Сказки северного взморья

Среди множества хасажанских стойбищ, раскиданных по взморью от острова Зеленого Змея на западе до заболоченных лесов на востоке, не найдется существа более забитого и бесправного, чем девка-рабыня. Их продают дешевле, чем собак, а кормят хуже, чем свиней. У рабыни нет ни свободы, ни имени, она живет в клетке и служит утехой всякому, кто ее пожелает. Если у рабыни рождается дочь, их обеих приносят в жертву Зеленому Змею. Этхо спас себя и мать: он родился мальчиком. Безымянная рабыня прижала его к груди и долго молчала, потому что у нее не было сил плакать. Этхо открыл глаза и впервые посмотрел на мир. Мир посмотрел на Этхо пасмурным небом за прутьями клетки, вуалью спутанных волос матери, глазами стервятников и остроконечными крышами шалашей. Мир намекал Этхо, что их знакомство не продлится долго, ведь место и время для рождения оказались далеко не героическими. Но Этхо уже разевал рот, прося еды, и смотрел-всматривался голубыми глазами во все вокруг. Мир казался ему чудесным местом, в котором стоит задержаться подольше. Редкая рабыня доживает хотя бы до пятилетия своего сына. Захваченные в плен, купленные на торгах, они угасают за считанные годы. Из раннего детства Этхо запомнил загон, солому пополам с грязью, тучных свиней и розовых поросят вперемешку с годовалыми детьми. У свиней всегда было молоко, важно только пробиться к нему, растолкав других. Этхо помнил, что соломинки желтые, а оградка загона покрыта мягким зеленым мхом. За эту оградку он цеплялся, пытаясь встать, но плюхался обратно. За оградой Этхо видел других детей – настолько взрослых, что умели бегать. А еще – шалаши из лапника, поджарых собак и оскаленную морду на высоком столбе. Все это было очень интересно, и Этхо мог часами рассматривать жизнь за пределами загона, лишь голод заставлял его возвращаться к толкотне и дракам около свиньи. Однажды Этхо научился стоять на ногах и не падать. А вскоре сумел перешагнуть ограду свинарника. Мир саркастично расхохотался: их встреча явно подходила к концу. Старшему из детей было четырнадцать. Они называли себя стаей и шатались по стойбищу, заглядывая во все щели и уголки, откуда не гнали взрослые. Этхо узнал, что оскаленная морда на столбе вырезана из дерева и принадлежит Зеленому Змею, их тотему. А в шалаши заглядывать себе дороже, иначе побьют. Зато к рабыням в клетках можно подходить сколько угодно: хочешь - дразни их, хочешь - просовывай голову между прутьями и тогда, возможно, тебе вычешут блох. Еды, правда, не дадут. В стае постоянно дрались, но уже не за место у свиньи, а за содержимое погнутого котла, куда скидывали все съестное, что могли отыскать, а потом варили на огне рядом с котлом взрослых. После особенно яростных драк в стороне оставались лежать те, кому не повезло. Их выбрасывали в загон со свиньями, как было принято у взрослых. Ночью стая спала всей кучей: так теплее. Важно было соблюсти тонкую грань между слабостью и нахальством: если будешь робким, то околеешь снаружи, а если дашь в зубы слишком многим, во сне тебе сядут задом на лицо и задушат. Однажды так задушили вожака стаи. Он был толстый, потому что у котла всегда расшвыривал мальчишек помладше. - На кой выбрасывать такую тушу свиньям? – вопросил новый вожак, победно пиная труп предшественника. – Давайте зажарим его и съедим сами. Но наесться не удалось. Едва начали прикидывать, как половчее насадить тело на палку и подвесить над костром, замысел разгадали взрослые и отлупили всех, кого смогли поймать. Оказалось, мертвечину дозволено жрать только свиньям и Зеленому Змею. - Что такое тотем? – спросил Этхо, когда научился говорить. - Тотем и всё, чего тут непонятного! – растолковали ему. – Он тут главный, но бояться надо взрослых с плетками. С плетками были почти все взрослые в стойбище, и детей они ценили гораздо меньше, чем поджарых собак. Самая большая плетка была у верховода, вожака взрослых. - А почему тотем главный, но слушаются все верховода? – пытался понять Этхо, потирая первый красноватый след от плетки. - Потому что тотем далеко, а верховод близко и дерется! В этом была какая-то сокровенная тайна, но Этхо очень долго не мог ее постичь. А время шло. За дождливой осенью наступали снежные зимы, непременно голодные, когда ешь даже собственные ногти и волосы, а снежинки падают, падают, крупные и узорчатые, сияющие, как драгоценные камни из обоза с награбленным. Падают на босые ноги и не тают. Потом наградой тем, кто сумел наесться и не замерзнуть, приходили вёсны. С первых теплых дней стая убегала из стойбища в ближайший лес, и с деревьев пропадали почки, молодые листики и кора вместе с короедами. Мох перекапывали в поисках прошлогодних ягод, дупла и ветки – в поисках гнезд. Грызли даже шишки, еще заиндевевшие после морозов. Однажды весной выглянувшее солнце впервые посмотрело на Этхо внимательно и сыпануло ему на нос десятка три золотистых крапинок. А летом Этхо в голову пришла первая Мысль. Она была настолько удивительной и простой, что Этхо не понимал, как до такого не додумались прежде. Целый день он вертел свою Мысль так и эдак, а потом пошел делиться с вожаком стаи. - …Вот если бы большие не откидывали маленьких от котла, то маленькие бы не умирали от голода. Котел ведь большой, еды бы всем хватило. Мир, с которым Этхо тоже поделился Мыслью, тревожно зазвенел и предрек, что вот теперь-то они точно распрощаются. С такими Мыслями не живут. Но вожак был сыт и благодушен, поэтому всего-навсего оттаскал Этхо за уши и посоветовал засунуть Мысль туда, откуда она появилась. В то лето пастбища отдалились, стало нечем кормить лошадей. Верховод велел сниматься с места и сам погрузил на длинную телегу тотемный столб. Ватага - две-три сотни взрослых воинов, что сами себе хозяева – села на коней. Затоптали большое кострище в центре прежнего стойбища, разрушили бесполезные теперь шалаши из веток и шкур, покидали в обозы добро, за обозами привязали свиней, собак и рабынь, а детям велели бежать следом. Примерно тогда Этхо в голову пришла вторая Мысль, что детей можно было бы усадить в обозы, да и рабынь, валящихся с ног, тоже, но озвучивать ее было некому и незачем. Тяжело идти за обозом целый день. Солнце еще толком не поднялось, а ноги уже разболелись так, что невольно завидуешь тому вчерашнему взрослому, которому сперва разбили все лицо, а потом отрубили ноги, руки и голову. Когда чего-то нет – оно и не болит. А кругом – мир. Огромный, прекрасный, с разнотравными лугами, лесами, полными мягкого мха, и полосой соленого моря вдалеке. А по другую сторону из горизонта вырастают синеватые в белых прожилках горы. Они кажутся отвердевшим продолжением облаков. До них как будто близко - только привстань на цыпочки и дотронешься. Но в то же время Этхо не знал никого, кто трогал бы горы руками. Над головой кричат острокрылые чайки, а стервятники с их гнездами остались далеко, на том стойбище. Жужжат черные тяжелые слепни, так и норовят укусить. Но если быть достаточно ловким, то можно поймать слепня и съесть до того, как он решит полакомиться тобой. А вот бабочки хоть и яркие, но совсем не вкусные. На них здорово смотреть. Когда бабочка садится на цветок, у нее появляется длинный носик, тонкий, как волосок, которым она ест. Этхо сам догадался, что бабочки садятся на цветы, чтобы их есть. А еще бабочки не дерутся друг с другом и не пыряют втихаря ножами. …У одного цветка кормились сразу три бабочки. Этхо сперва засмотрелся на ходу, а потом сел, завороженно глядя, как их тонкие носики по окончании трапезы сами собой сворачиваются в колечки. Мимо проезжали кони, таща обозы, мяли траву свиньи, беззвучными вздохами вырывалось горе рабынь. А Этхо сидел в стороне и пытался представить, на каком языке говорят между собой бабочки. Вдруг кто-то сцапал его за шиворот и потащил за собой. Этхо забрыкался, пытаясь вырваться, поднял голову и увидел взрослого мальчика лет семи. Мальчик так и сказал: - Мне лет семь. А тебе лет пять, и ты дурак. А ну, помчали на обоз! Они и вправду помчали, да так резво, что сумели догнать последний обоз и на ходу в него запрыгнуть. Здесь, на рассохшихся от сырости досках телеги лежали вперемешку ткани, меха, золотая посуда и прочее добро из шалашей. Мальчик устроился на парчовом тюфяке и пригнулся, чтобы его голову не видел возница. - Ты дурак, - повторил мальчик. – Кабы не я, ты бы остался один в поле, и тебя бы сожрал Серый Барс. Знаешь, кто это? И я не знаю, но сожрал бы. Тебя как зовут? Никак? Будешь зваться Этхо. Этхо, ты знаешь, что такое брат? Новонареченный Этхо не знал. Мальчик снизошел до объяснений. - Брат – это когда из одной девки вылезли и рожами похожи. Ты такой же белобрысый, как я, значит, ты будешь мой брат. И я буду твой брат, а то без меня ты пропадешь. Этхо очень понравилось иметь брата. Брат любил поговорить и не ленился отвечать на вопросы, даже если сам не знал ответа. Когда Этхо делился с ним очередной Мыслью, брат не давал затрещину, а удивленно заглядывал ему в рот, чтобы понять, откуда такая Мысль вылезла. Брат рисовал на засохшей грязи разные загогулины, а Этхо любил их в точности повторять. Когда он правильно выводил особо замысловатую загогулину, брат довольно жмурился и говорил, что Этхо не совсем дурак, а только если на бабочек смотрит. Брат сказал, что новое место стойбища гораздо восточнее прежнего. Восточнее – значит, поближе к морянам. - Что такое моряне? – тут же спросил Этхо. - Люди вроде нас, - брат сплюнул сквозь зубы. Так он старался выглядеть взрослее. – У них есть золото, которое мы отберем. Новые ткани, новые рабыни. Это хорошо, сытнее жить будем! Море было совсем близко, и брат научил Этхо убегать туда из стойбища, чтобы ловить крабов и рыбу. Этхо собирал на мелководье витые ракушки и подолгу рассматривал их. Брат по старой привычке называл Этхо дураком и говорил, что ракушки надо бить о камень и жрать то, что внутри. Но Этхо было жалко бить ракушки, поэтому брат занимался ими сам. Так прошло лето, а потом и осень. …Одну из ночей стая встретила в лесу – ходили обдирать кору и искать под снегом съестное, но забрели так далеко, что не успели вернуться в стойбище до темноты. Их было десятеро: вожак – самый старший, уже почти воин; четверо мальчишек лет двенадцати, Этхо с братом и безымянная мелюзга. Ночевать решили под елкой. - Это ничего, - говорил вожак, растирая красные от холода пальцы. – Главное, чтобы нас не занесло к болотным пучеглазикам. На сей раз любопытно стало не одному Этхо, поэтому вожак объяснил: - Болотные пучеглазики – это такие твари, которые живут в лесах близ морянского Городища. У них пасти больше, чем они сами, а в каждой пасти зубищи – острые, как кинжалы, и не пересчитать. Наваливаются стаей и сжирают, мокрого места от человека не остается. Сами они зеленые, как мох, но глазищи круглые и светятся. Потому их и прозвали пучеглазиками. Так что в морянские леса соваться – себе дороже! - А они съедобные? – спросил кто-то. Вожак отвесил дежурную затрещину и отмахнулся: - У них в брюхе вода болотная. Потому эти твари еще голоднее нас. Этхо было сложно представить кого-то голоднее себя, но встречаться с болотными пучеглазиками не хотелось. В темноте леса под невесомым слоем снега хрустнула ветка. Потом еще одна и еще. Приближалось что-то, пахнущее опасностью, и стая плотнее сбилась в кучу под елкой. Страшно было даже дышать. - Да ну, не пучеглазики это, - неуверенно сказал вожак. – Лес обычный, не заболоченный… Но тут распахнулись веки снеговых туч, открывая яркий серебряный зрачок луны. И вместе с луной вокруг елки зажглись десятки желтых глаз. - Волки! – хрипло выдохнул кто-то. Одна стая пришла поохотиться на другую. Этхо подумал, что волки, может, и не голоднее их самих, но уж точно сильней. Дети сгрудились за вожаком, вжимаясь друг в дружку. Были на время позабыты даже вечные распри у котла. Вожак провернул в пальцах длинный кинжал и переглянулся с мальчишками постарше. Волков было слишком много. Один из старших сцапал Этхо за ворот драного кафтана. - Нет, - загадочно сказал вожак. – Этот слишком мелкий, на один зуб. Этхо отпустили и взялись за брата, сидевшего рядом. - Нет! – заорал он, пытаясь вырываться. – Ни за что! Но вожак просто приподнял его над землей, а потом с размаху бросил в центр волчьей стаи. Треск, скрип лап по снегу, влажно-хрусткий звук, от которого мурашки пробежали по телу. Крик, сначала усилившись до воя, оборвался. - Чего встали, дёру все! – яростно шепнул вожак, и мальчишки со всех ног бросились прочь из-под елки. Только в стойбище Этхо окончательно понял, что брата у него больше нет. *** Грамотный человек в стойбище – редкость. Вот на острове Зеленого Змея, говорят, все сплошь грамотные. Неудивительно, ведь там живет тотем. На остров приходят лучшие воины, каждое стойбище раз в год отсылает богатые дары золотом и рабынями. Попасть на остров Зеленого Змея и остаться – мечта любого воина или мальчишки. Но не всякий хочет быть убитым, если не придется ко двору, а угодить островитянам непросто. Так на кой учиться грамоте там, где уважают силу? Но в бухты год из года причаливают корабли с парусами из пальмового сукна. Купцы и купчихи с кожей цвета дубовой коры сходят на берег, чтобы торговать. Они привозят рабов, оружие, ткани, сладости и благовонные масла, а покупают еще рабов, золотую и серебряную посуду, меха и драгоценности. Тахаимские купцы говорят на другом языке, а еще любят составлять списки товаров. Каждую осень приезжает сборщик дани с острова Зеленого Змея. Он требует отчета, сколько воинов в стойбище, сколько рабов, детей и пленных было принесено в жертву тотему, сколько добра награбили за год. На пальцах и на словах не объяснишь, приходится писать. Наконец, пленные моряне не говорят по-хасажански, но могут рассказать, как ловчее подобраться к их Городищу. Если, конечно, правильно спрашивать и понимать ответы. Вот и получалось, что грамотный человек, даже если он не самый сильный воин стойбища, ценился высоко. Шалаш писаря-толмача стоял неподалеку от шалаша верховода. На грабежи писарь не ходил, но ему всегда привозили богатые дары. Все знали, что писарь ест досыта, пьет брагу, носит теплую одежду и новые сапоги. По весне стайные мальчишки собрались у шалаша писаря-толмача. Прошел слух, что верховод велел писарю немедля завести подрабка. Подрабками называли тех, кого взрослые ватажники брали себе в услужение. Подрабку дозволялось спать в шалаше хозяина, лакомиться объедками и перенимать умения, а когда он вырастал и становился самостоятельным, его положение в ватаге могло быть не хуже, чем у бывшего хозяина. Что и говорить, не было в стае дураков, которые не хотели бы стать подрабками. Этхо не особенно надеялся удостоиться такой чести. Ему редко удавалось протолкаться первым к котлу с едой, а в подрабки драка будет куда серьезнее. Вон, писарь еще в шалаше, а старшие уже разминают кулаки. Лучше уступить, чем потом валяться в загоне со свиньями с проломленной головой. А мир расцветал. В ветках шалаша паук сплел кружевную паутинку, всю в капельках росы. Но вот в ловушку попалась муха, и роса брызнула во все стороны, скрывая паутинку от глаз. - …Ни один шкуренок не годится. Этхо поднял голову: это вышел писарь-толмач. Он был вчетверо толще любого воина. Его красноватые заплывшие глаза смотрели с ленцой. Плечи покрывала меховая накидка. - Меня возьми! – баском крикнул вожак. Почти взрослый, уже пил брагу, ходил в набеги и даже украл где-то настоящий меч. Но писарь лишь брезгливо скривился. Из шалаша показался верховод. Могучий, поджарый, увешанный золотом, оружием и оберегами Зеленого Змея, он глядел на мальчишек, щуря единственный глаз. - …А я сказал, ты возьмешь одного из них. - Не годятся, - писарь рубанул ладонью. Больше никто из стойбища не осмеливался говорить с верховодом в таком тоне. - Возьмешь, пьянь болотная! – прикрикнул верховод. – Не то… Он замахнулся широким ножом, метя в толстое пузо. Писарь-толмач посмотрел на верховода злым взглядом, но на сей раз перечить не осмелился. Выдернул из стены шалаша палку, быстро начертал ею на земле несколько линий, а потом так же быстро стер. - Все видели, шкурята? – рыкнул он на мальчишек таким же злым голосом, каким обращался к нему верховод. – Кто повторит, того возьму подрабком. Этхо послюнил палец и сел на корточки. Задание показалось ему странно простым. Загогулины брата были сложнее. К его удивлению, ни один из мальчишек не сумел повторить линии в точности. Кто-то вовсе не рассмотрел, кто-то чертил на земле совсем несуразное, другие и не пытались. Писарь-толмач удовлетворенно оглядел всеобщее смятение и открыл было рот, но тут наткнулся взглядом на линии Этхо. Глаза писаря расширились. - Этот, - буркнул он, вытаскивая Этхо за шиворот. – Больше никого не возьму! …Спустя время Этхо узнал, что линии, которые его новый хозяин начертил на земле, были знаками хасажанского языка. *** Этхо учился быстро. Хозяину достаточно было единожды написать знак на земляном полу шалаша и сказать значение. Этхо догадался, что поначалу хозяин никак не мог поверить в такую прыть подрабка. Он мог разбудить Этхо среди ночи и велеть писать все, что было показано днем. Но единожды увиденные знаки навсегда оставались у Этхо перед глазами, хотя он очень долго не догадывался, что такой удивительный дар достался в стойбище ему одному. Хозяин учил Этхо читать по-хасажански, по-тахаимски и по-морянски. - Почему языки такие разные? - спрашивал Этхо. - Не твое дело, - объяснял хозяин. В свои шесть лет Этхо уже понимал, что так говорят те, кто не знает ответа. - Зачем записывать то, что говоришь? - уже осторожно, опасаясь нарваться на плетку, интересовался он. - Чтобы книги были, - отмахивался хозяин. - А что такое книги? - Писанина о чем-нибудь, - тут хозяин расправлял плечи и щеголял знанием: - Если много книг, это зовется библиотекой! У хозяина в шалаше была огромная библиотека: целых четыре книги и свиток. Библиотека лежала в сундуке поверх тряпья, под замком, чтобы не добрались крысы. Одной из обязанностей Этхо было гонять крыс изо всех закутков шалаша, поэтому ему было позволено брать ключи от сундука. Листать книги тоже никто не запрещал. Первая книга, которую прочел Этхо, была на морянском и называлась: «Дополненный перечень трав лекарских, трав съедобных и ядовитых, а также грибов и кореньев во всем их великом множестве». Поначалу Этхо прельстило слово «съедобный», но, открыв книгу, он больше не смог от нее оторваться. Его завораживал сам процесс складывания палочек, кружочков и клинышков в цельные знаки, а знаков - в осмысленные слова. А уж содержание этих слов... До сих пор Этхо и представить не мог, что каждая травинка в лесу имеет свое название. И если, например, у тебя болит живот, то не просто так, а оттого, что ты съел в лесу что-нибудь ядовитое. А еще в лесу можно найти травы, от которых живот пройдет. Три дня Этхо не ел, не пил и не спал, тайком жег по ночам лучины. Он прочел «Дополненный перечень» от корки до корки, потом открыл на первой странице и перечитал еще раз. Если прежде у Этхо в голове водилось по две-три Мысли, то теперь их стало так много, что невозможно было понять, за какую хвататься. Окружающий мир, и без того огромный, расширился до совсем немыслимых пределов. Во сне Этхо видел липовый цвет и мухоморы, ему являлись сосновые и еловые шишки, требуя отличить их друг от друга, полынь врастала в землю длинными корневищами, а кислица едва-едва касалась почвы. Этхо жалила в босую ногу уже не просто «какая-то дрянь» - то были осот, крапива и репейник. Листья из «больших» и «маленьких» превратились в лопуховые, осиновые и берёзовые. А подорожник, оказывается, лечил раны, правда, извернуться и приложить его к исполосованной хозяйской плеткой спине было трудновато. Спустя две недели знания улеглись настолько, что Этхо рискнул сунуться с ними в стаю. Но едва он начал объяснять хотя бы то, что травы делятся на съедобные и несъедобные, его попытались отлупить. Хасажанские мальчишки полагали съедобным все, что глотается, включая камни и глину. Прикладывая подорожник к свежему синяку под глазом, Этхо сделал вывод, что никакие новые знания, даже самые полезные, не властны над теми, кто не хочет ими воспользоваться. Когда в лесу не осталось ни одной былинки, не сверенной с картинками из «Дополненного перечня», Этхо внезапно осознал: такой ураган в его мыслях устроила одна-единственная книга. А ведь их у хозяина в библиотеке целых четыре, не считая свитка! Какие же сокровенные знания могут крыться в них? На сей раз Этхо выбрал книгу потолще, чтобы вычитать побольше. Но его ждало разочарование. Книга была на языке солнечного Тахаима, и в каждой главе сперва описывалось кормление женщины всякой снедью, а потом то, чем каждый вечер занимались воины стойбища с рабынями. На прилагавшихся картинках это, правда, выглядело немного иначе. Этхо добросовестно прочел и эту книгу, вынеся твердое убеждение, что если зачем-то захочется, чтобы девка-рабыня не скулила, когда ляжешь на нее, надо страницы три рассказывать, какая она красивая, накормить от пуза сладостями и подарить что-нибудь золотое. Третья книга тоже была написана по-тахаимски. Этхо зазубрил ее наизусть, но не понял ничего. Нет, отдельно и знаки, и слова были знакомые: «жизнь», «смысл», «размышление», «река», «вечность» и тому подобное. Но вместе они складывались настолько причудливо, что разобраться не удавалось. Даже картинок не было. Однажды Этхо подсмотрел, как хозяин, выпив с полбочонка браги, перелистывает книгу и горько рыдает над каждой страницей. После этого Этхо решил, что там зашифрована очень грустная история, но прочесть ее можно только спьяну. Что такое «шифр», Этхо уже знал. Хозяину время от времени приносили глиняные таблички, испещренные бессмысленным набором знаков. Их нужно было переписать на дорогой пергамент, сберегаемый для этого случая, а потом передать верховоду, чтобы отправил с гонцом на остров Зеленого Змея. Однажды Этхо полюбопытствовал, кому на острове будет интересно получать с гонцом всякую бессмыслицу, и хозяин объяснил, что знаки сложены в шифр, сохраняющий смысл от посторонних, и не их ума дело, как на острове это будут читать. Уже без прежнего ожидания восторга, но все еще охотно Этхо взялся за четвертую книгу. Она была с картинками и писана по-морянски, точь-в-точь как «Дополненный перечень». Этхо счел это добрым знаком. На первой странице он прочитал: «В славном Мореграде, да подле Змея Синего в море глубоком, да у князя в почете, да у люда, солнце чтящего, в уважении жил да был...» Этхо не знал, что означает слово «Сказки» на обложке. Когда-то оно было выложено драгоценными камнями, но теперь от камней остались только пустые дырки. От страниц несло плесенью, до корешка все-таки добрались крысы, но какое это имело значение по сравнению с тем, что было написано в книге. Как в омут, Этхо с головой ухнул в удивительную жизнь людей славного Мореграда, избравших тотемом Синего Змея. Там были справедливые князья и смелые княжичи, мудрые Кормители Тотема и искусные мастера. Поднимая глаза от книги и оглядываясь вокруг, Этхо поражался, насколько непохожа жизнь стойбища на изображения с цветных картинок. - Мореград - это где? - спросил он однажды у хозяина, не особенно надеясь на ответ. Но хозяин неожиданно усмехнулся, вспоминая что-то приятное. - Полдня пути отсюда на запад вдоль берега моря. Половина моей библиотеки оттуда, - он мечтательно зажмурился. - Был великий поход, не то что нынешние. Зеленый Змей самолично летел впереди войска. Столько золота, женщин! Змей был грозен, пьян и вместе с ним все мы опьянели. Море побурело от крови дохлых морян... - Морян? - удивился Этхо. - А разве в Мореграде живут моряне? Те самые, которые в Городище на болотах? - Они, - хозяин осклабился и дёрнул подрабка за волосы. - Скоро мы доберемся и до Городища. Наступила и прошла колючая зима, но в этот раз Этхо тепло жилось в хозяйском шалаше и сладко спалось на дерюжном коврике у порога. Этхо едва заметил зиму: он переписывал таблички, ловил крыс, бывал бит и руган. И, конечно же, читал. Он выучил всю библиотеку наизусть. Пергаментный свиток единственный оказался написан по-хасажански. Там рассказывалось, как надо убивать жертв у тотемного столба, чтобы Зеленый Змей напился их крови. В свитке было написано, что тотем каждую неделю облетает стойбища и забирает от столбов тела жертв, а взамен оставляет обломки камней для оберегов, что носили взрослые. Этхо целый месяц караулил у столба, чтобы поглазеть на Зеленого Змея, и однажды в лунную ночь увидел, как в темноте неба развернулись гигантские крылья, поблескивающие и полупрозрачные. Змей был беззвучен и почти невидим, но Этхо хватило силуэта. И подумалось: ведь Синий Змей морян - тоже тотем, охраняющий свой народ. Как вышло, что хасажане запросто грабили Мореград? Ответ на свой вопрос он получил очень скоро. Растаяли зимние снега, минула весна, и наступило седьмое лето в жизни Этхо. *** Этхо охотился на крабов у берега моря и вспоминал брата. Иногда представлял, как рассказывает ему все, о чем удалось прочитать, и тогда ненароком принимался разговаривать сам с собой. - Вот мы просто ловим крабов и едим, - рассуждал Этхо, поудобнее перехватывая увесистый булыжник, чтобы разбить крабу панцирь. - А ведь они бывают коричневые, синеватые, белые и желтые, совсем черные или в наростах ракушечника. Может, крабы, как и трава в лесу, тоже все разные? Одним крабом можно вылечить, другим - отравить... Тут Этхо стало страшно, что он сейчас, возможно, ест ядовитого краба, поэтому он поскорее, чтобы не передумать, запихнул в рот содержимое клешни и продолжил: - Но вот где бы я хотел оказаться, так это в Мореграде. Там есть справедливый князь, смелый княжич и прекрасная княгиня. Кормитель Тотема мудр, как солнце, а в колодце живет говорящая лягушка, которая исполнит любое желание, если слушаешься отца с матерью и помогаешь им по дому. У Синего Змея четыре длинных уса, а тотемный столб украшен ракушками и лазуритом. Красиво, наверное!.. Этхо в очередной раз вспомнил, что хозяин говорил, будто Мореград совсем недалеко. Зимой и весной пускаться в дорогу холодно, но сейчас уже лето. Этхо колебался. Хозяину не нравилось, когда подрабок отлучался надолго, но возможность поглазеть на Мореград стоила взбучки и побитой спины. Этхо доел краба и решительно зашагал вдоль берега на запад. Он теперь знал, что такое стороны света. Идти пришлось долго. Солнце, в начале пути стоявшее высоко, минуло полнеба и начинало клониться к закату, слепя глаза оранжевыми лучами. Не единожды Этхо порывался вернуться. Но мысль, что он уже почти у цели и вот-вот увидит Мореград из сказок, заставляла его идти вперед. Наконец на фоне солнечного блюдца показался четко очерченный силуэт остроконечной башенки – точь-в-точь как на картинке. У Этхо перехватило дыхание. Ему казалось, он очутился в книге, и сейчас из-за каменных стен славного Мореграда выйдут навстречу усталому герою и справедливый князь, и смелый княжич, и мудрый Кормитель Тотема. А Синий Змей лишь мелькнет в поднебесье огромными крыльями и стрелой уйдет в море. Иного и не нужно. Здесь побережье делало крутой поворот - начиналась бухта. Этхо про себя назвал ее Мореградской. Последние полверсты до заветного поворота он бежал со всех ног, забыв об усталости. А увидев, что за поворотом, остановился как вкопанный. Мореград был здесь. Такой, как на картинках - стены, дома, башенки. Только в белой стене зияли широкие проломы, окна домов были темны и мертвы. Тишина стояла над славным Мореградом, и такая оглушительная, что нечего было и думать найти тут хоть кого-то живого. Этхо медленно подходил ближе, и его внимательный взгляд различал все новые подробности. Горы битого обугленного камня. Сажа на стенах, проломленные крыши. Череп в островерхом шлеме. А шлем - совсем как с картинки, только закопченный и погнутый... Но самая страшная находка ждала Этхо на берегу бухты. Исполинский хвост из выбеленных временем позвонков лежал на песке. Точно зачарованный, Этхо пошел вдоль хвоста в глубину городских руин. Позвонки становились все толще, попадались раздробленные кости когтистых лап. Этхо вышел на главную площадь, которую до деталей помнил по картинкам. Однако ее трудно было узнать. От княжеского терема осталась лишь та самая башенка, которую Этхо видел издалека. А поверх развалин терема лежала огромная голова с обломанными клыками. Поодаль, уже погрузившийся в дерн, валялся тотемный столб. Все его убранство было снято, осталось только гладко отполированное дерево с остатками некогда ярких красок. В носу защипало. Этхо пришло в голову, что ему следует испытывать радость: ведь Синего Змея убил не какой-нибудь посторонний тотем, а хасажанский. Но радоваться не получалось. Ради чего понадобилось разрушать такое красивое место? Ради золота, рабынь, драгоценных камней? Но где теперь все это? У морян золото сверкало, а у хасажан валялось в грязи и по сундукам. Этхо казалось это неправильным, некрасивым. Интересно, почему поссорились моряне и хасажане? Почему нельзя было дружить, как в сказках? Тут Этхо вспомнил стойбище, мальчишечью стаю и подумал, что хасажане и между собой дружить не слишком умеют. А может, всему виной вражда тотемов? «Или, - пришла вдруг шальная Мысль, - Зеленый Змей?..» Этхо подумалось, что нужно возвращаться в стойбище, и как можно скорее. Заря догорает, сию минуту он должен в шалаше подавать хозяину брагу. - Все равно до ночи не успею, - сказал Этхо алому краешку солнца. И прибавил по-морянски: - А утро славный герой встретит в пути не длинном, не коротком, а только истопчет ровно тридцать железных башмаков... А волки серые, загривки сивые, очи голодные, очи янтарные будут смотреть ему в спину... Интересно, здесь водятся волки? Он осмотрелся, ища укрытие. Волк не подойдет к костру, да вот только все, что могло гореть, уже давно сгорело. Еще волки не умеют лазать по деревьям. Наверное, на второй этаж мореградского дома им тоже влезть не по силам. Княжеский терем был большим, и даже голова Синего Змея не смогла разломать его полностью. Уцелел вход в башню и несколько пристроек. Этхо осторожно переступил через каменную арку дверей, боясь, что обугленные перекрытия вот-вот рухнут ему на голову. Но терем стоял. Внутри стены и полукруглые своды были черны от сажи. Этхо с тоской вспомнил яркие росписи-плетенки с картинок. Башенная лестница начиналась в двух шагах от входа. А через три ступеньки обрывалась, разбитая в крошево. Далеко наверху зиял дырами потолок второго этажа, еще выше виднелся остов обрушенного третьего. Этхо постоял в нерешительности, понимая, что без лестницы на башню не влезут не только волки, но и он сам. Слева от входа была другая арка, которая вела в обрушенную часть терема. Там в сумерках Этхо разглядел часть черепа с двумя рядами острейших клыков – те, что помельче, уцелели. Череп был белым, и вокруг него будто бы не бушевал пожар. Может, тотема, жившего в воде, и после смерти не взяло пламя?.. Этхо прошел под аркой, перелез через гору поломанной мебели и оказался рядом с черепом. Точно, ровно на пять шагов вокруг Синего Змея гари не было - только потемневший от времени деревянный пол с витиеватыми рисунками. А под черепом лежали два скелета в нетронутых грабежами одеяниях. У Этхо снова защемило внутри. Он узнал одежды по картинкам. Слева, раскинув руки, в синем кафтане с золотой вышивкой, в сапогах из искусно выделанной рыжей кожи, в мелко набранной кольчуге и с золотым венцом на голове лежал справедливый князь. А рядом, в длинном синем платье, в бусах и браслетах, с разметавшимися темно-рыжими косами, с лентами и тяжелыми филигранными кольцами у висков скорчилась, словно пытаясь защититься, спрятаться от неизбежного за плечом мужа, прекрасная княгиня. Глядя на них, Этхо закусил губу. Потом сунул в рот замызганный кулак. Потом зажмурился и почувствовал, как слезы все-таки скатились по щекам. Это был не просто Мореград. Это была сожженная и разграбленная сказка. Последний луч заката угас, уступая место ночному мраку. - Пожалуй, волков здесь нет, - сам себе сказал Этхо, в последний раз шмыгнув носом. - Иначе бы трупы сожрали. Или кости растащили. Но может, дело в близости Синего Змея? В любом случае, тогда и мне тут будет безопасно. Этхо сел около исполинского черепа, облокотившись спиной на основание клыка. Князь и княгиня лежали совсем близко, можно протянуть руку и дотронуться до холодной кольчуги, тронутого тлением кафтана, до связки ключей на поясе... От прикосновения связка сорвалась и зазвенела по полу. Этхо вздрогнул и бросился ее поднимать, чтобы приладить на место. Ему и в голову не могло прийти что-нибудь украсть с останков. Тут он обратил внимание, что пол под правой рукой князя не целый. Темные доски поперек пересекала узкая щель. Ощупывая эту щель, Этхо наткнулся пальцем на замочную скважину. В стойбище запирали клетки с рабынями и, бывало, шалаши, но с замком в полу Этхо столкнулся впервые. Быть не может, чтобы у князя не было ключа... - Я только открою и верну на место, - пообещал Этхо, беря звякнувшую связку. Труп князя не сгорел и не был закопан, значит, сам он может быть еще здесь, незримый, бессильный, привязанный к костям. Этхо не знал, куда деваются моряне после смерти, но на хасажанские хмельные луга с вертелами жареного мяса и прислуживающими рабынями князя точно не пустят. Да он и не пойдет. Этхо некстати подумалось, что ему самому после смерти тоже не светят хмельные луга. Туда попадают воины, убившие много врагов, приносившие жертвы Зеленому Змею. А Этхо мало того что не воин, так еще и думает про Зеленого Змея плохие мысли. Четвертый ключ подошел к замку и со скрипом провернулся. К тому времени Этхо успел разглядеть литое кольцо и догадаться, что в полу не просто замочная скважина, но и дверь. Внутри было темно, влажно и затхло. Этхо долго всматривался в поросшие мхом каменные ступеньки, но не услышал ни звука, кроме отдаленного шелеста моря и стука собственного сердца. ...Уже на середине лестницы ему подумалось, что надо было дождаться утра, ведь в такой темнотище собственного носа не разглядеть. Но Этхо напомнил себе, что пришел сюда не любопытствовать, а переночевать. Лестница была не слишком длинная: на башню вела побольше. А пол внизу оказался не холодный и скользкий, как представлялось Этхо, а из теплого гладкого дерева. Этхо наугад сделал несколько шагов, но тут же споткнулся обо что-то и едва не упал. Наклонился, ощупывая предмет, и едва удержался от ликующего крика: это была книга. Да такая огромная и толстая, каких в библиотеке хозяина точно не водилось. Этхо с некоторым трудом поднял ее, вернулся к подножию лестницы, уселся поудобнее, да так и заснул, обеими руками обнимая пахнущее плесенью сокровище и положив голову на нижнюю ступеньку. *** Тонкий солнечный луч пробился через замочную скважину. Сперва луч посидел на носу у спящего Этхо, пересчитав там каждую веснушку, а потом вскарабкался к глазам. Поворошил светлые пушистые ресницы и попытался залезть под сомкнутые веки. Этхо чихнул и проснулся. Кругом по-прежнему было темно и ни зги не видно. Но, судя по лучу, снаружи уже вовсю цвело солнце. - Сколько же я спал? - спросил себя Этхо и полез наверх, не выпуская из рук книгу. Солнце стояло высоко над руинами. Было за полдень, самые жаркие часы. Только тяжелая ноша помешала Этхо схватиться за голову. «Проспал, все на свете проспал! Не появился вечером, не надел хозяину сапоги утром, ни слуху ни духу! Он там уже, наверное, нового подрабка выбирает...» Этхо поспешно повесил ключи князю на пояс и, заколебавшись, посмотрел на книгу. Новые знания манили. Может, если ради знаний, это не совсем кража? - Я ее верну, - пообещал Этхо всем троим разом: Синему Змею, князю и княгине. - Только прочитаю и верну! Мертвые вроде бы не возражали, и Этхо помчался прочь, чуть заваливаясь на бок под весом своего сокровища. ...Он добрался до стойбища, когда солнце снова повернуло к закату. Предчувствуя кровавую взбучку, Этхо поостерегся нести драгоценную книгу в шалаш хозяина. К тому же он обещал вернуть ее, а хозяин точно не позволит. Поэтому Этхо закопал книгу под пеньком в лесу, выбрав место посуше. В стойбище царило непривычное оживление. Рабыни кричали громче обычного, воины сновали от шалаша к шалашу, а мальчишечья стая толпилась у тотемного столба, под которым на золотом блюде лежала горка человеческих голов в островерхих шлемах. Раздетые тела валялись поодаль, в свинарнике, и свиньи похрюкивали, предвкушая большой пир. Весь вид Этхо говорил о том, что он ничего не знает о происходящем, поэтому сразу несколько мальчишек поспешили поделиться новостями, от которых их прямо-таки распирало. - Наша ватага разбила морянский отряд! - Ух, большой! - Ух, кровищи! - А головы-то, головы! Как шишки по осени, бум, бум! Тут из шалаша верховода двое воинов вытащили израненного морянина без ушей и глаз. Этхо знал, что сейчас произойдет, но после Мореграда, после сказок и книг он уже не мог, как остальные, смотреть на казнь с азартом. Он отвернулся и пошел в хозяйский шалаш. За спиной тюкнул меч, и мальчишки восторженно взвыли. Хозяина не было дома. Но не успел Этхо обрадоваться, что взбучка откладывается, как писарь-толмач ввалился в шалаш, утирая с потного лба вязкие капельки крови. Подошел к бочонку, наклонил голову и по-собачьи залакал брагу. Потом выпрямился и посмотрел на Этхо. - А-а, шкуренок! Где тебя носит?! Он сцапал Этхо за шиворот и куда-то потащил. Этхо испугался, что его волокут сразу в загон со свиньями, но они прошли мимо загона, мальчишек, тотемного столба и вошли в жилище верховода. Этот шалаш не зазорно было назвать шатром. Здесь могли поместиться два десятка человек, и еще паре собак осталось бы место. Половина шалаша была огорожена ширмой - там верховод спал. На другой половине вершились общественные дела: прием тахаимских купцов, посланцев с острова Зеленого Змея, разговоры и распитие браги с особо приближенными воинами. Или, как сейчас, допрос пленных. Морянин был один, крепко связанный и избитый. Темные волосы падали на лицо. Он был высок - выше всех на голову - но едва стоял на ногах. Его держали двое ватажных. Этхо догадался, что прежде морян было много, их допрашивали по очереди, потом вытаскивали к столбу и приносили в жертву Зеленому Змею. - Шкуренка привел, - обратился хозяин к верховоду, толкнув Этхо в спину. - Пусть тренируется. Этхо понял, что кровавая взбучка здесь уготована не ему. - Спроси у этого, - велел верховод, - почему на болотах их не жрут пучеглазики? Этхо повернулся к морянину и нечаянно встретился с ним глазами. Во рту резко пересохло. - Держи ответ пред нами, о, презренный пленник, - дрожащим голосом начал Этхо так, как было описано в сказках, - почему в заболоченных лесах тебя и твою родню не почитают трапезой пучеглазики? Морянин вытаращился на Этхо, словно на диво заморское. - Дурья башка, помет свинячий! - выругался хозяин. Залепил Этхо подзатыльник. - А ну, нормально спрашивай! Где только набрался... Этхо сделал вывод, что хозяин не читал собственную библиотеку. Но говорить было надо. - Почему пучеглазики не едят твоя? - Тебя, - поправил морянин, разлепив окровавленные губы. - Не едят тебя, - прилежно повторил Этхо и почувствовал, что уши его горят. Причем непонятно, перед кем стыдно больше. - Передай своему князю, - тем же глухим и тихим, но бесконечно уверенным голосом заговорил морянин, - что как море не становится сушей, как птицы не роют нор в небе, а кроты не летают по земле, как луна не восходит в полдень, а солнце не задерживается на закате, так и я, верный сын своего народа, ни единого слова не пророню во благо отродиям Зеленого Змея. Этхо восхищенно разинул рот и попытался прикинуть, как же он будет это переводить. Желательно, без утраты красоты слога. - Не скажет, падаль морянская, - без прикрас перевел вместо Этхо хозяин. План верховода был прост: пытать и убить всех пленников на глазах одного, а потом вынудить последнего поделиться тайной в обмен на быструю смерть. Но морянин молчал. Этхо устал стоять, ему скучно было смотреть на кровь и пытки, морянин больше не говорил красивых речей, а в лесу под пеньком ждала заветная книга. Наконец верховод сказал, что пора заканчивать. - Пшел вон, - велел писарь-толмач подрабку. - И жди меня с чашей браги! Этхо не нужно было повторять дважды. Он опрометью бросился прочь, даже не взглянув на морянина. В хозяйском шалаше быстро зачерпнул брагу чашей из бочонка и поставил на скамеечку. Прислушался. Хозяин не шел, видать, задержится на казнь, чтобы забрать себе трофеи. Решившись, Этхо помчался к книге, в лес. Это не Мореград - два шага от стойбища. Хозяин не заметит отлучки. Клетки с рабынями, кустарник, ельник, длинный овраг, пригорок - вот и знакомый пень. Этхо раскопал книгу, стряхнул налипший мох и червяков, откинул обложку, всмотрелся в первую страницу - и не удержал вздох разочарования. Язык книги был ему незнаком. *** На стойбище опустился теплый, спокойный вечер. Еще не до конца скрылось солнце, но в розоватом небе уже горела тусклая луна. Стрекотали сверчки и кузнечики, разомлевшие свиньи валялись в грязи. Большой костер в центре стойбища прогорел, содержимое котлов опустело. Сытые воины разошлись по шалашам. Вечно голодные мальчишки вылизывали из котла взрослых последний жир. Где-то в отдалении кричала рабыня. Этхо сидел на своей дерюге у выхода из шалаша и грыз брошенную хозяином кость. Сам писарь-толмач разбирал подарки верховода: две кольчуги, три кафтана, тонкую нижнюю сорочку с вышивкой и испачканным в крови воротом, несколько поясов с узорными пряжками и новые сапоги. У хозяина был такой благодушный вид, что Этхо окончательно уверился: взбучки не будет. - Хозяин, - осторожно позвал он, - а бывают другие языки, кроме хасажанского, морянского и тахаимского? - Угу, - согласился писарь, раскладывая кафтаны на полу: синий, зеленый и темно-коричневый. Этхо поднялся с дерюжки. - А вот ты знаешь такой язык, где знаки как завитки и палочки? - Везде завитки и палочки. Поди сюда, нарисуй. Этхо свернул часть ковра, открывая земляной пол, и по памяти вывел ногтем первые слова из мореградской книги. Хозяин глянул через плечо, задумчиво морща лоб. - Похоже на соромейский. Откуда взял? - В книжке видел, - уклончиво ответил Этхо. - Кончай читать, - хозяин отвернулся, возвращаясь к трофеям. - Если будешь лаять, как сегодня на допросе, убью! - Я не буду, - тут же пообещал Этхо. - Хозяин, а ты... знаешь соромейский? - Да на кой он мне нужен? На нем никто не говорит и не торгует. - Но ведь книжки пишут... - Этим книжкам тыща лет. Соромеев в наших краях не водится, давно подохли. - А моряне говорят по-соромейски? - Пес их знает... Этхо вернулся на дерюгу, сунул в рот дочиста обглоданную кость. Когда что-то держишь во рту, есть меньше хочется. Он зажмурился, и перед глазами в подробностях встала страница книги. Интересно, мог ли тот витиевато говорящий морянин знать соромейский язык? Все-таки книга была найдена в Мореграде. Хотя какая теперь разница? Хозяин прятал трофеи по сундукам. Этхо понаблюдал за ним некоторое время, а потом вышел, незаметно прихватив дерюжку. Конечно, без подстилки спать холоднее, но сейчас лето, и ничего с Этхо не случится. А вот книга без защиты от земли быстро отсыреет. Над стойбищем еще сохранялся дневной жар, а вот в лесу уже стояла прохлада. Этхо посидел немного, листая желтые от времени страницы. Текст перемежали орнаменты и яркие картинки. Города, выше и красивее Мореграда. Люди в разноцветных одеждах. Невиданный золотой зверь, горбатый, летучий, с пушистой гривой. Этхо очень хотелось про все это прочитать. Обратно в хозяйский шалаш он шел не спеша. Зачем-то свернул к тотемному столбу. То ли хотел поглядеть в мертвые глаза морянина, то ли проститься и с этим кусочком сказки… Но знакомой головы в общей куче не было. - А ему башку не отчекрыжили, - пояснили стайные мальчишки, к которым Этхо полез с расспросами. - Бросили в яму у леса подыхать. Ты сходи. Мы уже все на него поплевали. А кто и не только поплевал… ...Когда Этхо подошел к оврагу, уже совсем стемнело. Он долго вглядывался в сумрак, прислушивался, надеясь различить дыхание. А потом не выдержал и позвал: - Эй, морянин! Ты здесь? Тишина. Может, подох, или стайные наврали. Этхо спустился на дно, держась за стебли травы. Морянин был здесь, покуда живой, но годился, кажется, только на прокорм свиньям. Голый, переломанный, где нет ран – сизо-черная от кровоподтеков кожа. Только один глаз был приоткрыт до щелочки. Этхо чувствовал, что его видят. - У меня к тебе дело, - сообщил он, наклонившись к лицу морянина. Пахло кровью и грязью. - Ты знаешь соромейский язык? Щелочка сузилась, из ноздрей с присвистом вытолкнулся воздух. Должно быть, это означало удивление. Этхо наклонился еще ближе, чтобы не пропустить ответ, и переспросил: - Знаешь или нет? - Знаю. Это было сказано почти беззвучно, но он уловил по губам и взмолился: - Научи меня! - Зачем? - морянин шевельнулся и застонал сквозь зубы. - Читать книгу с картинками, - честно ответил Этхо. Морянин промолчал, и Этхо вдруг подумалось: вот лежит он тут, в холодной грязи, переломанный, окровавленный, заплеванный. Он не прогнал назойливого мальчишку просто потому, что не может. А Этхо к нему пристал с соромейским языком. Разве можно в таком состоянии кого-то научить? Этхо сел на корточки. - Я тебе отплачу. Оттащу подальше, под обрыв, туда никто не доберется. Подумают, тебя сожрали волки, и не будут искать. Я принесу траву, которая умеет лечить. Ты исцелишься, вылезешь отсюда и вернешься в Городище. А за это научи меня по-соромейски! - Воды, - тихо сказал морянин. Этхо сбегал в центр оврага и зачерпнул из лужи листом лопуха. Морянин не мог пить сам, только жадно глотал льющуюся в рот воду. А напившись, спросил: - Хасажонок, как тебя звать? Это был первый взрослый, который поинтересовался его именем. *** Морянина звали Бурлека. Когда он узнал, что под травой, которая умеет лечить, Этхо подразумевал подорожник, то смеялся, сплевывая кровь, и велел принести палки поровнее и какие-нибудь тряпки на бинты. Так Этхо узнал, что сломанные кости срастаются, если их правильно сложить и замотать. Тряпок, правда, не было, поэтому подорожник нарвать все-таки пришлось. К середине ночи у Этхо создалось впечатление, что морянин регулярно попадает в такие переделки. Бурлека прекрасно знал, как себя лечить. Натаскать лапника на подстилку и одеяло, а то холодно лежать без одежды. Раны не закрывать сразу, а сперва промыть водой. Только не той тухлятиной, которой Этхо его поил. - Ничего не тухлятина, - возразил Этхо. - Я сам ее пью. - У вас нет колодцев? - удивился Бурлека. - А что это такое? - уточнил Этхо. Морянин вздохнул. - Родник в лесу есть? Или речка? - Есть, - припомнил Этхо. - Озеро. Но далеко, я оттуда лопухом ничего не донесу. - Что такое кувшин, ты тоже не знаешь? - Кув... знаю. Но если я его у хозяина украду, он мне зад на уши навинтит. Бурлека помолчал, закрыв глаза. - Ту воду нельзя на раны лить, - еле слышно прошептал он. - Грязная, нагноится всё... - А что делать? - задумался Этхо. - Эй, Бурлека, делать-то что? Тот не ответил, даже когда Этхо дёрнул его за нос. «Не, так не годится. Он помрет, и кто меня по-соромейски научит?..» Нос морянина был холодный и мокрый, как у собаки. Это навело Этхо на мысль. Он склонился над первой раной и высунул язык... До утра Бурлека так и не пришел в себя. То лежал бревном, то принимался дрожать, стонать и звать кого-то. Этхо зажимал ему рот, боясь, что услышат в стойбище. Несколько раз с дальнего конца оврага доносились голоса мальчишек - искали морянина или его труп. Но сюда, под скрытый в зарослях крапивы обрыв, никто не совался. В одиночку морянин точно не сумел бы туда доползти, да и у зверей не хватило бы сил дотащить. Этхо не понимал, как хватило у него самого. Бурлека был ужасно тяжелый. Но дно оврага покрывала жидкая грязь, по которой тащить куда проще, чем посуху. Конечно, остаются следы, но их легко замести. Этхо еще ни разу не изобретал настолько хитроумные планы. Но желание узнать соромейский язык толкало на невозможные поступки. Бурлека очнулся только под вечер. Этхо сидел рядом, держа в чумазых пальцах полуобглоданную кость. - На, поешь. Бурлека посмотрел на Этхо, на кость и поморщился. - Я тебе не пес, объедки жрать. Этхо наморщил лоб, стараясь понять слова чужого языка, произносимые слабо и неразборчиво, а потом возмутился: - Ты чего, это хозяйская, я не ел. Бери, гляди, сколько тут мяса осталось! - Вот пусть твой хозяин и доедает, - непонятно почему заупрямился Бурлека. Этхо, и так державшийся из последних сил, почти с облегчением вгрызся в кость. - Как хочешь, - с набитым ртом прозвучало неразборчиво. - Только ты ж так от голода копыта отбросишь. - Погоди, - странным тоном переспросил Бурлека. - Так это был твой ужин? Этхо кивнул, отдирая зубами последние мясные волокна. - Твой хозяин - тот толмач, верно? Он... кормит тебя объедками? - Почти каждый день! - гордо подтвердил Этхо. И задумался. - А ты своих подрабков не кормишь? - Рабов? Ты раб? - Нет, я подрабок. У меня хозяин, только пока не вырасту, а когда я стану воином, он не будет меня кормить. Бурлека долго смотрел, как Этхо ест, а потом проговорил: - У меня есть дочка твоих... сколько тебе лет? - Семь! - А, нет, тогда сын. Дочка помладше. - И ее до сих пор не принесли в жертву тотему? - удивился Этхо. - Мы не приносим тотему жертвы, - сдвинул брови Бурлека. - Потому что у вас больше нет тотема? - сочувственно уточнил Этхо. - У нас есть тотем. - Как же он есть, если его Зеленый Змей убил? - У нас с тех пор новый тотем. Белый Лис - Серебряный Князь. - Тотем - князь? - запутался Этхо. - Нет, - в тихом голосе Бурлеки с каждой фразой звучало все меньше враждебности. - Серебряными Князьями зовут тотемных зверей, берущих силу от лунной ночи. - Значит, наш Зеленый Змей - тоже Серебряный Князь? - Да. Так бы его называли у нас. - А какие еще князья бывают? - заинтересовался Этхо. - Золотые - таким был Синий Змей, сильный солнечным днем. Но хасажане напали на Мореград ночью... - Ты там тоже был? - подался вперед Этхо. - Нет, я родился уже в Городище, через год после тех событий. О чем я... да, еще есть Медные Князья - они сильны на заре. Медная Княжна, Багряный Олень - тотем болотных людей, наших соседей. Они... - тут Бурлека замолчал, точно язык прикусил. - Не буду больше рассказывать. Худо мне, еще болтну лишнего, а ты своему князю донесешь. Предположение, что верховод мог подослать его к морянину специально, было настолько неожиданным для Этхо, что он даже не обиделся. Наоборот, стало приятно, что Бурлека считает его настолько важной персоной. Ишь ты, сам верховод мог поручение отдать! - Научи по-соромейски, - только и напомнил Этхо. - Если доживу до завтра - начну учить, - пообещал Бурлека. - А пока собери мне в лесу ягод... Тут он обратил внимание на свое тело, щедро обложенное подорожником, и со вздохом уточнил: - Все-таки промыл грязной водой? Или так листьев накидал? - Не-а, - мотнул головой Этхо и напоказ высунул язык. *** Бурлека не умер. Ни назавтра, ни через неделю. Этхо таскал ему воду и ягоды, менял вялые и окровавленные листья подорожника на свежие. В мокром овражке с морянином ему было гораздо уютнее, чем в хозяйском шалаше. Бурлека учил его читать по-соромейски. Этхо даже приносил заветную книгу, только не сказал, что нашел ее в Мореграде: вдруг морянину не понравится, что хасажонок тревожил чужих мертвецов? - Это знак «солнце», - объяснял Бурлека. - А это «птица», «ветер», «раковина». Запомнил? Неужто? А ну, повтори. - «Солнце», «птица», «ветер», - повторял Этхо. - А вот это что за знаки? Морянин неловко гладил его по встрепанной голове еще слабой, подрагивающей рукой. - Тебе бы в Городище родиться, хасажонок... Бурлека не слишком много рассказывал про Городище - все еще опасался проговориться. Но даже редкие описанные им картины казались Этхо продолжением сказок. В Городище тоже есть справедливый князь - сын того, убитого в Мореграде. А у князя жена, прекрасная княгиня - настоящая соромея! И вовсе не подохли соромеи, а давным-давно ушли далеко за горы. Князь же лет десять назад ездил за горы, привез оттуда красавицу жену с шурином и нового тотема. Теперь высокий столб стоит посреди Городища в честь Белого Лиса, княгиня Мленна воспитывает детей, а ее брат Ойсо... пес разберет, чем занимается, но всегда при деле. - Если у вас есть тотем, - спросил однажды Этхо, - почему он не поможет тебе? Я читал в сказках, что если Синий Змей почует, как человек из его народа попал в беду, он тут же прилетит на помощь. - Я во владениях Зеленого Змея, - вздохнул Бурлека. - Ваш столб совсем рядом, и мой тотем меня не чует. Только бы мне встать на ноги и добраться до заболоченных лесов! Этхо, пойдешь со мной? - К морянам? - С сыном тебя познакомлю, - мечтал Бурлека, - он у меня славный. Вы подружитесь. В своем доме тебя поселю, ничем не обижу, ведь ты меня с того света вытащил, все раны вылизал, ни одна не загноилась. Не рабом, не подрабком зову - вторым сыном. Никогда ты от меня дурного слова не услышишь, плеткой не побью, объедками кормить не стану. Пойдешь со мной, Этхо? - Пойду, - соглашался Этхо, тоже мечтая. Жизнь Городища представлялась ему стойбищем, где сбылись все его Мысли и морянские сказки. Спустя месяц Этхо умел читать и писать по-соромейски, а Бурлека впервые пробовал подняться, опираясь на палки. Был он худ, слаб и крив на оба плеча, но глаза горели ярче, чем в первый день, когда Этхо его увидел. И вот однажды Бурлека сказал: - Всё. Не могу больше. Этой ночью я выберусь из оврага и уйду. Был ранний вечер. Леса стояли залитые рыжевато-розовым светом. - Я подам хозяину вечерную чашу браги и к тебе вернусь, - решил Этхо. - Не ходил бы ты туда, - Бурлека поежился. - Если меня не будет, хозяин хватится, еще шум поднимет. А так я у него покрывало украду, тебе прикрыться. Ты ж голышом не побежишь. - Ну ее, тряпку, - отмахнулся Бурлека. - Сам, главное, приходи. Как ты в вашем стойбище живой до сих пор... От оврага Этхо выбрал длинную дорогу, чтобы прогуляться. Оттого, что он видит стойбище в последний раз, все кругом казалось иным, более ярким, запоминающимся. Клетки с рабынями. Шалаши. Кострище, загон со свиньями, тотемный столб... Этхо на миг стало страшно. Вдруг Зеленый Змей почует, что от него хотят сбежать к Белому Лису, Серебряному Князю? Но столб был глух, и Этхо поскорее побежал дальше. ...Когда он вошел в хозяйский шалаш, писарь-толмач был там и явно в прекрасном настроении. Сидел на подушке, подкидывал на ладони тяжелую девятихвостую плетку. Этхо прежде не видел у него такую: с литыми бляшками, жесткую, из кожи, волоса и цепи. - Хороша, а? - ухмыльнулся хозяин. - Подарок верховода, новенькая. Говорят, на острове сделали... а ну, поди-ка сюда. Этхо почему-то стало холодно. Захотелось бежать без оглядки, но разве можно сейчас, когда хозяин уже приказал? Догонит и только хуже будет. А сам поленится бегать - велит стайным мальчишкам загнать. Они за кость с мясом что угодно сделают. Этхо медленно шагнул вперед. - Ближе! - прикрикнул хозяин. Этхо понял, что тот уже давно пьян, и явно не с одной чаши браги. Полбочонка, не меньше. Он приблизился еще на шаг и остановился. «Бежать!» - кричало все внутри. Хозяин поднялся с подушки и взмахнул плеткой. Первый удар свалил Этхо с ног. Бляшки и зазубрины разорвали рубашку. Плечо и спину обожгло болью. От второго удара потемнело в глазах. Бессмысленно взывать «За что?». Все и так понятно: у хозяина новая плетка, надо на ком-нибудь ее испытать. Десятого удара Этхо не запомнил. *** Этхо провалялся без памяти несколько дней. Ему мерещились невероятные картины побега в Городище. То их с Бурлекой ловили и возвращали, причем сам верховод несся во главе мальчишечьей стаи, то они приходили в Городище и оказывалось, что в шалаше Бурлеки нет дерюжки для Этхо, и приходится идти в лес за лапником, где почему-то подстерегает хозяин с плеткой. То из поднебесья, развернув крылья, пикировал Зеленый Змей, начинал биться с Белым Лисом при полной луне, а потом всходило солнце, и оба без сил падали в море... Едва встав на ноги, Этхо бросился к оврагу, но нашел лишь пустые заросли крапивы и примятую подстилку из лапника. Бурлека ушел в Городище один, то ли не дождавшись хасажонка, то ли сочтя погибшим. А скорее всего и то, и другое. «Быть не может, чтобы он не ждал меня, - подумал Этхо, сев на бывшее ложе морянина. Голова кружилась, во рту было сухо. Спину, плечи и бока дергало болью - некому было плевать на них и прикладывать подорожник. - А если Бурлека ушел совсем недавно? Он еле ковыляет, я смогу его догнать!» Этхо выбрался из оврага и побежал по лесу на восток. Легко решить: «Я догоню Бурлеку»! К вечеру Этхо понял, что даже если бы они вышли из оврага почти одновременно, то разминулись бы в зарослях и буреломах десятки раз. Этхо обошел все знакомые тропки, но тщетно. Если Бурлека и ходил здесь, Этхо все равно не умел читать следы. Вот сам Бурлека умеет, он и рассказал, что так бывает, но научить не смог. Следы - не соромейская грамота, на пальцах не объяснишь. Этхо забредал все дальше в лес, все восточнее. Под ногами звонко хлюпало болото, мох рос повсюду толстой ярко-зеленой подушкой, а воздух сделался плотным и пряным. Что-то шуршало, перешептывалось за гранью видимости. Не единожды Этхо казалось, что за ним кто-то наблюдает. А раз даже померещился за деревьями подсвеченный зарей олений силуэт. Ближе к сумеркам лес начал редеть, попадались вырубленные просеки, в которых буйно разрослась малина. Ягоды еще не поспели, но Этхо был рад и зеленым, и просто малиновому листу. В лесу становилось все больше тропок, одна даже была выложена бревнами, но Этхо побоялся на нее ступать. А потом он вышел на опушку и обомлел. В пятиста шагах от него высился могучий деревянный частокол. Заостренные сосновые стволы стояли в два ряда, глубоко врытые в землю, скрепленные бечевой и до середины обмазанные глиной. На такой частокол даже с разбегу не взберешься. Поодаль виднелись ворота. Как на картинке: со сторожевыми башенками по бокам, крепко запертые, защищенные глубоким рвом. Только не каменные, а из тех же сосновых бревен. Из башенок по вечернему времени лился теплый факельный свет, слышалась морянская речь. Этхо не мог разобрать, о чем говорят. Он притаился в кустах, прижавшись щекой к березовому стволу, и неотрывно смотрел на ворота. Вот, сейчас они откроются, и оттуда выедет справедливый князь на яром коне, а рядом - Бурлека. «Эй, - скажет Бурлека князю, - это же мой Этхо там стоит. Он хоть и хасажонок, а голову ему рубить не надо!» - «Что ж, - ответит, поразмыслив, справедливый князь, - пускай Этхо живет с нами. Бери его, Бурлека, в свой шалаш, дай хорошую дерюгу и корми со своего стола!» Там, за частоколом, кому-то было тепло, весело и сытно. Там горели жаркие факелы, а сказки не читали тайком, а творили наяву. Этхо утер нос. Бурлека вряд ли мог дойти сюда в одиночку, слишком далеко. А без Бурлеки он – враг, чужак... Уже плетясь по лесу обратно в стойбище, Этхо внезапно понял, что именно здесь могут водиться болотные пучеглазики. - Ну и пусть! - звенящим, ожесточенным голосом выпалил он в пустоту. - Пусть сожрут и подавятся мною! Умру, и ничего не будет! Ни хасажан, ни морян, ни сказок, ни хмельных лугов! У-у-у, пучеглазики! Где вы, проклятые? Но никто не отозвался.