Ошибки Зимнего Солдата

Резко запахло тальком и крахмалом, щеку обожгло нейлоном; в грудине у Наташи неприятно хрустнуло, от резкого рывка голова дернулась, и вязкая боль растянулась от шеи вниз по спине. Хорошо, что она пристегнулась. Не самое типичное действие для агента - несколько секунд на отстегивание могут стоить жизни. Но сегодня она пристегнулась, просто так, потому что устала, потому что интуиция. Черная Вдова облизала сладко-соленую медь с губ; медленно выпрямилась, уперлась локтем в подушку безопасности, плечом - в дверь, пытаясь ее открыть; пальцы не гнулись и соскальзывали с ручки. Наташа надавила плечом сильнее: подумала, что, возможно, дело в ударе - металл просто погнулся после столкновения, немного больше силы и все получится. Наташа заскребла пальцами по пряжке, но язычок никак не хотел выскакивать из нее, похоже застрял. Она почувствовала, что задыхается, сердце отбивало непривычно быстрый ритм, тело требовало движения, и ей приходилось удерживать себя от бесполезных дерганий руками и ногами. Бей или беги. Наташа понимала, что только устанет, но не выберется. Ей нужно успокоиться: это просто шок, она умеет с ним бороться. Расслабиться. Дышать глубоко и медленно. Думать. Она никак не могла сфокусироваться, в ушах шумело, подушка давила на грудь, мешала дышать. Ресницы левого глаза склеило кровью, Наташа с нажимом провела по верхнему веку, почувствовала, как пальцы стали мокрыми, скользкими и липкими. Авария. В нее врезались. Наташа помнила, как резко дернула руль в сторону, но слишком поздно: шины завизжали, и она почувствовала резкий толчок, ее тело беспомощно дернулось вперед и в сторону. Ей нужно выбраться отсюда и как можно скорее. Бензином не пахло, значит топливный бак в порядке, или, по крайней мере, утечка незначительна и ей не грозит загореться в ближайшие несколько минут. Одна проблема за раз. Думать. Думать. Думать. Агент Романова попыталась нащупать телефон - он должен быть в кармане, она точно сунула его туда, когда садилась в машину. Карман куртки был расстегнут, Наташа почувствовала, как зацепилась за молнию ногтем, обламывая кончик ногтевой пластины, обдирая лак. Пусто. Наверное, он выпал при ударе. Думать. Мысли в голове тяжело двоились, смешивались в клейкую массу. Под пальцами кнопка показалась непривычно тугой, Наташа с облегчение выдохнула, когда наконец почувствовала как пружинно выскочило лезвие. Через несколько секунд подушка перестала давить ей на грудь, проткнутая и сдутая. Лобовое стекло было разбито, но агент Романова видела темные фигуры, быстро приближающиеся к машине. Слишком правильные и быстрые движения. Уверенные. К месту аварии люди подходят медленно, одновременно подталкиваемые любопытством и останавливаемые страхом, насмотревшись фильмов, в которых машины взлетают на воздух от взрыва. Они толкутся, повинуясь стадному инстинкту. Дверь выдернули резко и быстро, Наташа почувствовала жжение в плече и груди, она попыталась сопротивляться, сжала пальца в кулак - нож упал на резиновый коврик. Агента Романову подхватили подмышки, вытащили из машины, ей в лицо ударила какофония запахов, она смогла разобрать бензин, асфальт, порох, кожу, услышала тонущую в густой вате сирену полицейской машины, чьи-то голоса, но не разобрала слов. Щелчок, с которым опустилась крышка багажника, Наташа уже не услышала.        Стул был жестким, прикрученным к полу, она почти не могла шевелиться. Поза в которую ее посадили была намеренно неудобной: Наташа знала этот прием. Каждую четверть часа она методично, осторожно и не спеша напрягала каждую мышцу тела на несколько секунд, расслабляла и напрягала следующую, не позволяя им затекать. На протяжение нескольких часов она делала все, чтобы сохранить свою двигательную моторику в рабочем состояние. Она должна быть готова среагировать мгновенно. Наташа не знала, что от нее хотят, зато знала, кто. Гидра любила брендинг не меньше Старка или ЩИТа. Те тоже размещали повсюду свои логотипы. Человек, который зашел в комнату был стар. Бывший военный, это видно всегда, по тому как он двигался, как держался. Русский, если судить по акценту - эти резкие злобные звуки сложно вытравить, ей понадобилось действительно много времени приучить свое горло и язык к плавности и проглатыванию окончаний американского. - Наталья, мы все здесь умные люди. Они были в комнате не одни. Строго говоря, это помещение нельзя было назвать комнатой - помещение без окон, столы и оборудование вдоль стен. Депрессивный минимализм или у них просто проблемы с финансированием? Или, может Гидра также любит драматичность и театральность, как и Старк. Наташа прекрасно знала разницу между учеными и умными людьми, больше предпочитая общаться с последними. Те хотя бы понимают что они делают. Столпившиеся в комнате люди, если и были учеными, то вряд ли представляли, чем они здесь занимаются. Иначе бы их здесь не было. Наташа рассматривала чем-то знакомое жилистое морщинистое лицо из под густых ресниц. Накопительство и просто зарабатывание денег для себя считалось преступлением в Советском Союзе. Поэтому бизнесменов либо не было, либо они долго не задерживались в стране. А он любил и умел зарабатывать деньги, не любя ими делиться; и он бежал на Запад, в Америку, куда бежали тогда все, кто любил и умел зарабатывать. Генерал Лукин был умным человеком. Война закончилась, своей стране он стал не нужен, да и страна, ради которой он посылал на смерть людей, и само рисковал, оказалась не стоящей таких жертв. Александр Лукин превратил преступления в бизнес. И теперь он стоял перед ней, высокий, жилистый старик, с пятнистыми от пигментации лицом и руками, выцветшими голубыми глазами под тяжелыми опухшими веками, папирусно тонкая желтая кожа отдавала чем-то хрупким и испуганным. Наташа заметила у него за ухом красные точки - она встречала такие отметины раньше - их ставят специальным маркером, когда проводят лучевую терапию. Наташа слушала хриплый, но уверенный голос бывшего генерала, и чувствовала как в висках наливается и раздувается боль, заглушая собою все остальное. Но агент Романова была профессионалом: она привыкла работать в сложных условиях и могла добывать информацию, даже пока ее пытают. Агент Романова знала проблему этих гениальный ученых и сильных мира всего. Они стареют и умирают, так же как и все остальные. Генерал Лукин боялся умирать, но его мозг безжалостно сжирал рак, а тело уничтожало лечение от него, и было сложно сказать, что прикончит его раньше. Поэтому, испробовав все известные медицинские методы, Александр обратился к экспериментальной терапии. Он пережил войну, пережил СССР и собирался пережить рак. Лукин искал спасение в будущем, вливал свои деньги в исследования, но будущее его разочаровало. И он решил обратиться к прошлому. Наташа слушала его исповедь, как в дешевом кино, в котором злодей раскрывал свои планы. Оставалось только дождаться, когда генерал укажет на ту самую волшебную кнопку, которая должна сорвать его коварные планы. И желательно оставит ее на самом видном и доступном месте. Вот только не было никакой кнопки, только осознание того, что ее не собираются оставлять в живых, и посвящают в планы из извращенного уважения к врагу. Наташа слышала за каждым его словом древний тоталитарный лозунг - ради высшей цели. Поэтому ей оказывали честь и благодеяние, рассказывали ради чего она умрет, словно надеялись, что тогда она сама побежит впереди всех, сдавать свою жизнь и свою волю. Ради высшей цели.        Когда-то давно эти слова звучали часто. Ради высшей цели, ради всеобщего блага. Но им никогда не говорили в чем состоит эта самая высшая цель и по каким критериям определяется благо. Наташа помнила, как ритмично и глухо по холодным плиткам стучали каблуки тяжелых ботинок Куратора, когда он шел вдоль строя, проверяя, как заправлены кровати, как одеты девочки. Ради высшего блага. Наташа никогда не задумывалась, а как выглядит среднее и низкое благо, и что это вообще за благо и для кого оно. Проект “Красная Комната”. Наташа помнила, как повторяла про себя эти слова, когда нажимала на курок в первый раз направляя пистолет на живого человека. Ради высшего блага. Это была Полина. Младшее ее на 3 месяца, ниже на 7 сантиметров, с голубыми кукольными глазами, светлыми пушистыми волосами, лицо в форме сердечка. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не тонкие, почти всегда сжатые в линию губы и слишком серьезный взгляд. Она спала на соседней кровати, тонкая и изящная, с трудом выполняла необходимый физический минимум и на крики и ругань Кураторов всегда сжимала тонкие губы и гордо поднимала острый подбородок. Она всегда просыпалась раньше всех, еще до того, как Куратор входил в спальню, всегда садилась рядом с Наташей в столовой и на лекциях, тихо разговаривала с ней в личный час, склонив голову, так что распущенные пушистые волосы щекотали шею и щеку Романовой; она научила заплетать ее косы. Когда Наташе исполнилось 15, ее отвели в Красную Комнату и дали пистолет. На самом деле комнаты была не красной, а серой и ядрено пахла хлоркой и страхом. В противоположном углу сидела Полина, но Наташа узнала ее только по тонким упрямо поджатым губам: светлые пушистые волосы спутались в грязный темный колтун, а большие красивые глаза заплыли отеками от синяков. Это было Посвящение. Полина оказалась слабее и младше, Наташе повезло, Полине - нет. После выстрела у Наташи тряслись пальцы и заложило уши. Она могла видеть только густые темные пятна на серой стене, на полу и спокойное выражение лица Полины; сладковатый медный запах крови и смерти перебил запах хлорки. Полина потом долго снилась ей такой - с печальными прощающими глазами, изломанная и хрупкая фигурка на темном фоне стены. Наташа боялась этой комнат и после Посвящения обходила ее стороной - стоило ей оказаться слишком близко к простой деревянной двери, как ее опутывало странное сочетание запаха меди с хлоркой, начинало тошнить. Тульский Токарева стал ее первым личным пистолетом. Она звала его про себя Полли, и долгое время отдавала предпочтение ему, сменив на более современный и менее приметный чешский CZ-75/85 только в конце 80-тых. ТТ до сих пор хранился в ее личной ячейке банка, Наташа просто не смогла от него избавиться. Ее первый пистолет. Ее первое убийство. Ее первая подруга. Ради общего блага. Она повторяла эти слова, пока убийство не стало рутиной, а насилие - привычкой. Она повторяла эти слова каждую ночь в холодной постели, вытянувшись под тонкой простыней, сжимая плечи пальцами, дрожа всем телом. Она оправдывала этими словами себя, Кураторов, Красную Комнату, боль, унижение, страх.        Но сейчас Наташа понимала, что никакого высшего или низшего блага не существует. Зато есть мораль, совесть, принципы, которые не оправдывают, но дают цель и причину, которые может и делают некоторые задачи труднее, но зато заставляют чувствовать себя личностью, живым человеком, а не просто безличностным придатком к пистолету.        Изначально сыворотку разрабатывали как лекарство для людей с аутоиммунными заболеваниями. Дать возможность детям дожить до 30-ти, позволить инвалидам снова ходить, вылечить рак на ранних стадиях. Но любые развития требуют влияние денег, и чем бы ученые не занимались, всегда найдется человек, который сможет использовать это как оружие. Так появилась идея о суперсолдате. От шанса исцеления до способности отнять как можно больше жизней. Все это было в интернете. Наташа позаботилась об этом. А Генерал Лукин просто нашел старые записи и разработки Гидры. Нашел файл Капитана Америка, тот, в котором была медицинская карта - больной астматик стал супергероем. Если воссоздать, а затем усовершенствовать сыворотку, кем станет Лукин? Это было его последним шансом. Наследников у него не было, так что он мог позволить себе потратить деньги на реновацию Гидры. Пусть они работают на него. В конце концов, однажды у них почти получилось. Кроме Зимнего Солдата в мире было еще 2 человека, в чьей крови было спасение Лукина. Стивен Роджерс - носитель оригинального состава сыворотки Эрскина. И Наталья Романова, 64 года от роду, гражданка СССР, немногим младше самого Лукина, единственная выжившая из программы “Черных Вдов”, после инъекции. Никто не давал Наташе больше 30. Никто из Мстителей не думал шутить про ее возраст. Даже Старк, после того, как данные появились в интернете, промолчал. Возможно, он знал с самого начала. Или это был тот самый момент, когда он вспомнил, что на самом деле не такой уж он и засранец, каким хочет казаться на публике.        Вместо кровати был матрас, а туалет заменяло стоящее в противоположном углу ведро. Наташа оценила и была польщена, что в кой-то веке ее расценивали по достоинству и сделали все возможное, чтобы лишить ее даже шанса на побег. Хотя намного больше агенту Романовой было бы приятнее найти расшатанный болт в раме кровати, трещину в керамической плитке, которую можно было ты разломать, или просто иметь возможность умыться над раковиной. Прошло 4 дня и 10 часов с того момента, как ее Corvette Stingray стал не большим, чем грудой металлолома. Наташа отслеживала время по своим биологическим часам, сверяя их с модными электронными часами на запястье высокого, сутулого рыжего паренька с небольшим брюшком, выступающим над туго затянутым ремнем. Он брал у нее кровь на анализ и недостаточно длинные рукава медицинского халата задирались почти до локтей. У нее брали кровь, лимфу, костную ткань и вообще все доступные ткани в ее организме. Проводили осмотры и сканирования. Агент Романова слушала о чем говорили вокруг нее, запоминала, пыталась говорить с теми, кто окружал ее, с тем рыжим пареньком. После первой же попытки ей прописали дополнительный уколы. Скополамин, барбитураты, LSD. Что-то из этого, или все сразу. У нее заплетался язык. Ее мыли, приковав к креслу. Кресло напоминало то, в которое сажали Баки, и за 4 дня Наташу начинало трясти от мысли о нем. Ей не старались причинить боль. По крайней мере, специально. Она была просто материалом для исследования, не противником или врагом. Ее не собирались физически или эмоционально ломать - только выцедить из нее все возможное, выжать, оставить сухую кожицу и выкинуть. Наташа не была уверена, сколько еще крови, лимфы и костной ткани она сможет сдать.        Она молча дышала, не пытаясь больше говорить. Язык заплетался, ее тошнило. Пальцы отекли и не сжимались, а на мочалку в которую превратились ее волосы, Наташе уже было все равно. Агент Романова с трудом перевернулась на спину, заставила себя расслабить каждую мышцу в теле и стала дышать, медленно и ритмично - вдох, выдох, вдох, задержать дыхание на 10 секунд, и так по кругу. Ей ничего не осталось кроме воспоминаний. Люди - просто скопление воспоминаний в дышащем трупе.        Наташа не справлялась. Шкала термометра за окном спустилась до отметки -20 градусов, а на календаре за 1964 год не зачеркнутыми оставались только четыре числа. Каждый вечер Куратор проходил через всю спальню, провожаемый молчаливыми блестящими глазами девочек из под одеял, и зачеркивал крест на крест черной ручкой очередной день, отмечая, что он закончен. И гасил свет. Сегодня вечером она не увидит этого. Не увидит, как чисел остается три, а потом два, а потом один, а потом уже и Новый Год, и фейерверк, и новая теплая одежда - вчера Наташа обнаружила небольшую дырку на пятке последнего целого носка. Но она все равно уже не получит новые, если сейчас не справится. Наташа должна отвлечься. Ее рот наполнился слюной - на прошлый новый год им подарили по плитке шоколада, молочного, с орехами. А еще ей подарили свитер. Большой и колючий. Теплый. Наташа в нем спала, ходила на тренировки, на лекции. Стирала сама, зашивала каждую дырочку. А спустя четыре месяца Куратор приказал ей снять его и выбросить. Она слишком явно показывала свою привязанность к вещи. Это было недопустимо. Их предупреждали. Никогда четко не говорили заранее, чем это будет, но всегда можно было догадаться, по лекциям, по рассказам Кураторов. Все было просто - лишить ее сенсорики, заставить чувствовать тревогу, исчезнуть во времени и пространстве. Особая комната, ее создание стоило больших денег - стекловолоконные акустические платформы, двойные стены из изолированной стали и бетон. Чем дольше Наташа находилась в комнате, тем больше она слышала - стук сердца, движение легких, скрежет зубов. Она сама стала звуком. Она не двигалась, сидела, сцепив руки на коленях и ждала. Стоило ей выпрямиться, как тут же начинала заваливаться в сторону. Еще 13 минут. Когда дверь открыли, Наташа почувствовала, услышала, как у нее по щекам текут слезы. У нее дрожали ноги, когда она выходила из комнаты. Куратор накинул ей на плечи плед, провел теплой ладонью по плечу: - Молодец, Наташа. Ты справилась. Ей стало тепло и легко. Она была благодарна за его слова, за его заботу, за его доброту. Куратор представлялся ей божеством, который одним движением руки может спасти ее. Кто владеет ее жизнь, ее дыханием, ее мыслями. Кто кормит ее, одевает, согревает. От нее требуется только подчиняться ему, беспрекословно выполнять каждое его слова. Это же не много, самая малость, за все то, что он дает ей. Если он и делает ей больно и плохо, только потому, что так надо. Она умирала. Снова, и снова, и снова... Ее душили, стрелялись холостыми в упор, топили. Наташа разучилась бояться умереть. Ее в очередной раз окунули головой в ведро с ледяной водой. Сначала это даже стало приятно, содранная щека и опухшая нижняя губа в холоде приятно заныли, затем воздух стал давить ей на горло, в ушах стучало, словно она слишком резко глубоко нырнула, следующего этапа - горящих легких - она не стала дожидаться. Весь фокус в том, чтобы заставить себя вдохнуть в тот момент, когда все инстинкты этому сопротивляется. Наташа закрыла глаза, и за мгновение до того, как вокруг нее наступила тишина и темнота, ей показалось, что она поняла, что-то важное.        Все свою жизнь Наташа боялась любить, запещала себе это делать. Будто это действительно могло помочь. Она представляла в своей голове небольшой рычажок, который мог просто отключить эмоции и чувства. Конечно его не было, но она притворялась достаточно долго. Достаточно долго, чтобы самой поверить, пока не встретила Баки. У Баки был странный взгляд, многослойный - пустая равнодушная поверхность и темный живой океан в глубине. Наташа пронесла воспоминания об этом взгляде через года, вместе с не-его-именем и тяжелой нежной болью.        - Наталья, защищай голову. Тебе ей еще думать. Ей столько всего хотелось ему сказать. Наталья - он произносил красиво и правильно; так по-взрослому и с уважением звучало для 17-тилетней Таши Романовой, которая не знала, что станет холодной, уверенной и смертоносной Наташей Романовой, Черной Вдовой. Никто из них не думал о том, что у них может быть какое-то будущее. 14 девочек, девушек, почти женщин, жили тем, что давали им сейчас. Их могли уничтожить в любой момент. Они научились не бояться, они насквозь пропитались лозунгами и слоганами. Идеальная интеллектуальная и физическая подготовка и недоразвитая эмоционально личность. Их научили драться, но не научили говорить. Из них создавали оружие, а не людей. Ее язык пропитался непроизнесенными словами.        - Наталья, где ты витаешь? Это третий раз. Вставай. Таша выплакала все слезы. Они просто кончились. Или текли по внутренней стороне глаз, так что никто их не видел. Наташа повзрослела резко и быстро, споткнувшись об эмоции. Ей было почти 18, и мир казался ей бесконечно жестоким. Через время, она поняла, что миру все равно. Но тогда она по-подросткову зло и категорично ненавидела Вселенную, отнявшую у нее ее первую любовь.        - Чем ты занимаешься? - Тренирую Вдов. - Нет. Остальное время. В свободные часы. Во время ужина. - … - Яков? - Я не знаю, Наталья. Я тренирую Вдов. Тренируюсь сам. У меня нет свободного времени. Наташа слышала от кого-то, что если дружба закончилась, то значит ее и не было. Но что делать, если человек, которого ты называл своим другом, тебя не помнит? Или, если между вами не только пустота его памяти, но и твоя прожитая жизнь? Можно ли считать, что это были другие люди: кто-то, кто меньше жил и кто-то, кто больше помнил? А те, кем сейчас стали вы - незнакомцы друг для друга со случайно знакомыми лицами.        Наташа Романова повзрослела. Перешагнула прошлое, оставила только нежно-болезненные воспоминания о темных глазах и хриплом "Наталья". С того момента прошло много времени. Она больше никогда не трогала выдуманный рычажок в своей голове - она давно перестала быть испуганной, затравленной девочкой. Эмоции не делали ее слабее - она держалась за них, перебирая в голове самый ценный из архивов - воспоминания о команде, о друзьях, о счастье, нежности, радости, уверенности в безопасности. Она закрывала глаза и не давала себе потерять надежду.        Если больно, значит жива. Боль - первый и последний признак жизни. Повышенная регенерация была преимуществом, но даже сейчас она не помогала. Теперь ей предстоят долго еще исключить из своего гардероба футболки - язвы на месте проколов и уже поджившие красные шрамы ярко выделялись на бледной коже. Когда она отсюда выберется ей придется провести лазерную коррекцию. Опять. Стоит вписать этот пункт в свою медстраховку - она обсудит этот вопрос с Фьюри, когда выберется. У нее было несколько планов, самый радикальный из них - покончить с собой. Мертвая она им бесполезна, иначе бы они убили ее уже давно. Сыворотку можно выделить только из живого материала. Самоубийство - тоже форма свободы. Но у нее были веские основания жить, поэтому это вариант отметался в сторону, как недопустимый, нужны другие сценарии. Они труднее, но агент Романова не ищет легкий путей. Героически умирать - это прерогатива Стива. Или Тони. Они оба все время пытаются это сделать. Она - Черная Вдова, она всегда выживает.        - Она может умереть. Наташа не видит того, кто говорит. Через открытую дверь просачивается стирильный запах больницы, а еще - сырости и влажной земли. У говорящего русский акцент и там, откуда он пришел, шел дождь. - Так сделай так, чтобы этого не произошло. Веки Черной Вдовы опущены, дышит она быстро и часто. Пот холодной и липкой пленкой неприятно стягивает кожу лица. Наташа видит блики, но не открывает глаз. Она должна убедить их, что ей нужен врач. Если они не хотят, чтобы она умерла.        Им всем здесь нужен врач. Возможно, они могли бы подать объявление в газету. Наташа знала только один способ излечения для таких идейных группировок - несколько обойм россыпью и 2 контрольных - в голову и сердце. Наверное, из нее получился бы неплохой медик - всем хватало бы только одного посещения. Наташа представила, как должно выглядеть такое объявление. Квалифицированные врачи окажут срочную помощь в лечении терроризма. Гарантия качества, быстро, дорого, с выездом на дом.        Наташа продолжала считать дни. Перебирала свой архив и позволяла телу привыкнуть к медикаментам, к потери крови, к боли. Позволяла окружающим думать думать, что она сдалась. Смирилась. Наташа помнила, как ее восхищали Кураторы, Учителя. Ее создатели. Ее мучители. Как она хотела доставить им удовольствие, сделать так, чтобы они гордились ею. Как она чувствовала себя мерзкой. Убогой. Жалкой. И от этого ярче и чище было ее желание выбраться и вернуться туда, где ей не нужно никому соответствовать. Где ее ценили такой, какой она была. Агент Романова дала себе 2 недели. 14 - хорошее число. Ей поверили. Даже оставили на несколько дней в покое - только ставили капельницы. На 8-ой день ее перевели в другую камеру, которая больше напоминать палату. Больше приборов. Больше света. Больше обзор. Ее начали недооценивать. Перестали считать угрозой.        Наташа часто видела детей, но она не сразу поняла, что это дети. Она замечала бесшумные тени, плавно двигающиеся между людьми, не замечаемые, смазанные. Она решила, что это порождение ее издерганной, износилованной препаратами нервной системы, поэтому она игнорировала их, так же как и остальные. Пока одна из теней не оказалась к ней слишком близко. Мальчишка остановился и повернул к ней голову. У него оказалось бледное, пустое лицо, такое, какое бывает у старлеток, колючих себе в каждую складку ботекс. Кукольное и фальшивое. Только в его глазах было что-то болезненно знакомое. Наташа вздрогнула, когда она поняла, что это. То, что у нее на родине называли "окопный коктейль", только более совершенная версия. Спирт и кокаин. Ни боли, не страха, ни сна. Она видела, как такой коктейльчик применяли несколько раз, и с первого раза узнала это пустое выражение лица, бледное лицо, расширенные зрачки, лопнувшие белки, капли пота над верхней губой. Она помнила, как ей попалась статья, которую тот же Беннер разнес по буковкам как негуманную и непредсказуемую. Выделение гена война у детей - моноаминоксидаза А или МАО А - активирование этого гена и превращение таких детей в оружие. Отморозки. Так у них называли таких детей - эмоциональная заморозка, ничего не растет, ничего не развивается, а значит, такой человек способен на все. Она смотрела на темную радужку, расширенные зрачки, темные следы на тонкой коже, несколько раз сломанные переносицу, белые давно зажившие шрамы, россыпь веснушек. Пропавшие дети. Ненужные дети. Никто их не ищет, потому что для взрослого мира их никогда не существовало. Наташу затошнило. Дети неприкосновенны. Они - глина из которой взрослые лепят будущее. Главные человеческий ресурс, которые Гидра смогла приспособить под свои нужны - намного легче вырастить своих собственных, верных убийц, чем нанимать сторонних, со своими взглядами, принципами, понятиями. Уничтожить личностный фактор вместе с личностью. У нее никогда не будет детей, Гидра об этом позаботилась. Наташа перевернулась на бок, свесилась с матраса и ее вырвало. Агент Романова отползла в сторону, прижалась затылком к холодному полу; трещина на потолке разрасталась трезубцем, темные рытвины на грязных плитках фанерного потолка. Такой же потолок был у нее в школе. Худая рыжая растрепанная девчонка со злым взглядом приходила в пустой класс, запирала за собой дверь, откидывала голову назад и слушала. Звуки из открытых окон смешивались со смехом и криками с детской площадки. Наташа закрыла глаза. Она вспомнила седые волосы затянутые в пучок, деревянные бусы на массивных запястьях, скрипучие туфли со стертыми каблуками и высокий голос: Грубым дается радость, Нежным дается печаль. Мне ничего не надо, Мне никого не жаль. Жаль мне себя немного, Жалко бездомных собак…        Вот на кого они были похожи. На бездомных собак. Испуганную свору, сбившуюся в стаю, отупевшую от страха и голода, готовую выполнять любой приказ за мнимое подобие заботы, которое давала им Гидра, Кураторы. Она тоже была такой псиной, была готова загрызть любого за “ты справилась, Наташа”. За еще один теплый свитер. За плитку шоколада. За осознания, что она нужна и важна. Только разница между собаками и людьми была в том, что подобранная и накормленная дворняга никогда не укусит того, что ее накормил. Опыт, сын ошибок трудных, воспитывал таких, как она, как эти дети взрослели, накапливался вместе со знания; и они начинали понимать разницу между настоящей заботой и тем, что давали Кураторы. И тогда они взгрызались в чужие руки со всей силой, мстя за годы боли и унижения. За отнятые эмоции, сломанные души. Несчастные дети ожесточаются. Впитывают в себя то, что дает им окружение, как губка. Их злость и жестокость кристаллизуются, чувствуются почти на метафизическом уровне. Что станет с этими детьми, выращенными на наркотиках?        - Я не могу иметь детей. Пицца пахнет восхитительно - плавленным сыром, томатным соусом и пепперони. Кто-нибудь должен рассказать Бартону, что есть и другая еда. - Ну, я тоже. Когда он поворачивается к ней, спинка дивана тихо скрипит. От лучника пахнет пивом и пылью. Ей хочется смеяться над его серьезным лицом и дурацкой прической. - Ты дурак, Клинт. Несколько минут они сидят молча. Смотря на сменяющиеся кадры на экране, но смысл от них ускользает. Бартон допивает бутылку и ставил ее на пол рядом с другими. В холодильнике есть еще несколько бутылок. - А ты хотела бы? - Не знаю. Иногда я думаю об этом. Какой я была бы матерью. Каково это - воспитывать детей. Наташа может быть с ним честной. Клинт просто слушает. Он не осуждает, не жалеет. Дает ей выговориться. - Ты смогла бы уйти из ЩИТа? - Иногда я думаю, что да. - Иногда? - А потом ты выкидываешь очередной фортель и я думаю, что у меня и так есть ребенок. Наташа толкает его коленом, заставляя убрать ноги с журнального столика. Лучник задевает стопами бутылки и те раскатываются по полу. - Ха. Всегда к твоим услугам, мамочка.        Наташа почувствовала себя как человек, живущий рядом с водопадом. В какой-то момент она просто перестала слышать шум воды. Сегодня был 14-тый день. Дверь открылась. Она справится.