глубоко вздохнул и, привстав, сделал попытку залезть к Дженсену на колени. Влезла голова и половина лапы. - Дружище, ты совсем обалдел? Тоже ведешь себя не по возрасту, - Дженсен потрепал пса за ухом. Тот прикрыл глаза и принял довольный вид, точно его нынешняя скрюченная поза и впрямь доставляла ему немыслимое удовольствие. Джаред смотрел на них, невольно сжав пальцы на джинсовом колене. От них веяло уютом, чем-то настолько домашним и родным, что у него защемило в груди, и он вдруг понял, что завтра - выходные, и наконец-то им получится остаться одним, не умирая при этом от усталости. - Завтра суб... - начал говорить он, и Дженсен успел даже полуотчетливо подумать в ответ “я хочу тебя”, как зазвонил телефон Джареда. Они оба уставились на маленькую панельку так, словно это была подготовленная к казни гильотина. - Падалеки? Здорово, мамонт, - стоило пальцу Джареда коснуться сенсорного экрана, как гильотина взорвалась жизнерадостным голосом Мюррея. Судя по всему, он либо находился посреди бушующего митинга, либо сажал себе слух в клубе для тех, кому было как минимум в два раза меньше лет, чем ему. Зная Чада, можно было утверждать... ничего нельзя было утверждать с особой уверенностью. - Чад, - отозвался Джаред, улыбаясь. Дженсен косо посмотрел на него, но промолчал, - здорово и тебе. Митингуешь? - Что? Слушай, мамонт, завтра мы все у тебя, так что готовь пиво заранее. Чтоб не как в прошлый раз, понял? - Пиво? - слабо переспросил ошалевший Дженсен. - Кто у тебя там? Дженни-детка? Ты его трахнул уже? - В процессе, - злорадно ответил не менее ошалевший Джаред, - и ты мешаешь, Чад. - Я никогда не мешаю сексу, я всегда в тему, - беспечно отреагировал Чад, по-видимому, искренне в этом уверенный, - и потом, три ха-ха, я знаю, как на вас там воду сейчас возят, так что не вешай лапшу. Короче. Ты понял про пиво? И текилы, текилы! Хочу настоящую техасщину замутить. - Чего ты хочешь?! - Такого слова вообще нет. - Старые зануды, - в трубке что-то пискнуло и заверещало женским азартным воплем, - мне надо бежать, меня тут ждут. Все, до завтра, чао! - Чао, - гробовым тоном сказал Дженсен отключившемуся экрану. - Ребята, - заглянула в трейлер белокурая голова Джинни, - вам пора на мейк, у нас двадцать минут всего. - Напомни мне, будь другом, что сегодня в десять ноль ноль я запланировал совершить самоубийство, - попросил Дженсен. - Какой ты оптимист, - ответил Джаред, тяжело вздыхая и поднимаясь с дивана, - раньше одиннадцати нам отсюда смотаться точно не светит. ** Дженсен открыл глаза. Точнее, он попытался это сделать, но ресницы слиплись и ему пришлось протереть глаза кулаками, как ребенку, прежде чем удалось разлепить веки. Он что, плакал во сне? Если и так, то только от усталости, потому что ни одной мысли у него в голове вечером, когда он отрубался, не было. Он был дома, в своей съемной квартире, куда Клифф сгрузил его вчера, точно тюк с текстилем. Тюк-Дженсен сумел добраться до кровати и стянуть ботинки, и на этом его вечерние подвиги (или, точнее, ночные, Джаред оказался прав, они закончили только пол-первого) закончились. В окно ярко светило солнце, что было удивительно - по всем законам жанра, именно на выходные должна бы была начаться отвратительная погода, как это всегда бывает, если неделю вкалываешь, словно раб, под нежные солнечные лучи и прохладную свежесть июльского ветерка. Однако факт оставался фактом, прямо по центру кровати Дженсена проходила ярко-желтая полоса льющегося сквозь стекло света. Сколько было времени, было непонятно. Дженсен встал и первым делом стянул с себя джинсы. На ногах от них остались розовые следы, а сами они напоминали теперь измочаленную тряпку, и он кинул их через комнату, почти попав в корзину с грязным бельем. Остальное он стянул уже по дороге в душ. Первые струи воды вызвали прилив чисто физического наслаждения, хотя вода еще не успела толком прогреться, а может быть, именно поэтому. Минут пять Дженсен не думал ни о чем, ловя губами капли и зомбически покачиваясь из стороны в сторону, подставляя воде разные части своего тела. А потом взял в руки гель для душа, и его вдруг как-то застопорило. Вместе с выспанностью и бодростью возвратилась возможность мыслить, и она оглушила Дженсена, как внезапно выруливший из-за горизонта товарный поезд с пронзительным свистком, хотя то, что пришло вначале, не было похоже на логически развернутую выкладку, это было только ощущение. Неожиданное ощущение абсолютной, бессвязной своей потерянности. Лет десять или даже пятнадцать назад, когда внешность Дженсена была еще более вызывающе-голливудской, нежели сейчас, а годы позволяли - да все что угодно позволяли, многие ожидали от него падения в бездну ярко-бессмысленной звездной жизни, безбашенной, “пьяной и вечно молодой”. Он бы смог вспыхнуть, загореться, как факел, в который падали бы топливом лозунги “живем сегодняшним днем”, девушки без нижнего белья, бесконечные вечеринки, бутылки рома, дорожки кокаина, вечное похмелье с утра, проходящие друзья и ощущение собственной окончательной бессмысленности годам к тридцати. Вместо этого Дженсен предпочел спокойную, полную работы жизнь, сохранил друзей детства и приобрел новых, не менее близких, ухитрился не переборщить в свое время ни с наркотиками, ни с алкоголем, ни с вечеринками, и, более того, был абсолютно доволен таким положением дел. Дженсен был домоседом - Дженсен был изрядным занудой во многом - Дженсен был профессионалом и ответственным человеком - Дженсен был, вообще, всем тем, чего от него не ожидали и никак не могли ожидать те, кто смотрел когда-то на его длинные ресницы и красивые скулы и думал “мы даем ему лет пять от силы, потом на него будет страшно посмотреть”. В глубине души Дженсен частенько мечтал о размеренной, ленивой техасской жизни, с собственным ранчо и лошадьми, с семьей и с барбекью по воскресеньям. Но было в нем что-то еще, что-то, что заставило его в свое время подняться и отправиться работать и существовать - совсем в другую жизнь. Он и сам никогда толком не понимал, что оно было такое, оно лежало в разнице между Дженсеном, который был бы полностью счастлив, живя в этой самой размеренной, ленивой техасской жизни, и Дженсеном, который счастлив все-таки в ней не был. В конце концов именно оно привело его на съемки “Сверхъестественного” и бросило в объятия Дину, а потом - позволило выкарабкаться из них. Оно же заставило променять колледж на карьеру актера. Оно же заставило бросить девушку, с которой он провел вместе много лет. Но в глубине души Дженсен знал, что предпочитает держаться определенности, спокойствия и мира, как держишься перил, всходя по лестнице вверх. Знать, где закончишь даже бурно начавшийся вечер, знать, что запланировано на следующий рабочий день, знать, с кем проснешься рядом через год. Дженсен поежился и сделал воду потеплее. Мысли начинали течь все быстрее, и круговорот их уже откровенно начинал походить на панический бег по кругу. Словно только-только до него начало доходить что, собственно, произошло. Привычные стены лосанджелевского дома, теплое бедро Данииль по утрам под одеялом, Икарус, Оскар, звонки мамы на все праздники, которая звонила их поздравлять, уже как семье, а не как отдельно своему сыну... все это ушло в прошлое одним движением, поглотилось и исчезло, и теперь дороги назад уже не было, не было, и почему-то Дженсен вдруг обнаружил, что сидит на полу в душевой кабинке, и бессмысленно сжимает бутыль с гелем для душа в руках, а сверху на него льется слишком горячая вода, а потом все стало совсем темно. - Джен! - как тошнит-то, господи. - Дженсен! - он с трудом разлепил веки, второй раз за это утро. В голове гудело, как в ударенном чем-то металлическим чугунном котле. Он тяжело сглотнул и сделал попытку оглядеться. Он обнаружил себя голышом на ковре в собственной ванной, приваленным спиной к шкафчику под раковиной, мокрым и красным, как рак. Над ним сидел на корточках встревоженный Джаред и держал его за плечи обеими руками. - Наверное, у меня с сосудами что-то. Слишком горячая вода, - пояснил Дженсен, не способный на более внятные формулировки. - Часто ты отключаешься в моем присутствии, - пошутил Джаред, не улыбаясь. Дженсен вгляделся в него повнимательнее, сколько позволял не вполне рассеявшийся туман перед глазами, и подумал, что взгляд у него какой-то неуверенный. Не по-джаредовски неуверенный. - Хорошо, что в присутствии, а не в отсутствии. - Действительно. Хотя утонул ты бы вряд ли, скорее бы потушился, как капуста. Я тебя еле нашел в этом пару. Дженсен уставился на колени Джареда, все покрытые мокрыми пятнами, и подумал что надо бы встать. - Дженсен, - сказал Джаред тихо, - ты не жалеешь? Пожалуйста, скажи мне, что не жалеешь. Одно пятно было по форме, как профиль Клиффа. А другое было похоже на клюшку для гольфа. Давно они не выбирались с Клиффом поиграть. - Дженсен... - Помоги мне встать, - попросил он, - я не могу разговаривать голым. ** Из окна дуло, свежие струи стелились по полу, и Дженсен, уже усевшись в своем старом халате на диван, поспешил подобрать под себя ноги. Джаред остался стоять, ссутулившись и сунув руки в карманы, огромный и нелепый посреди этой небольшой комнаты. Дженсен сосредоточился, пытаясь поймать то, что ускользало сейчас из пальцев. Джаред всегда умел подхватить и поддержать, всегда был с ним рядом для этого, но сейчас вроде бы как настал черед Дженсена говорить правильное и вовремя - но он чувствовал себя беспомощно и неуверенно. Воздух в комнате становился все тяжелее и тяжелее, и он почти физически ощущал, как перегибается в неправильную сторону его молчание, как глубже залегает морщинка между бровей у Джареда, делая его похожим на Сэма, как у самого у него начинают мелко, отвратительно-неконтролируемо дрожать руки. Но он все не мог открыть рот. - Джен, - сказал Джаред, которому, видимо, не под силу стало выносить происходящее, - Джен? Дженсен судорожно вздохнул и поднял на него взгляд. Джаред, помедлив секунду, шагнул вперед и опустился рядом с ним на диван. Он истолковал все правильно, слава богу, он истолковал все правильно. - Я... - Джен, тебе надо отдохнуть. Ты выспался? Ты ел что-нибудь сегодня? Дженсену удалось, наконец, сглотнуть и он почувствовал, как унимается дрожь. Джаред осторожно положил ему руку на колено, а вторую закинул за плечи - получилось, что он вроде как в коконе, в защитном кольце. Как маленький. Отчего-то это ужасно успокаивало. - Я только проснулся, - сказал он, - и сразу пошел в душ, и там... - он пошевелил губами, не понимая, что рассказывать, а что нет, потому что совершенно не привык делиться рутиной. Ему всегда казалось, что никому не может быть интересна подобная ерунда - что ты съел на завтрак, да что ты одел, да во сколько из дома вышел сегодня. Поэтому он никогда не понимал твиттеров и прочих блогосферных прибамбасов - зачем делиться повседневщиной? Кому это надо? Последним, кто интересовался какими-то подробными скучными деталями, касающимися его жизни, была его мама, когда он уезжал из дома на свои первые съемки. Данииль он в счет не брал - вечерами по скайпу они делились на тему “как ты провел день”, но скорее оттого, что им часто не о чем было разговаривать больше, если не происходило ничего смешного или экстраординарного. Не то, что ему было с ней скучно, нет. Просто они оба были не телефонного склада люди. Но Джаред так внимательно смотрел на него сейчас, не пропуская ни слова, что Дженсену и сомневаться не приходилось, что ему - интересно, более чем. - Может, закажем китайской еды? Поострее и побольше? - спросил он. - Давай, - Джаред сунул руку в карман куртки, ища свой мобильник, и, чертыхнувшись, выбросил на журнальный столик какую-то розовую упаковку, которая уколола его под ноготь острым краем. Телефон появился вслед за ней, но Дженсен потянулся к выброшенному предмету: - Что это? - Ты не хочешь знать... я предупреждал, если что. - “Адиана”... что это за хрень? - Противозачаточные таблетки, - сообщил Джаред мрачно. Дженсен подумал секунду: - Миша? Джаред кивнул. - Я даже спрашивать не буду, почему ты их таскаешь с собой. - Забыл выкинуть. Дженсен откинулся на спинку дивана, прикрывая глаза. Джаред, отыскав нужный номер в телефоне, сделал заказ, ничего не спрашивая у него - за столько лет они выучили вкусы друг друга едва ли не лучше, чем собственные. Это касалось не только их двоих - это касалось всей их съемочной группы. Люди, конечно, приходили и уходили, но некий костяк основной команды, варьируя лишь слегка, проходил сквозь все эти годы бесконечных сезонов “Сверхъестественного” вместе, и они действительно ощущали себя семьей. Джаред мог шутить, что Дженсен забывается в общественных местах и снимает у него со щеки реснички, позоря его, но это, на самом-то деле, было настолько обычным для них, что Дженсен даже сам уже до конца не понимал, в чем там, собственно, шутка. Они поправляли друг на друге одежду, не дожидаясь ассистентов и порой и не перед камерой тоже, просто по привычке, заказывали кофе и еду, когда у одних была свободная минутка, которой не было у других, у всех были вбиты в телефоны экстренные номера родственников друг друга - это было привычно. Естественно. Комфортно. В таком раскладе обстановке Дженсен всегда черпал для себя душевные силы, уют, нужную ему рутину. Игры в гольф с Клиффом, которые Джареда почему-то никогда не интересовали, походы в паб с ребятами из звуковиков и ассистентов, хоккей, футбол, волейбол на больших экранах, колено Джареда, прижатое к его собственному, когда все садились на диван или за барную стойку... Необходимость. Хватит ли этого теперь, когда Дженсена оторвало от другой части привычной его жизни? “Поправка, - подумал он, - я сам себя оторвал. Значит, это зачем-то было нужно. Не может не значить”. - Дженсен? Он открыл глаза. Джаред смотрел на него обеспокоенно, но уже не так потерянно, как несколько минут назад. - Знаешь, Джей, мне кажется иногда, что я такой трус, что... - фраза повисла в воздухе, Дженсен не знал, как ее закончить. - То, что ты боишься получившегося, не значит, что ты трус. Трусом бы ты был, если бы вовсе решил от него отказаться заранее. Джаред сидел рядом с ним на его диване, даря ему, как всегда, чувство спокойствия - тратя на это все усилия, которые только мог, и Дженсена вдруг покоробило от того, как нечестно он ведет себя. - Джаред, ты прости, ведь у тебя проблем ничуть не меньше, чем у меня, Женевьев... и дом... - Джен, Джен, - рука Джареда, лежавшая сзади, сжала его плечо крепче, обняла за шею, - послушай, я вот что тебе скажу, это важно, окей? - Окей, - повторил Дженсен, глядя на него во все глаза. - То, что происходит, здесь, сейчас - это не “проблема”. Понимаешь? Дженсен молчал, чувствуя, как подкатывает к горлу ком. - Я сейчас не буду, - сказал Джаред серьезно, - грузить тебя всем этим пафосным “мы с тобой вместе справимся со всем”. Я только хочу, чтобы ты понял, все-таки, то, что у нас сейчас есть, это не “проблема”, это. Это счастье. Для меня - так. - Для меня тоже так, Джей, - выдавил Дженсен, проклиная себя за то, что не может никак прекратить искажать происходящее своими нелепыми поступками и словами, делая себе больно, делая, наверняка, больно и Джареду, - что бы я не говорил, как бы не ныл... ты же знаешь, что для меня это тоже так? Я просто... - Я знаю, знаю, - успокавающе сказал Джаред, прижимая губы к его виску, - я знаю. Они посидели так еще несколько минут, растворяясь в тепле друг друга. - Данииль звонила вчера, - сказал Дженсен, - оказывается, она все соврала. Про садовника. От неожиданности, говорит, что сама не понимает, зачем это сказала. - Я почему-то так и подумал. - Она спрашивает, можем ли мы подождать с разводом до зимы. Ей сейчас очень неудобно со съемками, да и пиарщики ее сильно против. - Женевьев тоже не хочет разводиться сразу. Мне кажется, она теперь, вообще, почему-то решила считать, что это... что все пройдет. - Это не пройдет, - сказал Дженсен тихо. Джаред поцеловал его в висок еще раз. - Я знаю. - Мне казалось, она тогда уходила - насовсем? - Я не очень понимаю, что у нее в голове сейчас творится, - с некоторым трудом сказал Джаред. Дженсен сочувственно поморщился, чувствуя, как нелегко дается Джареду это осознание. Как бы то ни было, с Женевьев они жили более чем дружно, и Джареду всегда казалось, что он очень хорошо ее понимает, - но я надеюсь, все наладится. Она не может не понять, в конце концов. - Ты скучаешь по ней? - Да, - ответил Джаред, глядя на него, - мне будет ее не хватать. Тебе будет не хватать Данииль? - Не знаю, - честно сказал Дженсен, не понимая, как описать это, и даже как самому относиться ко всему тому, что творилось внутри него, - правда, не знаю. Телефон Джареда зазвонил, и они оба вздрогнули. Ему пришлось купить новый, с тех пор, как его собственный встретился с ванкуверским асфальтом, и рингтон был все еще непривычным. - Наверное, подтвердить заказ попросят. - Джаред? Я уже в аэропорту, чувак! Сейчас беру такси, через полчаса я у тебя! Они переглянулись и, синхронно вздохнув, поднялись с дивана. ** - Значит, договорились, - Дженсен нашарил в кармане куртки черные очки и воодрузил их на нос, - никаких драм больше сегодня. - Мужики мы в конце концов, или как, - подхватил Джаред. Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Утреннее странное состояние не растворилось без следа, но словно бы ушло в бэкграунд. От земли шла какая-то легкость, она сообщалась им через кроссовки в ноги и выше. Было хорошо. Солнце лилось на плечи, на спины, мешало смотреть друг на друга, с веток распушившихся вдоль дороги сосен чирикали воробьи и другие мелкие пташки. Они вышли из дома и стояли теперь около машины Джареда, надо было ехать срочно, Чад наверняка уже подъезжал, возможно, не один, и черт его знает, кого он еще там вез с собой. Но они медлили эти несколько секунд, впитывая в себя небо, солнце, сосны, друг друга. Наконец, Дженсен, хлопнув зачем-то в ладоши и потерев руки одна о другую, бодро спросил: - Поехали? - Да, - Джаред, согнувшись, полез в машину. Его джип был большим, но все-таки недостаточно просторным для него, впрочем, достаточно просторных для него машин, наверное, и вовсе не делали. Дженсен, помедлив, уселся рядом на переднее сидение, неожиданно притихнув. - В чем дело? - А Женевьев?.. Она дома? - Да. - Да? - Я предупредил ее, что друзья решили нагрянуть, а она меня спросила “хочешь меня выгнать?”. - И ты сказал, что не собираешься выгонять ее из ее же дома. - Нет, я просто сказал, чтобы она поступала так, как считает нужным сама. - Ты предупредил ее, что я приеду? - Да. - Джаред... - Не решай только сейчас бросить меня с ними, пожалуйста, ладно? - тон Джареда звучал шутливо, но Дженсен увидел, как стиснули его руки руль. - Джаред, я не уверен, что это - хорошая идея. Мне приезжать в дом, который... - Это был прежде всего наш с тобой дом, Дженсен, если ты помнишь, - тихо сказал Джаред. - Но она-то в этом не виновата, - так же тихо отозвался Дженсен. Несколько минут они ехали в молчании. Дженсен прикидывал, как попросить Джареда развернуться, Джаред упрямо жал на газ. - Джаред... - Послушай, мы же все - взрослые люди. Если она хочет остаться, пускай остается. Она ведь тоже не глупая, понимает, что... Его прервал телефонный звонок, и сразу вслед за ним - еще один. Джареду звонил Чад, Дженсену - мама. - Мам? - Дженсен, почему ты не перезвонил мне? - голос матери звучал обеспокоенно, и он нервно сжал пальцы. Последнее время слишком много голосов звучало обеспокоенно по его милости. - Я работал, мам. - Круглыми сутками? - Очень плотные съемки начались. Ночами я как бревно сплю. Днем работа, - он заметил, что говорит раздраженно, и сбавил обороты, - все в порядке? Что-то случилось? - Данииль звонила мне вечером. - Вот как, - Данииль, видимо, прочесала вчера свою телефонную книгу насквозь, - и что? - Что значит “и что”? Дженсен! - Если я решил разводиться, то это мое дело, - ему хотелось прекратить, наконец, подводить черты. Хотелось, чтобы все это кончилось уже, и долгожданный “новый этап” начался бы, черт бы его побрал. Кому еще придется объяснять? Крипке, может быть? Садовнику тому разнесчастному? Джаред положил руку на его колено, не отрывая взгляда от дороги, нащупал пальцы и погладил. Дженсен, который обнаружил, что сидит зажмурившись, открыл глаза. Никаких драм на сегодня больше, ну-ну. - Мам, - сказал он, не зная, как исправить положение. Мама откашлялась и тоже заговорила как-то разом мягче и одновременно - по-деловому. В чем-то они были чертовски похожи. - Конечно, это твое дело. Разумеется. Ты и сам это знаешь. Но это точно? - Это точно, - Дженсен помедлил, - что... что она еще тебе сказала? - Ничего такого, что тебе не следовало бы рассказать мне самому, - с нажимом произнесла мама. - Хорошо, мам. Я тебе обязательно расскажу то, что должен сам рассказать. Но не сейчас. Хорошо? - Отдыхай, Джен. Тебе обязательно надо набираться сил. У тебя слишком трудная работа. - Спасибо, мам. - Пока, дорогой. Джаред уже давно повесил трубку и теперь смотрел больше на него, чем на дорогу. - Моя мама - удивительный человек, - не без сарказма произнес он. Впрочем, он и вправду так считал. Особенно примечательной ему казалось ее особенность варьировать собственные эмоции с такой быстротой, будто она переключала их на коробке скоростей. - Ты же знаешь, что появись такая необходимость, она бы первая примчалась болеть за тебя на суде. - Думаешь, дело дойдет до суда? - Дженсен содрогнулся. - Честно признаться, я вообще не представляю, как происходят разводы. У родителей, у брата, у них все... - он замолчал. - Я все знаю, - спокойно ответил Джаред, - я тебе помогу. Они остановились и вышли из машины. Дженсен молчал, погруженный в мысли о грядущих проблемах, и не заметил, как они уже оказались у парадной двери дома Джареда. В последний момент он снова подумал было воспротивиться и сбежать, но Джаред уже нажимал на кнопку звонка. - Пусть она откроет нам, - пояснил он, - не хочу неприятных сюрпризов. Дверь открылась, но вместо черноволосой макушки из нее высунулась белобрысая, чуть не на полметра выше ожидаемого. - Здорово, - выпалил Чад, протягивая две руки сразу, чтобы не тратить время на два рукопожатия. Дженсену пришлось жать левую, - все уже здесь! Давайте, проходите, рад видеть, пиво принесли? - Чад вживую всегда был на порядок менее груб и невыносим, чем Чад по телефону, и контраст этот Дженсена всегда поражал. Джаред же сразу взял быка за рога: - Мюррей, сколько в моем доме сейчас народу? - Дай посчитаю, - задумался Чад, - Том с Джейми, Кензи, Майк, конечно, Джейсон зачем-то привязался твой, Стив тоже, и еще ваш этот, странный, как его? Миша? Так... твоя жена, разумеется, мамонт, и твоя жена тоже, кстати, я прихватил ее из Эл-эя, в одном самолете летели. По-моему еще кто-то, я уже забыл. Что вы застряли на пороге, как бараны? Давайте, давайте, проходите. ** Дженсен, который до появления Чада твердо решил, что зайдет максимум на полчаса, а потом смотается со скоростью света куда угодно, лишь бы подальше, отчетливо понял, что обречен, и что в нынешней ситуации был бы в выигрыше, если бы удачно совершил запланированное на вчера самоубийство. Он сел на диван, стоящий в дальнем углу комнаты, с холодной бутылкой пива в руках (Чад сообщил, что нисколько не понадеялся на них и купил по дороге все сам) и принял новое решение: изображать элемент декора со всей интенсивностью, которую только мог позволить его актерский талант. Глаз он не поднимал. Все внутренние усилия уходили на то, чтобы заткнуть внутренний голос, оравший “трус” ему в ухо. Когда Джейсон опустился на диван рядом с ним, он подумал сначала, что это Данииль, и тут же одернул сам себя - если кто-то в этом мире меньше всего походил на Данииль, то это безусловно был Джейсон Маннс. После Джареда, конечно. - Пиво обычно употребляют внутрь, - заметил Джейсон, - разве что ты изобрел какой-то хитрый способ поглощать его пальцами через стекло. - Хаха, - ответил Дженсен сухо и открыл крышку. От резкого движения один из зубчиков прорвал ему кожу на пальце, и он, выругавшись, сунул его в рот. - Первый раз вижу человека, способного травмировать самого себя пивом, - мягко заметил Джейсон, - может, расскажешь, что с тобой происходит? Дженсен поднял глаза и сразу же наткнулся на Данииль. Она стояла около дальнего стола, на который Чад поставил пиво, а Джаред сгрузил захваченную с собой китайскую еду. Они так и не успели ее съесть и привезли с собой. Данииль разговаривала с Джейми, женой Тома. Словно почувствовав его взгляд, она обернулась. Дженсен поспешно отвел глаза. - Не сейчас, приятель, - пробормотал он. Джейсон был единственным из собравшихся здесь людей, кому Дженсен вообще хотел бы что-то рассказать, кроме, разве что, Миши (не столько потому, что Миша был таким уж близким другом, а потому, что Миша а - уже был наполовину в курсе и бэ - никогда не сказал бы тех банальностей, которых опасался Дженсен, просто потому, что в принципе не умел говорить банальности, даже, наверное, если бы очень сильно постарался - не смог бы все равно). Джейсон кивнул, отпивая из своей бутылки. - Не очень вовремя эта вечеринка, да? - Мягко сказано, - ответил Дженсен с чувством. Он отыскал Джареда. Тот стоял в углу, противоположном от Данииль, и говорил с Женевьев. Судя по его жестам, он пытался что-то объяснить ей, но она, по-видимому, не стала слушать его и, слегка отодвинув рукой его локоть, вышла на середину комнаты. - Кто-нибудь хочет китайской еды? - спросила она громко, - мой супруг закажет, разумеется, еще, если кому-то не хватит. Джаред за ее спиной улыбался так, словно его кто-то бил по почкам. Дженсен хотел было встать, потому что все это становилось уже слишком абсурдным, даже для них, но его прервал тихий голос сзади: - Дженсен. Он попытался обернуться, но шея словно заледенела. Данииль каким-то образом успела пересечь комнату и обойти диван, на котором он сидел, и стояла теперь сзади, склонившись к нему через спинку. “Ну вот и все”, - подумал он. ** То, что Дженсен ненавидит в себе, и то, от чего никогда не мог и не сможет избавиться - cтрах. Страх, по ощущениям подобный трепету оказавшегося в море человека, не умеющего плавать, даже если он давно привык к тому, что в море вода льется в горло, забивает ноздри, заставляет кашлять. Это страх не перед темнотой, не перед монстрами из книг, а перед зыбкой неясностью, которую представляет собой социум, с его сложной системой взаимоотношений и логических связок, путаная паутина, и Дженсен среди этого - как потерявший в толпе руку мамы ребенок, который с годами лишь только научился делать вид, что ему не бывает неловко или что он научился справляться с ощущением “я не понимаю, чего ожидать”, что он не пытается порой оценить каждый брошенный на него взгляд, и, скорее всего, не попадает в яблочко ни разу - и знает, что не попадает. Джаред, как горячий мед, лишь только появившись - занял свое верное место, вошел во все впадинки, заполнил лакуны социумной неуверенности и страха, и впредь заполнял их константно - когда бывал рядом - когда действительно бывал рядом, в полную силу. Силу, сфокусированную на том, что было между ними, между Джаредом Падалеки и Дженсеном Экклзом. Но он бывал рядом не всегда. И если было что-то страшнее для Дженсена, чем перспектива раз за разом оказываться слишком близко к социуму в одиночку, то это было оказаться там в одиночку уже после того, как зачерпнул воды из долгожданного колодца - той, что забивает страх перед морской - живой воды, имя которой - Джаред. Не мама, не папа, не Джош, не Данииль - Джаред. Спасательный круг, брошенный трепещущему неумехе. Почти никто не видит этого. Дженсен хорошо умеет держаться, его чувство юмора, пусть и подвешенное порой в вакууме, его внешность, его возраст, его спокойствие, его профессионализм - все это позволяет тридцатитрехлетнему актеру, красивому мужчине, любимцу публики, свойскому техасцу и отличному коллеге иметь непрозрачную поверхность, не показывать никому, что происходит на дне, никому, кроме действительно близких - или тех, кто имеет глаза особого свойства. Когда Джаред увивался за Женевьев на съемках четвертого сезона, Дженсен не ревновал. Нет, чувство, которое он испытывал, было далеким от ревности - это была растерянность, это было детское наивное “а как же я”, не до конца осознанное и принятое даже самим Дженсеном, а еще - колющее то и дело в область солнечного сплетения “он не успел отреагировать на мою шутку, потому что смотрел на нее”, “он не повернулся ко мне в тот момент, в который повернулся бы раньше”, “я не сумел до конца отыграть ожидаемую от меня роль на этой вечеринке, потому что без его поддержки я выглядел, кажется, нелепо”. Дженсен не давал себе права даже внутри самого себя решить, что мог бы - в какой-нибудь альтернативной вселенной - ревновать, потому что, будучи озвученным, это право говорило бы слишком многое о происходящем в самых закромах его, дженсеновского, нутра, и там зазияла бы слабина непозволительных масштабов. К тому же, если бы он признался сам себе во всем этом, происходящее еще в большей степени стало бы - реальностью, отчетливо указывающей на то, что да, да, Джаред действительно - есть ли способ сказать мягче? - переключился, перевел внимание на Женевьев, действительно уделяет ей больше времени, действительно не замечает подчас того, что Дженсен нуждается в нем - эй, вот тут! - как нуждался всегда. Но это было слишком непроизносимым, это было чем-то, что давалось раньше автоматически, и когда оно принялось ощутимо ускользать из пальцев, уже нельзя было окликнуть его по имени. И ничего не было страшнее, вот теперь ничего уже совсем, чем представлять, что вдруг, если наберешься сил все-таки окликнуть, то может так статься, что ни на что не повлияешь и ничего уже не вернешь, потому что будет - поздно. ** Они вышли на улицу, на большой задний двор, где в беспорядке была расставлена деревянная, потрескавшаяся от дождей и ветров садовая мебель, а ближе к ограде поскрипывали двухместные качели. Дженсен потянулся непроизвольно, пуская свежий ветер в отвороты рукавов и под полы рубашки, не заправленной на этот раз в джинсы. Они помолчали немного, и эти минуты показалось Дженсену удивительно родными. Они с Данииль всегда были неравзговорчивой парочкой. Он вдруг со всей отчетливостью понял, насколько - да, все-таки будет, будет, конечно - скучать по Данииль, и одновременно - насколько невозможной станет идея пытаться как-то поддерживать контакт с ней впредь. - Спасибо, что прилетела, - сказал он, и сам удивился своим словам. - Кто-то должен взять на себя роль взрослого в отношениях, - пошутила она. У нее всегда было не очень с мимикой, существовало достаточно небольшое число выражений, которое ее красивое лицо могло принимать. Работодатели всегда обращали на это внимание и вменяли в вину, хотя она была, конечно, не виновата. Сейчас ее лицо было растерянным, но Дженсен слишком давно знал ее, чтобы не понимать, что не растерянность она испытывает сейчас, нет, там было другое. Смятение, может быть, но в основном - желание расставить все по своим местам, так, чтобы можно было жить дальше. На самом деле, подумал Дженсен, мы гораздо более похожи, чем мне всегда казалось. - Но сама... - Заикнешься про садовника - получишь пощечину, - отрезала она. - Данни, - сказал он, - Данни, ты простишь меня? - он помедлил и добавил, стараясь, чтобы звучало не жалко, а так, как он действительно имел это в виду, - пожалуйста. Его шея вспотела, неприятно намокнув холодным. Он вспомнил, как делал Данииль предложение, тогда было так же холодно, и так же крупные капли пота скапливались у него под воротником. - Заткнись, - мягко попросила она. Дженсен покивал как-то скорбно и сел на один из деревянных стульев. Древесина оказалась чуть влажной, хотя когда сегодня - вчера? - успел пройти дождь, он не заметил. Данииль села рядом, подвернув под себя ногу. Белая ткань ее летних штанов мгновенно покрылась серым росчерками от грязной поверхности сидения. Она задумчиво кусала губы, острые плечи ее были сведены, как перед прыжком, но выглядела она в эту секунду маленькой и одинокой. Дженсену захотелось обнять ее, но теперь было уже нельзя. Ему долго пришлось привыкать в свое время, что - можно, да, да, теперь можно, все. Теперь придется отвыкать обратно. Если бы в мире не было все так сложно устроено, людям жилось бы легче, ей-богу, подумал он, но потом понял, что так - лучше. Лишние прикосновения только сильнее бы запутали то, что происходило сейчас. - Хорошо, что у нас нет детей, - сказал он, и тут же проклял себя за это, потому что лицо Данииль исказилось болезненно. - Ты никогда не знаешь, что и когда стоит сказать, правда? - спросила она с горечью. - Это нас всегда роднило, - он все-таки взял ее за руку, - ну прости. Ты же знаешь меня. - Слишком хорошо, - сказала она, отнимая руку беззлобно, но решительно, - честно, я оставалась с тобой только из-за твоей красивой физиономии. - Взаимно. Они улыбнулись. Шутка прозвучала бы смешнее, если бы на самом деле их связывало что-то гораздо более значительное. Их многое связывало. Но значительного не было, не было, искать было бесполезно даже сейчас, когда можно было, наконец, честно оглянуться назад и окинуть взглядом все и разом. Они еще помолчали, сидя и глядя перед собой на подсвеченный заходящим солнцем голубой дом, на потрескавшийся стол с дырой для зонта посередине, на газон со слишком высоко выросшей травой - видимо, тут никому не было дело до газонокосилок в последнее время. Что-то успокаивалось на дне Дженсена, какая-то пружина, не дававшая покоя последние три дня, медлено распрямлялась. Он не понимал, как мог быть таким ослом, что позволил себе даже помыслить о расхождении по телефону. И благодарил небеса, что Данииль хватило мужества приехать самой. Ирония на тему взрослого в отношениях была слишком близка к правде. - Кто поможет тебе справиться с документами? - спросила Данииль. Она знала, что сам он с ними каши не сварит. Дженсен посмотрел на дом. - Ясно. Я хочу лосанджелевский дом. Собак хочу обеих, - Дженсен кивнул. Если бы это были не они, не Данииль и он, то его могла бы покоробить эта внезапно врезавшаяся в утихающую горечь их разговора нотка делового и практичного. Но это были они, именно они, и сейчас такая нотка было не просто нормальной, эона было спасительна - ведь они оба лечились так - зализывали раны, переходя на язык вещей и конкретных действий. Двигаясь дальше. - Естественно. Они считают тебя за хозяйку, я вижу их только несколько раз в год. Было бы странным, если бы я потребовал их себе. Что касается дома... он и так твой, Данни. Ты там живешь, считай, уже очень.... Она снова поморщилась: - Дженсен, просто замолчи. - Хорошо, - он постучал себя по губам, - молчу. ** Вечеринка, наконец, кончилась. Сумасшедшее чаепитие Кэролла бледнело в сравнении, и Дженсен не мог поверить, что очутился, наконец, дома - пусть домом в данном случае была всего лишь его съемная квартира, но там, по крайней мере, не было ни Чада, ни Женевьев, ни прочих составляющих личной психиатрической палаты Дженсена на текущий момент. Точнее было, впрочем, сказать, что Дженсен очутились дома, потому что он очутился там с Джаредом. ** - Снимешь? - пальцы Джареда касаются его ворота, трогая осторожно, точно боясь спугнуть - движение вполсилы. Джаред ждет, пока Дженсен решит сам. Дженсен не хочет ничего решать, но понимает, что по-другому - нельзя. Его бьет визуальное, бьет до самого нутра, безжалостно (это происходит, все, все), Джаред рядом, на белой скучной простыни - бесконечная трапеция плечей, смугло натянутая кожа, кружки сосков, невозможная его узкая талия, Джаред, Джаред... он лежит на боку, опираясь на локоть, Дженсен сглатывает и почти закрывает глаза, так сейчас страшно ему и прекрасно. Если бы только перестали дрожать пальцы. - Снимешь? - повторяет Джаред. Дженсен кивает, и тянет майку вверх, женским нелепым жестом захватывая ее снизу, а не за затылком. Оказывается, это трудно, трудная работа, потруднее, чем отыгрыш эмоциональных сцен Дина, он словно не майку с себя тянет, а кожу. Джаред видел его так и даже совсем голым не один, сотню раз, но это все была чушь, по сравнению с тем, что происходит сейчас. Видеть и смотреть - разные вещи. Особенно если смотреть так, как смотрит теперь Джаред: впитывая, словно губка. И нет, Дженсен не думает о том, что кубики пресса не выделяются у него так, как у Джареда, и кожа вовсе не такая загорелая - он не отдает себе отчета в том, чего именно боится, он просто боится - как боялась бы, наверное, снимать раковину улитка, если бы ей пришлось. Но это то, что - нужно сделать, так, и никак иначе. Дженсен понимает это так же, как понимает, что когда от усталости закрываются глаза, нужно спать, а когда подводит живот, нужно есть. Это его первый шаг. Его разрешение. Ну вот оно, все. Ворот цепляется за подбородок, потом за лоб, больно дергая резинкой из-за нелепости угла - ведь Дженсен тоже полулежит - он выпутывает руки и поднимает глаза с нервной усмешкой, которую сам бы хотел стереть со своего лица, да не может - и останавливается, обжегшись о зрачки Джареда и замерев. “Не мучай меня, - хочет сказать Дженсен, - ну что ты смотришь так, я же не могу, я не знаю...” Но Джареду не нужно этих слов, Джаред все знает сам, и, подавшись к нему всем телом, он гасит растерянность Дженсена своим движением - вперед, горячие ладони обхватывают его шею, и вот он уже вписан в пространство поцелуя. Где-то между простыней и сбившимся одеялом - он сам не знает, где он, но он летит в этот момент, он в десяти тысячах гребаных метрах над поверхностью нормы, он слит в одно целое с тем единственным на этой проклятой планете, с кем он может слиться в это самое одно. Нежность длится недолго, они явно не созданы для того, чтобы в постели медленно предаваться поцелуям, особенно сейчас; нежность переходит в торопливость, водоворот “столько лет ждали” захватывает их, кунает в себя с головой, не давая отдышаться, и вот уже Дженсен шипит сквозь зубы, потому что ногти Джареда с силой проезжают по коже под его ремнем, он неловко пытается расстегнуть металлическую пряжку, Дженсен тянется помочь, их пальцы сталкиваются, и в какой-то момент ему становится страшно, что они своим копошением сейчас испортят момент безвозвратно, но оказывается, что ему достаточно всего еще один раз встретиться взглядом с Джаредом, чтобы забыть обо всех этих страхах - настолько всепоглощающе Джаред сейчас с ним, рядом, подле, включен в ситуацию, стопроцентно обнимает его своим вниманием. Джаред никуда не уйдет, даже если Дженсен прямо вот сейчас скажет “я передумал” и потянет с тумбочки газету. И это осознание спускает последние тормоза. Действуя вслепую, опираясь только на инстинкты, отпустив контролируемое сознание целиком - господи, это так прекрасно, как в первый раз в жизни залезть на качели, или очутиться на мчащейся галопом лошади, или, напившись, танцевать на столе до упаду - он сползает вниз, расталкивает бесконечность джаредовских ног, умащиваясь между, и, уже не путаясь в пуговицах и ремнях, выдергивает Джареда из его штанов, и сразу же и трусов. Только ощутив солоноватое на языке, он понимает, что происходит - но ни единой мысли не пускается по следу “зачем, почему, стоит ли, правильно ли”, нет, сейчас им движет только желание сделать как можно лучше, четче, нежнее и пьянящее сознание того, что он - чувствует, слышит то, что хочет Джаред сейчас, как ни слышал и не понимал в жизни ни одного еще человека. Разумеется, он никогда в жизни не делал ничего подобного, но это оказывается так же естественно, как целоваться или двигаться в чужом тепле - что-то, схема чего дается сразу, щедрым подарком, бесплатным приложеним, что-то, что подсказывает природа, по каким-то диким своим и непознанным принципам. Он то и дело давится, конечно, и двигается слишком медленно - не поспевает за ритмом, который сам бы себе хотел задать, но тактильное торжество переполняет его настолько, что в какой-то момент у него создается нереальное ощущение полной связанности с Джаредом, вплоть до общих нервных окончаний, и ему уже самому непонятно, кто испытывает больше удовольствия от происходящего, он или Джаред, но конкурсная основа, конечно, не важна, важны только ощущения: терпкий аромат чужой кожи, мокрый ее вкус, пульсирующая жизнь под языком, пальцы одной руки Джареда, сжимающие его под ухом почти слишком сильно, но все-таки не совсем. Второй рукой Джаред держится за, кажется, спинку кровати. И еще он что-то говорит, но на это сенсорного восприятия Дженсена уже не хватает, слушать осознанно - слишком сложное занятие для его головы сейчас, поэтому он слушает подсознанием, кутаясь в волны джаредовских стонов и слов, вцепившись в откинутое в сторону сильное бедро, помогая себе пальцами другой руки - естественнее нет движений, и как он жил без этого всю свою жизнь, он не знает. Может быть, вся она шла именно к этому - он бы фыркнул над своими мыслями, если был бы способен сейчас на иронию, но он и на нее не способен, так что да, почему бы и нет, если это настолько хорошо - больше в мире сейчас, по крайней мере, уж точно ничего не существует. В конце концов розовый туман все же начинает слегка меркнуть - принимается ныть челюсть, а Джареду далеко еще до разрядки, потому что с таким темпом кончить можно только если тебе шестнадцать, но хей, Дженсен еще только учится, и к тому же он исключительно выигрывает от перестановки, потому что Джаред переворачивает его, подминает под себя, утрамбовывает так, как ему удобно лечь сверху, и толкается ему между ног, и, несмотря на то, что минуту назад его член был, черт возьми, между дженсеновских губ, новые данные обстановки оказываются на порядок интимнее по ощущениям. Может быть, потому, что темные в приглушенном свете глаза Джареда снова находят его, и уже не отпускают. Огромные ладони забираются под ягодицы, сжимают, притискивают к себе, ритмически заставляя качаться навстречу каждому уверенному движению мускулистого тела сверху, и Дженсен уже не может ничего, кроме как, хватаясь руками за скользкие плечи, тянуться ближе, ближе, тыкаясь приоткрытым ртом во влажную шею, потому что выше достать сложно, и скулить на низкой ноте, не осознавая этого. Ближе, чем Джаред ему сейчас, ему не был никто и никогда. Это могло бы даже быть страшно - настолько проваливаться сознанием в сознание другого человека. Но Дженсену только хорошо, и это единственное ощущение, заполонившее его сейчас. Хорошо. Хорошо. По-неземному хорошо. Потом, конечно, становится мокро, липко, и сразу, словно сговорившись, адски начинают гудеть непривыкшие к такому насилию бедра, все еще раскинутые в стороны и прижатые тысячетонным телом к кровати. Поэтому Дженсен, пытаясь высмотреть существующую реальность между красными концентрическими кругами, завоевавшими его зрение в секунды финиша, откашливается - и принимается ворчать. Что Джаред, мол, слезь, что Джаред, мол, туша ты такая, сейчас мне конец настанет, и что, мол, пить, черт возьми, ужасно хочется. Джаред отжимается от него на руках, смотрит сверху, в обрамлении склеившихся от пота прядей, и улыбается, и целует его, и еще раз целует его, и еще много-много раз, а потом, перекатившись на бок, высвобождает ноги Дженсена, наконец, из плена и говорит: - Мне тоже банку захвати, ладно? Дженсен высказывает ему взглядом все, что только думает о подобном свинстве, но, кряхтя, слезает-таки с кровати, и в этот момент он точно знает, что если счастье можно озвучить какими-нибудь пятью словами, то это - они. ** Харли умер не так, как мечтают, наверное, о смерти псы, если, конечно, они вообще задумываются об этом. Уютно горящего камина, руки хозяина на голове, мягкого ковра, постепенно приходящего вечного сна - этого, по крайней мере, не было. Никогда нельзя было в точности сказать, считают ли Сэйди с Харли своей второй настоящей хозяйкой Сэнди, но между Сэнди и Джаредом было принято считать, что да, конечно, ведь они провели в их совместной жизни три года и не могут воспринимать ее иначе. Сэнди часто забирала собак к себе, иногда обеих, иногда кого-то одного. Это был как раз такой период - уже неважно себя чувствующего, перенесшего не одну операцию Харли Сэнди забрала к себе недели три назад. Сэнди с ее бойфрендом провели последние сутки практически не отходя от собаки, Джаред же еле-еле успел доехать до клиники, перед тем как окончательно попрощаться с Харли. То, что успел увидеть Джаред, было, впрочем, уже не его собакой, это было почти абстрактное тело измученного животного, отмерявшего свои последние вдохи и выдохи, в бинтах от последней бесполезной операции, под капельницей, на белой безликой поверхности откидного столика приемной. Харли ничего уже не видел и никого уже не узнавал. Он умирал без боли, но в его последних секундах не было теплоты, поступь смерти была подобна выключающемуся механизму - как раз тому, от чего радостный и энергичный пес был всю жизнь как никто далек. Когда все было кончено, Джаред, действуя на автомате, немедленно забил голову техническими моментами, разговорами с врачами, оплатой того и сего, бумажками и чеками, а приехав домой, сразу же включил канал со спортом и уставился в экран. В голове его словно бы гудел рой пчел, и ему казалось, что если он хоть на секунду пустит крутиться мысли, то пчелы набросятся на него и изжалят изнутри до смерти. - Хочешь выпить? - спросила Женевьев. Она стояла в дверях, держась за косяк, и выглядела неуверенно. Впрочем, она часто так выглядела последнее время, когда разговаривала с ним. Делись куда-то ее прежняя и веселость, и способность мягким светом внутренним расшевелить собеседника на откровенность и сбросить напряжение любой обстановки, вообще, постоянно теперь казалось, что она находится где-то не совсем здесь, точно ее располовинило и половина ее остается незримой и далекой. Женевьев так и не переехала из их дома, и Джаред не спрашивал, почему. Ответ на этот вопрос сам рос, распрямляя складки на ее одежде, круглился, проступал все четче с каждым днем. Это был ответ на многие вопросы, не только на этот. Почему у Дженсена залегла морщина между бровей, точно отметка изнутри, проросшая наружу. Почему все страннее смотрит Миша, все меньше проводит с ними времени. Почему на съемках все вдруг словно выросли, перестали быть детьми, и начали - выполнять свою работу, хорошо, слаженно, классно - но просто выполнять работу. Почему Джим говорит о предстоящем уходе из сериала, как о нормальном течении событий, тогда как еще год назад это показалось бы финалом, концом эпохи. Почему, черт возьми, прошло четыре месяца, а они все еще живут по той же внешней заданной схеме, как летит раскочегаренный поезд прошедших шести лет, не в силах остановиться или свернуть с рельсов. Ведь все должно было быть совсем не так, все шло совершенно не к тому, Джаред был уверен в этом, совсем другое будущее было на расстоянии вытянутой руки - но оказалось, что все впряглись в старые шестеренки. И только Дженсен теперь жил один. Данииль больше не приезжала к нему на выходные. Женевьев ничего не объясняла Джареду. Непроизнесенные слова эти тяжелой, тягучей вязкостью наполнили все вокруг, еще тогда, в июле, хотя Джаред не сразу это почувствовал - они смазали те шестеренки, заставили отложить развод на месяц, потом еще на месяц. Потом еще. Впервые в жизни Джаред чувствовал, насколько он не в силах поймать расползающиеся ниточки происходящего, насколько не поддается его контролю то, что вокруг происходит. Если бы они сидели без дела, то он бы точно сошел с ума. Или, может быть, все повернулось бы совсем иначе. Но они с Дженсеном работали, все время работали, на износ, как и всегда, целый день проводили бок о бок со съемочной командой и друг с другом, выматывались до предела, выныривали отдышаться лишь на выходных, да и то, в основном - во сне, и потом - снова ныряли, раз за разом, раз за разом. Им принадлежали только ночи, настолько, насколько это можно было назвать так. Безмолвно, понимая друг друга с полувзгляда - они запирали трейлеры и ехали к Дженсену домой. И там вслух тоже произносилось мало. То, что происходило там, было сладко-сладко, и еще - нестерпимо, непроизносимо больно. Потому что все должно было быть не так, и они чувствовали это слишком хорошо, все так же молча, плавая в своем молчании, как тусклые рыбы-удильщики на глубине в пять километров - слепо и угрюмо. Проснувшись вроде бы и вместе, но на самом деле - по отдельности, они включались в утро, в каждый новое, как во вчерашнее, бесконечно зацикливаясь в однообразном Дне Сурка. Душ, завтрак, машина, повторение сценария, дорога, привет, привет, доброе утро, мэйк-ап, волосы, сцена, поехали, мотор. Они встречались так каждую ночь. Потом - раз в несколько дней. Потом - только на выходных. Могло бы скатиться в ноль, но не скатилось - так и закрепилось. Женевьев не ждала Джареда в пятницу. Он приезжал только в воскресенье утром, выгулять собак, переодеться, сделать, что нужно по дому, починить-заменить-позвонить. Джаред спал отдельно, в гостевой комнате, где раньше, приезжая в гости, ночевал всегда Дженсен. Женевьев бродила по дому, точно заблудившееся привидение, подолгу разговаривала с мамой по скайпу, переставляла предметы, готовила еду, ездила за покупками. Вся эта система была настолько безнадежной - точно самый страшный фильм - что не могла бы, казалось, просуществовать и недели - но, скрепленная девятимесячным сроком намертво, крутилась и крутилась день за днем. Менялись только названия дат в календаре. Наконец, ноябрь сковал канадские земли ежегодной мерзлотой, и тогда умер Харли. - Нет, - ответил Джаред, - спасибо. Он сидел на диване перед жужжащим бессмысленно телевизором, и столб воздуха, высотой до края земной атмосферы, давил на него, как никогда. Смерть любимой собаки точно сломала что-то у него внутри. Он не понимал больше, почему он вынужден жить в своем теле, почему не может сбежать из него, выпрыгнуть, забыться. Почему не может целый день, или, может быть, месяц, сидеть, уставившись в одну точку. Почему не может спросить Женевьев, сейчас, сейчас. - Когда тебе рожать? Он видел, как она сглотнула, тяжело и вязко. Молчание разъедало ее, не давало ей говорить, но она тяжело опустилась рядом с ним на диван и все-таки сказала: - Весной. В апреле или в конце марта. Ее черты лица были мягче, чем обычно, может быть, они стали такими уже давно, а он не замечал. Джаред смотрел на нее, чувствуя, как оседает то сломавшееся внутри. Он поискал ответ и не нашел. - Джаред, - сказала Женевьев неожиданно, - мне было бы легче, если бы ты закричал на меня. Стукнул бы. Может быть?.. - она с надеждой взглянула на него, но в его ответном взгляде не прочла того, что искала. - Понимаешь, я ведь никогда не верила, что ты действительно можешь. Быть. Хотеть быть. Со мной, - она опустила взгляд на колени. Живот мешал ей сидеть привычно прямо, - а потом ты вдруг затянул меня в эту... сказку, в которой мне не было, на самом деле, места. Ты такой хороший, - она заговорила быстро, исступленно, слова, словно прорвавшаяся сквозь дамбу река, текли из нее все стремительнее, - ты такой хороший, таких найти нигде нельзя, нет больше. Я больше не видела. Я от тебя грелась, знаешь, как на солнечных пятнах. И знала, что не мое, не может быть это оно вот так, а ты убеждал и убеждал.... Потом, когда кольцо... когда ты позвал замуж... я в себе убила эти сомнения, запихала их в темный угол. Чтобы не вспоминать больше. Поверить надо было мне, насовсем. А оказалось... что не надо было запихивать. Надо было... - она судорожно вздохнула, но ее глаза остались сухими, - инстинкту доверять. Потому что ты хороший, Джаред. Но инстинкта у тебя нет. Ты меня обидеть не хотел, конечно. Просто ты... недальновидный. Не в моем случае, по крайней мере. Вот и все. Вот и все. Джаред смотрел на нее, видя ее, точно в первый раз. Ему казалось, что сейчас она находится так близко к нему, как никогда раньше - такое ощущение бывает только в детстве, только у двух друзей, когда тебе кажется, что в ночной тиши "переночевки" у друга ты чувствуешь его, как себя, и вы видите все - одновременно, точно одной парой глаз, и шаги у вас общие, и конфет хочется с равной силой, и фонарик достать, и из окошка вылезти, все одинаково и понятно, и он - это ты в этот момент, или точно такой же, как ты, или просто очень близкий, это неважно, вы можете предсказывать слова друг друга в вашем бесконечно льющемся приглушенном перешептывании. - Жен, - позвал он. - Жен. Она придвинулась к нему и заплакала, только теперь, только выговорив главное. Теперь было можно. Слезы омыли то, что было сковано молчанием, и они с женой вдруг превратились из двух ледяных статуй - в двух людей. В двух родителей. Так было нужно, и никак иначе было нельзя. Джаред обнимал ее, гладил по волосам, шептал, что все будет хорошо. Все должно было быть хорошо. В животе оттаивало. Воздух переставал давить на него. С мебели точно сдунули пыль - она перестала отражать привидений и стала домом. **