Сказки северного взморья

За несколько лет стойбище передвинулось еще дальше к востоку. На востоке - густые леса и разнотравные луга, пастбища для лошадей. Там моряне, которых можно грабить, и болотные люди, которых можно брать в рабство. Пучеглазики, правда, заедают, но водятся они только посреди бурелома в топких местах. Этхо и вовсе не доводилось натыкаться на пучеглазиков. Сперва он не слишком верил в них, но задумался, когда к россказням прибавились откушенные руки, изуродованные лица и значительный недочет воинов. Сам Этхо вечно ходил по топким местам, и хоть бы что. Иногда он спрашивал себя: что же за секрет так и не выдал Бурлека? Почему болотные пучеглазики не трогают морян? Может, раз Этхо помог Бурлеке, то и его теперь не трогают? Такое в сказках бывало... Гораздо сильнее заболоченных лесов Этхо манил Мореград. Что для ребенка день пути, то для подростка - пара часов бегом. Этхо больше не смог попасть в загадочное темное место, таившееся за дверью в полу. Когда спустя год после событий с Бурлекой он пришел в Мореград, чтобы вернуть книгу на место, то обнаружил, что снежная зима не прошла даром для развалин. Крыша окончательно обрушилась, погребя под собой князя с княгиней и голову Синего Змея. Этхо счел это знаком, потому что возвращать книгу и больше никогда к ней не прикасаться ему, честно говоря, не хотелось. В соромейской книге были такие сказки, по сравнению с которыми морянские казались блеклым подражанием. Всякое слово соромеи умели произнести красиво и со смыслом. Всякое деяние было для пользы и во славу. Две тысячи лет назад соромеи назвали побережье, где сейчас жил Этхо, Северным взморьем, построили тридцать красивейших городов и возвели триста высочайших столбов для поклонения своему тотему - невиданному золотому зверю Сорому. Он изображался на картинках крупнее любого дворца, косматогривый, с огромным телом, короткими лапами и двумя квадратными горбами на спине. Иногда в сказках описывалось, как Сором превращался в человека и бродил по земле, творя чудеса для своего народа. А потом - это уже рассказывал Бурлека - невиданный зверь Сором полетел за горы, и соромеи ушли вслед за ним. В их честь горы названы Соромейскими. Оставшиеся на побережье люди избрали новым тотемом Синего Змея из Синего моря. То были далёкие предки нынешних морян. В один из солнечных дней конца лета Этхо много времени провел в Мореграде: сперва бродил по улицам и пустым домам, а потом устроился с книгой под тенью обрывчика, поросшего густой челкой лохматых трав. А когда спал полуденный жар, засобирался обратно, припрятав книгу. *** К стойбищу Этхо возвращался через лес. Босые пятки весело шагали по горячей пыльной тропинке. Этхо не торопился: хозяин еще с утра взялся воздавать почести Зеленому Змею, значит, дожрет все запасы браги и проспится нескоро. Отлучки никто не заметит, да и время, когда маленький Этхо боялся, что хозяин выберет себе нового подрабка взамен провинившегося, давно прошло. Хозяин слишком ленив, чтобы учить кого-то с самого начала. Косые линии солнечных лучей пересекали лиственный свод и тонули во мху, щедро покрытому крапинками черники. Скрипели стволы, перекликались в вышине птицы, а под сосной знакомо заворочался ежик. Пусть себе идет по ежиным делам. Сегодня Этхо от пуза налопался крабов, и охотиться в лесу нет нужды. Сытый день, хорошая погода. Этхо подпрыгнул и выхватил из-за пояса кривой щербатый нож. - Меч мой верный - широкий да острый, Но длань моя держит его справедливо! Кто в Златограде славном, кто в Златограде светлом, Кто в Златограде высоком не знает могучего Унку-Сохо?! Вкушаю росу с луны, аки с блюда серебряного, Выше гор смотрю, во сне облаком укрываюсь, А зверь Сором мне родной дядька! Златоград – столицу загадочных соромеев – Этхо знал только по картинкам из книги. Широкие мечи и серебряные блюда видел издалека в обозах с награбленным. Да и всю эту фразу на чужом мелодичном языке он не сам придумал, а прочитал в книге и выучил наизусть. Но как славно представлять себя героем из соромейской сказки! Будто вместо драной рубахи – сверкающая на солнце кольчуга, вместо щербатого ножа – славный меч, за спиною не ежик топочет, а величаво перебирает копытами верный конь в уздечке с бубенцами. - Выбрал коня я по стати, Жеребенка табунного, дикого, И кормил его досыта добрым овсом, Добрым овсом да молодой пшеницей, Ой, да валял-катал по мягкому вереску… Этхо не знал, что такое добрый овес и молодая пшеница. На одной из картинок он сумел рассмотреть желтое в корыте с лошадиной едой и с тех пор решил, что это такая особая похлебка, от которой лошади вырастают размером с шалаш. - …Расчесал я коню буйну гриву Сперва медным гребнем, потом серебряным, Потом золотым, да заплел в триста кос!... Вот косы на картинках прорисованы детально. И не только конские, еще соромейских девок рисовали в косах, увитых золотыми лентами. Правда, как такое плетется, Этхо до сих пор нигде не подсмотрел. А надо бы. Вдруг конь без кос уже не вполне геройский? - …Вырос конь на радость мне, На радость мне, а ворогам – на страх! Не по равнине бежит, а с горы на гору скачет. Да никто, окромя меня, на моего коня не сядет, Никто сапогами подкованными Не дотянется до златых стремян! На одной из сосен виднелись следы медвежьих когтей, заполненные рыжими капельками смолы. Чтобы дотянуться до этих следов, Этхо надо было встать самому себе на голову. Здорово, наверное, когда росту в тебе аж пять локтей, а то и все шесть. И борода. Красивая, густая и непременно окладистая. Этхо не знал, что значит «окладистая», но был уверен, что когда обзаведется настоящей собственной бородой, то непременно это поймет. Он частенько тер себя за щеки, проверяя, не появился ли хоть пушок над верхней губой, и иногда ему казалось, что уже почти. Как все мальчишки в стойбище, Этхо мечтал поскорее вырасти. Ребенок – тварь бесправная. А вот стоит у тебя появиться бороде, пусть даже не окладистой, а самой завалящей, как окружающие начинают проявлять уважение. Что и говорить, бородатый человек – он сам себе хозяин. Его не пнешь походя, от безделья. Он может иметь своего коня, землянку и даже собственную девку-рабыню в ней. Правда, Этхо уже решил, что в его землянке вместо девки будут храниться книги. Это гораздо интереснее. Если книг много – это называется красивым словом библиотека. А много девок библиотекой не назовешь. Нет солнечного леса, утопающего во мхах – то не стволы, а вражье воинство. Нет худого мальчика в рванье – статный соромейский витязь выходит на ратные подвиги. Под ним огромный конь, вскормленный на неведомой пшенице, копытом стукнет – искры летят. - Гони, вперед, тпр-р-ру-у-у! – это уже не книжные цитаты на наречии соромеев, а обычный клич на родном хасажанском. Мчится конь, мелькают перед глазами сосны… то есть вражеские лучники. А вот и страшное чудовище, которое обижает девок славного Златограда! Глубокое, прозрачное до самого дна, так и хочет проглотить героя! Но Этхо – вояка не промах. Прямо с обрыва он прыгает в лесное озеро… то есть на спину чудищу. И сразу погружается по самую макушку. Нет, не возьмешь! Брызги веером: не вода, а вражеская кровь. На том берегу ждут славного Унку-Сохо отец и мать, спасенные девки, сам князь и великий тотемный зверь Сором. Они подарят спасителю синюю накидку с вышитым солнцем, чудо-горн, трубящий на все взморье, новые ножны для меча и золотую уздечку. Так было описано в сказке. «А еще пожрать дадут, - мечтательно прибавил от себя «Унку-Сохо», вылезая из озера и отжимая рубаху. – Пожрать – это всегда первое дело!» После победы над «чудищем» Этхо валялся на мягкой моховой подстилке, мечтательно глядя в небо, и представлял, как бы начиналась сказка про него самого. - Под солнцем и луною в славном граде… э-э-э… стойбище… Жил да был великий герой. Матушку его звали… Этхо зажмурился, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь до загона со свиньями. Пусто. В памяти тысячи знаков, лиц, бабочек, лесных тропинок, но самое первое воспоминание - зеленый мох, желтые соломинки и оградка под неловкими пальцами. - А отец героя был… Этхо перевернулся на живот, подставляя солнцу мокрую спину. Сказка получалась неполная. Почему-то в обычных соромейских историях ровно три страницы уделялось отцу, а целых девять – матери. Ну и ладно, зато все прочее должно не подвести. - Рос славный герой в холе, ласке и чистоте… Что за загадочная «хола» - неясно. Этхо решил считать, что она есть. Ласка... ну, ладно. А вот чистота точно есть! Этхо в этом озере каждую неделю купается. - Ел он хрустящие хлеба, каждодневно учился ратному делу… Хлеба у соромеев и морян упоминались так же часто, как отец с матерью, солнце и тотемные звери. Хлеба могли быть свежими, хрустящими, пышными, белыми и горячими. Этхо сломал голову, пытаясь понять, что это такое, и корил себя, что много лет назад не догадался расспросить Бурлеку. Где теперь Бурлека? Удалось ли его морянское посмертие? А вот ратному делу Этхо учился. У него был нож, чтобы отбиваться ото всех мальчишек, кому могло прийти в голову его поколотить или отобрать хозяйские объедки. Этхо научился мастерски уворачиваться от плетки и подзатыльников, а что это, если не воинская доблесть! Солнце уже высоко: вот-вот заявит о своих правах медная красавица вечерняя Заря. Пора поторопиться, пока хозяин не продрал заплывшие глаза. А то не найдет подле себя Этхо и потом забьет до полусмерти. А синяки еще с прошлого раза побаливают. Уже близ стойбища Этхо набрал в подол рубахи несколько горстей черники. *** Года три назад Этхо раскопал в развалинах Мореграда новую книжку со сказками, где всякий герой либо сам одаривал кого-то, либо получал подарки. Этхо очень долго пытался вникнуть в смысл странного ритуала, когда отдают что-нибудь ценное не за золото или услугу, а просто так. Какая польза в подарках? Сперва Этхо из любопытства пробовал одаривать сам себя или представлять, как получает от кого-нибудь подарок. Пожалуй, неплохо, если дарят. А зачем тогда дарить самому? Может, если и впрямь подарить, то все сразу станет ясно? Одаривать хозяина Этхо не пришло бы в голову даже после бочки браги. Воины и стайные мальчишки отберут все ценное сами, прежде чем успеешь подарить. Дарить тотемному столбу – все равно что дереву в лесу. К тому же Зеленый Змей принимает только кровавые жертвы, а Этхо не хотел убивать ради такой ерунды. Найти бы кого-нибудь живого и безобидного… И тогда Этхо осенило: рабыни! Но что им дарить? Книги из Мореграда? Или единственную рубаху с себя снять? Этхо раздумывал несколько дней, пока в голову не пришла мысль о еде. Еду ведь тоже можно дарить. Конечно, стянуть что-то из общего котла или хозяйских запасов немыслимо, но в лесу полно бесхозных ягод. А рабыни не могут ходить в лес. Этхо было десять. Когда он подошел к клеткам, одна из рабынь, с ожогом на пол-лица и свалявшимися в клок волосами, сказала по-морянски: - Тварь… мелочь голопузая, а уже примеряется. - От такого стручка ты в два счета отобьешься, - ответила ей другая рабыня. Этхо не помнил, как там у соромеев обстоят дела с одариванием тех, кто их ненавидит, но отступать было поздно, поэтому он просунул через прутья горсть земляники и сказал: - Я отдаю это вам. Просто так. Задарма. В хасажанском языке не нашлось слова «подарок». Рабыня с ожогом поднялась с места. Она была выше Этхо головы на две и казалась сильной и гордой, несмотря на побои и худобу. - Подавись своим «задарма», - процедила она по-хасажански, сгребла ягоды и, тоже просунув руку через прутья, сочно размазала их по лицу Этхо. Еще и плюнула сверху. Этхо отступил на пару шагов. О таком сказки точно не предупреждали. - Ну и дура, - проворчали из соседней клетки. – Сама не жрешь, так хоть бы другим оставила. - Я… я могу принести еще, - тихо проговорил Этхо, и рабыни недоверчиво зафыркали. - С чего такой добренький? - А что взамен попросишь? - Да ты еще мелкий. Хоть мы все под тебя ляжем, силенок не хватит. - Эй, хасажонок, подь сюда, рожу оближу! - Задарма, - попытался объяснить Этхо, пропуская мимо ушей обидные насмешки. Очень надо, ложиться на них! После красавиц с картинок девки-рабыни казались уродливыми. – Это когда ничего взамен, просто так. Я читал… - А может, ты нас выпустишь «задарма»? – спросила та рабыня с ожогом. Кажется, всерьез. - Не могу, - покачал головой Этхо. – У меня ключей нет. А еще тут псы стерегут, они вас искусают и лай поднимут. - Уж лучше псам на зубы, чем такая жизнь, - процедила рабыня с ожогом. На следующий день Этхо увидел ее в загоне со свиньями. А тогда он все-таки принес еще земляники, чтобы хватило на всех. И через неделю тоже. Рабыни не благодарили его, как в соромейских сказках, но глядеть, как они едят собранные им ягоды, отчего-то оказалось приятно. *** Высокий столб был первым, что видел Этхо, входя в стойбище. Массивный, гладко отесанный, облитый кровью и брагой, он возвышался над шалашами как истинный повелитель. Пусть тотем и живет не в стойбище, но разбрасываться его милостью нельзя. Через столб Зеленого Змея кормят жертвами, а он дает воинам защиту от соседей и удачу в бою. В лесах под боком бродят чужие тотемы – Белый Лис, Багряный Олень, западнее живут Черный Зубр и Серый Барс. Они всегда рады разделаться с хасажанами. В нос ударил знакомый запах мертвечины: острые колья напротив тотемного столба не пустовали. На двух издыхали пленные моряне – утром, когда Этхо уходил на море, их еще не было. Третий и четвертый столбы облеплены мухами. Не разобрать с такого расстояния, кто там: очередные пленники, рабыни или провинившиеся ватажные. Сильнее всех смердел пятый столб – наверняка труп скоро снимут. Ближе к окраине стойбища в землю было врыто несколько просторных клеток, сверху прикрытых дерюгами. Там сидели рабыни, по дюжине на каждую клетку. При виде Этхо они оживились, зашептались, некоторые подошли поближе к прутьям. Этхо остановился у первой клетки и просунул внутрь горсть черники. К его тонкой чумазой руке тут же потянулись руки рабынь, худые, в ожогах, царапинах и синяках. Чернику расхватали в мгновение ока, и Этхо перешел к следующей клетке. Иногда рабыни дрались за ягоды. Иногда делили поровну или отдавали беременным. С тех пор как Этхо впервые принес им ягоды, поголовье рабынь полностью сменилось несколько раз. ...Когда Этхо потихоньку пролез в хозяйский шалаш, то понял, что мог бы и не торопиться: восхваление Зеленого Змея было в самом разгаре. Хозяин с несколькими приятелями сидели на парче вокруг огромного бочонка браги, такого же пузатого, как они. Вокруг в изобилии валялись кости с огрызками фруктов, а на блюде у хозяйских ног возлежал длинный вертел, весь в застывшем жиру, наполовину занятый жаренными целиком тетерками. Брага явно была из особых запасов, на хмелю и слюне Зеленого Змея. Единожды в год во всех стойбищах на ночь выставляли к столбу наполненные водой бочки, а утром находили в них отменную брагу, от которой валило с ног уже с пары глотков. Эту брагу наливали в напитки попроще - из хмеля, коры, ягод и крысиных хвостиков. Этхо попятился, надеясь поскорее исчезнуть, но его уже заметили. - А-а, шкуренок! - протянул хозяин. - Поди сюда! Плетка сегодня лежала в сундуке, и Этхо подошел, втайне мечтая, что его осчастливят тетеркой или хотя бы дадут собрать кости. Хозяин сцапал его за волосы и притянул к себе, вынуждая задрать голову, чтобы остальные получше рассмотрели лицо. - Он у меня ученый! Какую хошь загогулину начерти, он разок глянет и повторит!.. Кто смеет не верить? Ты? А может, ты? Шкуренок, пшел, поднимай парчу! Этхо обреченно взялся за ковер, открывая земляной пол. Такую забаву хозяин устраивал не в первый раз. Сейчас гости начнут делать ставки, все как один веря, что уж их-то пьяные каракули Этхо точно не повторит. Потом, ясное дело, повозмущаются, но отдадут хозяину что-нибудь ценное: бочонок чистой змеиной браги, оленью тушу с охоты или тканей и золота с награбленного. Не все моряне жили в Городище, некоторые обретались по лесам, вперемешку с болотными людьми. Они ловко умели прятаться, окружали себя оберегами во славу Белого Лиса. Но когда такими же оберегами, только Зеленого Змея, обвешаны враги, побеждают ловкость, удача и голодная злость. Последнее у морян почти не водилось: им постоянно удавалось быть сытыми. Лесные моряне все чаще отходили жить в Городище, и с грабежами делалось туго. ...Гости рисовали линии нарочито быстро и заставляли Этхо сразу отворачиваться, едва посмотрит. Это было бесполезно. Этхо навсегда запоминал и эти каракули, и все предыдущие. Покопавшись в памяти, он мог бы даже в точности нарисовать мох на оградке загона со свиньями из своего детства. Тетерок тем временем съели, обглодав косточки, и Этхо разочарованно сглотнул. Просить бесполезно - о еде, о воде, о тепле, о жизни. Подразнят, позабавятся и ничего не дадут. Это любой мальчишка в стойбище знает с раннего детства. Надо хорошо чувствовать момент, когда можно вымолить что-нибудь, а сейчас хозяин был настроен позабавиться, а не проявить щедрость. Когда Этхо с идеальной точностью выводил третью по счету загогулину, в шалаш заглянул запыхавшийся подрабок верховода - судя по слухам, его сын от какой-то давно подохшей рабыни. Правда или нет, а верховод гонял своего подрабка так, что Этхо мысленно возносил хвалу всем тотемам разом, что его не угораздило родиться от кого-нибудь влиятельного. Подрабок верховода младше Этхо года на четыре, а шрамов у него куда больше. - Тахаимцы приехали! - выпалил тот. - Хозяин толмача требует, торговать! Но писарь-толмач был сыт, пьян, только что выиграл немало ценного и ленился поднимать зад ради доли в неизвестной сделке, которую сперва еще и совершить надо. Ладно, если бы к нему в шалаш принесло самого верховода. А то - подрабок. - Не пойду, - зевнул писарь-толмач, напоказ развалившись на подушках. - Так своему хозяину и скажи. Подрабок смешался. Он, как и все, прекрасно знал, что за возвращение без толмача будет бит. Этхо стало жаль этого тощего мальчишку в синяках, у которого даже имени не было. - Хозяин, дозволь, я пойду вместо тебя. Все, что заработаю, до крохи тебе отдам. Писарь-толмач глянул на своего подрабка, приподняв брови. Он не имел понятия о бескорыстии, поэтому сейчас пытался сообразить, в чем тут подвох и что шкуренок надеется поиметь с такой работы. Этхо догадался об этом и прибавил: - Я съем всю еду, которую мне дадут у верховода, а ценности и брагу принесу тебе. Хозяин согласно икнул: условие показалось ему правдоподобным. Вскоре Этхо с подрабком верховода выбрались из шалаша и побежали к центру стойбища. - Даже не рассчитывай забрать себе еду, - сказал вдруг подрабок. - Там будет и моя доля! Этхо слегка опешил. - Вообще-то я вызвался, чтобы тебя опять не отлупили. - Пошел ты к свиньям! - подрабок сплюнул на бегу. - Сегодня этот кусок дерьма меня лупит, а завтра я почикаю ему глотку и сам стану верховодом! Такие планы Этхо слышал от мальчишек не впервые, но он слишком начитался сказок, где выказывали почести наставникам, чтобы самому задумываться о подобном всерьез. Писарь-толмач, конечно, не образец заботы и справедливости, но не убивать же его теперь. Этхо пожалел о своем намерении помочь подрабку, но деваться было уже некуда: успел пообещать хозяину дары со сделки. Шалаш верховода сегодня выглядел преобразившимся: весь покрыт свежим лапником, вход занавешен дорогими покрывалами. Напротив шалаша стояла незнакомая телега из оранжевого трубчатого лозняка. Ее сторожили четверо тахаимцев - кряжистых воинов с кожей черной, как угли костра. Плечи их покрывали богато вышитые накидки с бахромой, какие Этхо доводилось видать среди морянских трофеев. Дело ясное: сперва тахаимские купцы на корабле заплыли в дельту реки, подле которой стояло Городище, а теперь двигаются на запад по бухтам Северного взморья, продавая, покупая и выменивая. Иногда хасажане из ближайших стойбищ спускаются к морю для торговли, но, если сделка предстоит крупная, как сейчас, купцы могут приехать к верховоду лично. В шалаше было жарко и стоял острый мятный запах благовонных масел. Среди хасажан бытовало мнение, что все тахаимцы без ума от запаха мяты. Ширму отодвинули в сторону, в центре шалаша бесформенной кучей лежали ковры, шитые золотом накидки и кафтаны, широкие бисерные воротники, блестящая посуда и все прочее, что ватага стойбища награбила за год, но еще не успела отдать на остров Зеленого Змея. - Ты кого привел, дрянь?! - напустился верховод на подрабка, когда увидел Этхо без хозяина. - Толмач его послал! - пискнул мальчишка, пытаясь сохранить уши. - Он все переведет, а потом толмачу его долю притащит! - Я переведу, - подтвердил Этхо и огляделся в поисках купца. Тот стоял у дальней стороны кучи, наклонившись к толстому ковру с затейливой соромейской вышивкой. Пожалуй, один лишь Этхо в этом шалаше знал, что такая вышивка зовется соромейской. Верховод оставил подрабка и сгреб за уши кандидата в толмачи, прошипев: - Так переводи! И чтоб за весь этот хлам мне было плачено вдвое больше обычного! - Сделаю, - пообещал Этхо, морщась, и высвободил уши. Тахаимский язык он знал хуже морянского, в основном по книгам из хозяйской библиотеки. Обо всем на свете поговорить не умел, но цену товара назвать смог бы. И тут купец поднял голову. Это оказалась женщина. Высокая, в мужских штанах и накидке, с кинжалами на поясе. В ее ушах, носу и даже над бровями блестели тонкие золотые кольца. Женщина хитро, с ленцой улыбнулась. Так никогда не улыбались рабыни. Подобную улыбку могут позволить себе люди, уверенные в своей силе и безопасности. Этхо понял, почему верховод так взбешен. Таких купчих тут еще не бывало. - Скажи этой потаскухе, - велел верховод, - что за всё добро я требую четыре сундука золота и три десятка гладких девок вроде нее. Этхо знал, как по-тахаимски «потаскуха». Но сомневался, что это знание ему сейчас поможет. Купчиха за такое не только язык отрежет, но и то место, которое отличает от потаскухи самого Этхо. Еще хозяин никогда не называл цену сразу, сперва спрашивал у купца, потом торговался. Но все это было вслух, а услышанное Этхо запоминал куда хуже прочитанного. Сейчас он не мог вспомнить и половины нужных слов обычного хозяйского вступления. Зато перед глазами четко горела страница из толстенной книги. Хорошо, что верховод не знает по-тахаимски. - О, несравненная царица сладостных желаний, - вежливо начал Этхо, - не откажи ничтожному в ответе на единственный вопрос, разомкни смоляные уста. Во сколько небесных звезд ты ценишь сии пальмовые кущи, достойные лишь кончика твоего мизинца? Славные воины сих цветущих побережий недосыпали ночей, недоедали халвы, пряностей и винограда, чтобы бросить к твоим ногам, о, нежнейшая царица, свой нехитрый скарб. Не возводи их печали в двоевеликое горе, одари их светом милости своей! Настолько же широко распахнутыми глазами на него когда-то смотрел Бурлека. Купчиха еще и рот приоткрыла. А золотые колечки над бровями поднялись так высоко, что коснулись короткой челки. - Ты что ей ляпнул, свиненок? – прошипел верховод. Надо было срочно спасать положение. - Неужто мои уста не услаждают твоего изысканного слуха? - отчаянно переспросил Этхо. - О, несравненная царица, оцени наш почет и груды злата у ног твоих. - Ба-ашкой об мачту... - отмерла «несравненная царица». Голос у нее оказался по-мужски хриплым, щедро просоленным в морских штормах. - Груды злата у вас так себе, но шпарь дальше, мне нравится. - Ей нравится, - перевел Этхо верховоду. - Что? Цена? Ты назвал ей цену, отрубок?! - У нас есть лучшие товары побережья для тебя и твоей команды, - вспомнил Этхо хозяйскую фразу. И добавил от себя: - Твои очи озарили сей скромный чертог, твой голос оживил огни в лампадах, купи наш хороший товар. Окончание фразы тоже было хозяйское, потому что в цитате дальше говорилось о приглашении остаться на ночь. - Красиво поешь, - протянула купчиха. - А товар дрянь. И паршивой рабыни за него не дам. Вон, на ковре кровавое пятно. - То не кровь, то слезы наши, струящиеся от немилости твоей, - нашелся Этхо. - Хороший, товар, нигде не найдешь такого. Купчиха придирчиво покрылась в куче и тронула вышитые бисером воротники. - Такие же я намедни видела у морян. И стоили они дешевле. - Грабеж есть тяжкий труд воспаленного разума в тщете бытия, коий надлежит быть оплачен, - эта цитата была из второй тахаимской книги, но пришлась кстати, потому что содержала слово «грабеж». Купчиха почему-то фыркнула в кулак, а потом впервые посмотрела Этхо в лицо и поинтересовалась: - Ты, что ли, грабил? - Другие грабят, - ответил Этхо. - А я перевожу. Купчиха фыркнула снова, аж колечки затряслись. Этхо растерянно оглядел себя, чем вызвал новую волну веселья. - А ну, птенчик, спой еще про мою красоту! Этхо с готовностью откашлялся. - О, никогда не доводилось мне видеть ту, что хоть на толику в чем-то приблизилась к тебе по прелести и добродетелям. Ты луна и солнце, ночь в глазах твоих, утро на ресницах, Белый Змей умолкает, пораженный красотою твоей, а великая Алая Обезьяна одаривает каждый шаг твой пальмовыми букетами! Как же она смеялась! Колечки тряслись безостановочно, гладкие черные волосы упали на лицо, а кинжалы позвякивали в такт. Опешивший верховод собрался было дать Этхо затрещину, но купчиха, смаргивая выступившие слезы, жестом показала, что не хочет этого. - Такую бы зверушку на мой корабль! - проговорила она, отдышавшись. - Поучил бы команду, как разговаривать со мной! Мальчик, сколько ты стоишь? Клянусь, если тебя продадут мне, я заплачу сундуком золота и дюжиной тахаимских рабынь! - Она спрашивает, сколько я стою, - растерянно перевел Этхо. - Готова дать золото и рабынь. - Дурья вошь! - рассердился верховод. - Я не собираюсь торговать грязными шкурятами вроде тебя! Если она не купит все это, то его бесплатно заберут данщики с острова, а тебя после я лично высеку и посажу на кол! Этхо до мельчайших подробностей вспомнил засиженные мухами колья и сглотнул тошноту. - О, ослепительная дочь моря и пальмовых ветвей, - слов на нормальную речь отчаянно не хватало. - Я есть раб твоих желаний, но я не раб моему господину. Я ничего не стою, потому что не продажен... не продаваюсь... меня не купить. Посмотри на товары, они обильны и хороши. - Ладно-ладно, - отмахнулась купчиха. - Если я отвалю золота за барахло, тебя подарят мне в довесок? - Если она всё купит, ей меня подарят? - спросил Этхо у верховода. - Да на что ты ей сдался?! Или, постой-ка, а не мутишь ли ты свое? Нарочно вдул ей, будто тебя надо купить? Этхо замотал головой, чувствуя, что ему не верят. Если даже купчиха добьется своего, верховод придушит горе-толмача сразу после сделки. Из принципа, чтобы не лез. Во всей книге про хасажанские удовольствия была только одна женщина, которая отказалась возлежать с мужчиной. Этхо особенно запомнилось то, что женщине после этого ничего не отрезали, а дали еще фруктов и отпустили домой. Что и говорить, отказала она красиво. - Купи хороший товар, - повторил Этхо по-тахаимски. - Если я буду с тобой, ты пресытишься видом моим, голосом и причудами, тебе станет горек мед на моих устах. Но если мы разлучимся, чтобы увидеться вновь, ярче и острее станет предчувствие встречи. Уходи с хорошим товаром и возвращайся снова. Тогда я смогу продать тебе еще много хорошего товара, лучшего на всем побережье. Купчиха склонила голову набок. - Не хочет хозяин тебя продавать. Сам птенчиков любит, а? - Она протянула руку и потрепала Этхо за щеку жесткими шершавыми пальцами. - Что ж, еще приплыву. Ты подрастешь, станешь говорливее... да и мордашка... Говори свою цену. Этхо без запинки назвал веленое, и купчиха поторговалась совсем немного, для вида. А прощаясь, дала Этхо тахаимскую ореховую палку в сладкой оболочке и по секрету призналась, что она и ее люди терпеть не могут запах мяты, чем-то дорогой всем хасажанам побережья. Товар погрузили на телегу, взамен притащили в шалаш сундуки золота, а снаружи оставили кучку темнокожих рабынь, не в пример морянкам тихих и зябко жмущихся друг к дружке. Верховод, увидевший плату за товар, сменил гнев на милость и от щедрот бросил толмачу совсем целую тетерку, жирную и зажаристую. И велел передать хозяину, что за такого подрабка даст ему со сделки больше обычного. ...Этхо не сразу побежал к хозяину. Сперва он дошёл до оврага, оглядываясь, не выследил ли его подрабок верховода. Там, скрытый зарослями крапивы, Этхо почти не жуя проглотил сперва ореховую палку, а потом тетерку вместе с костями. И лишь догладывая последнее крылышко, представил себя соромейским героем на пиршестве в честь дня тотема. Как будто сидит он за большим столом, а на золотых блюдах целые горы тетерок, и можно съесть их хоть десяток, хоть два. Вот ведь жили соромеи!.. *** Полуденное солнце наполняло теплом и сладостью спелые ягоды малины. В этом году кусты были осыпаны особенно густо, и за неделю не съешь: каждый день поспевают новые. Этхо рвал малину обеими руками и сразу отправлял в рот. Иногда на языке чувствовался привкус клопа, а на зубах хрустел его жесткий панцирь, но клоп тоже съедобен, если поскорее проглотить и навалить сверху побольше малины. Этот малинник Этхо нашел еще в детстве, когда, зареванный и побитый, пытался догнать канувшего в никуда Бурлеку. Тогда он не запомнил дорогу, но позднее, уже повзрослев, набрел на это место снова и с тех пор приходил каждый год, когда поспевала малина. Отсюда было рукой подать и до стойбища, и до Городища, но хасажане и моряне обходили малинник стороной: лес, буреломы с оврагами, много заболоченных мест, где есть опасность наткнуться на пучеглазиков. Этхо доводилось встречать здесь лишь оленей. Они бродили среди зарослей и с достоинством поедали малиновый лист. Однажды Этхо нашел запутавшегося в ветвях олененка, мягкого, пушистого, еще не избавившегося от детских крапинок на боках. Олененок совсем выбился из сил. Добыча могла быть легкая: перерезать глотку, содрать ножом шкуру, притащить из стойбища алый уголек в глиняном черепке, да и зажарить целиком на костре. А если не получится донести уголек, то и вовсе съесть так. Но Этхо было девять, он только что закончил перечитывать сказку про славного Унку-Сохо и его боевого коня и бредил мечтой раздобыть себе такого же. Чтобы вырос из жеребенка в прекрасного скакуна, высекающего искры из-под копыт. Этхо провозился с олененком все лето. Поил водой, кормил с рук мхами и малиновыми листьями, гладил, расчесывал и учил соромейским командам. Олененок не запомнил ни одной команды, но ходил за Этхо как привязанный - больших трудов стоило отделываться от будущего скакуна по дороге в стойбище, где дармовую дичь сожрали бы безо всякой мечтательности. Зимой олененок пропал, и Этхо думал, что больше его не увидит. Но следующим летом к нему из чащи вышел красивый молодой олень и знакомо ткнулся носом в раскрытую ладонь. Скакуна из олененка так и не получилось, зато он до сих пор иногда приходил к малиннику, и Этхо уже приходилось вставать на цыпочки, чтобы почесать его за ушами или почтительно коснуться теплых ветвистых рогов. ...Этхо залез в самую глубину малинника, не обращая внимания на беспощадно жгущую ноги крапиву. Здесь ягоды были особенно крупные и сочные. Липкий красный сок стекал по подбородку, перемазал пальцы и сорочку. Солнце припекало, и, щурясь от удовольствия, Этхо чувствовал себя в самом сердце малинового изобилия. Негу прервал хруст лесной подстилки. Этхо насторожился и притих, затолкав недожеванную малину за обе щеки. Олени так не ходят, звериные шаги мягче, осторожнее. Под взрослым воином подстилка трещит сильнее, а тут хруст легкий. Значит, сюда забрел мальчишка не старше Этхо: то ли заблудился, то ли тоже пришел полакомиться малиной. Придя к такому выводу, Этхо привстал с корточек и рискнул высунуть голову из гущи малиновых кустов. Неизвестный был здесь, скрытый зарослями. Вот он остановился, шагнул с пятки на носок, примеряясь. Зашуршала веточка, послышалось тонкое счастливое причмокивание. Этхо выглянул еще дальше, стремясь рассмотреть соседа по малиннику. Он увидел край синей материи в узорах бисерной вышивки, а потом - копну темно-рыжих волос, заплетенных в две толстые косы, как на картинках. Любопытство подстегнуло забыть об осторожности и привстать на цыпочки, чтобы увидеть нежданного гостя целиком. Это оказалась девочка. Возрастом не старше Этхо или некоторых рабынь. Но как же непохожа она была на всех рабынь стойбища разом! Скорее уж - сошла со страниц какой-нибудь морянской или даже соромейской сказки. У нее было чистое улыбчивое личико с пухлыми румяными щеками. У висков звенели серебряные кольца, подвешенные к налобному обручу. Верхнее платье синее, в бисерной вышивке, белые рукава сорочки деловито закатаны. На локте девочки болтался плетеный туесок, но, кажется, только для вида, потому что малину она собирала сразу в рот, в точности как Этхо. Вдруг девочка насторожилась, подняла голову, беспокойно огляделась вокруг… Их глаза встретились. Девочка завизжала так, что Этхо пошатнулся и едва не грохнулся на спину. Швырнула в него туеском, подобрала юбку и со всех ног бросилась прочь, петляя, как заяц. Только башмаки мелькали. Этхо ошеломленно моргнул. Он и подумать не мог, что настолько страшен. И что какая-то девчонка способна издавать звуки подобной громкости. Потом он представил, как выглядит со стороны: встрепанный, весь в малине, синяках, веснушках и с надутыми щеками. Пожалуй, можно ойкнуть от неожиданности. Или подпрыгнуть. Но чтобы так орать… Этхо выбрался из малинника и поднял туесок. Красивый. А плетен еще мудренее, чем коса. И как это у морян получается? Такой туесок, наверное, дорого стоит. «А вдруг ее накажут за потерю? - подумалось Этхо. - Если б я хоть что-то из шалаша потерял, хозяин бы меня прибил на месте. А тут - девчонка». Этхо побежал в ту сторону, где скрылась девочка. Теперь он точно знал, что там находится Городище. А еще худо-бедно научился угадывать следы. Видно, девочка ходила на этот малинник не в первый раз: обломанные ветки и примятый мох выдавали проторенную тропку. Он нагнал ее у самой стены Городища. Убедившись, что преследования нет, девочка сбавила шаг, хотя постоянно оглядывалась, и Этхо приходилось прилагать немало усилий, чтобы не попасться ей на глаза. Он думал, что она постучит в ворота, но девочка свернула в сторону и двинулась вдоль стены. Этхо крался поодаль, раздумывая, как бы ее окликнуть и объяснить, что туесками в него можно было не швыряться. В отдалении от ворот девочка остановилась, огляделась по сторонам особенно тщательно, а потом наклонилась к основанию стены, открыла закиданный ветками лаз и шмыгнула внутрь, намотав на кулак мешающий подол юбки. Вскоре из лаза высунулась ее рука, пошарила вокруг, подцепила ветки и ловко передвинула на прежнее место. Этхо прождал девочку весь день, но она больше не появилась. Незаметно стемнело. Отсюда, с лесной опушки на пригорке, открывался замечательный вид на стену Городища и немножко - на ворота, подсвеченные факелами. Этхо смотрел на подрагивающие огни, пока они не отпечатались у него под сомкнутыми веками. Голоса людей не доносились сюда, теряясь в стрекоте сверчков и встревоженном ухании филина. Этхо повесил туесок на ветку рябины - девчонка сразу его заметит, когда придет сюда в следующий раз - и лёг на спину. Над ним распростерлось звездное небо - черная пропасть, вся в драгоценном бисере. Этхо читал, что по звездам можно проложить дорогу через море. А еще читал, что звезды - это искры, которые остаются после ежедневного солнечного пожара. К утру искры гаснут, но небесный огонь разгорается вновь, чтобы греть спины дожденосным тучам, которые проливают на землю жизнь-воду. Однажды могучий Унку-Сохо, величайший из соромейских героев, прыгнул на своем коне к самой вершине горного хребта, а оттуда прыгнул на небо. Там он схватил латною рукавицей самую яркую звезду и принёс в дар своей матери. Мать разожгла от звезды живительный костер, и из этого костра вышла девушка, прекрасная, как солнце. Унку-Сохо взял ее в жены, и тогда девушка сотворила великое чудо - дала жизнь его сыновьям и дочерям. В этом и был подарок: мать дала жизнь Унку-Сохо, а тот сумел передать огонь жизни дальше. Этхо снилось, как он сам скачет по небу на огромном олене о ветвистых рогах. А звезды кружатся, мерцают, как морянские факелы, и пахнут хлебом. Вкусно, сладко, точно малина без клопов. Где-то там, за звездами и неведомыми далями, был его дом, который он себе придумал.