Сказки северного взморья

Этхо снились уютные морянские дома: в каждом очаг, а в очаге кусочек солнца. Во сне пахло хлебом, не воображаемым, как прежде, когда он не знал ни хлеба, ни дома, а по-настоящему. Этхо обнимали теплые мамины руки – то ли Мленны, то ли той, другой мамы, которую он никогда не знал. Мама баюкала его и пела соромейские песни. «Ты же не исчезнешь, когда я проснусь?» - спрашивал Этхо. «Нет, - отвечала мама. – Теперь я всегда буду обнимать тебя». Но вдруг погасли огни, на Городище – или уже на сказочный Мореград? – пала тьма. У тьмы были змеиные крылья и распахнутая пасть, полная зубов, а на каждый зуб насажено по отрубленной голове. Этхо услышал крик – и знал откуда-то, что кричит Ласка. «Ну, нет, Зеленый Змей! Теперь я понял, почему одерживал победы Унку-Сохо, почему Вермей Златоградский выходил на битву и мальчиком, и мужчиной, и стариком, почему Уларушка выплакала все глаза, но докричалась до северных ветров. У них тоже за спиной были такие люди, которые топят очаги солнцем, пекут хлеб и любят просто так, потому что ты такой же, как они. И где бы ни был я сам, но приду им на выручку!» В руке у Этхо вспыхнул стальными звездами огромный меч, на локте блеснул щит, а у плеча соткался из лунного света образ могучего зверя с пушистым хвостом и синими огнями глаз. Зеленый Змей взревел, но Этхо уже ринулся в атаку, стройный, могучий воин. Меч плясал, ударяясь о склизкую чешую и выметая жгучие искры, щит отражал удары клыков. Под горой, под холмом, В поле чистом Сошлись биться враги Не на жизнь, а на смерть, Натянись, зазвени, Тугая тетива, Полети стрела неистово, Порази Змея Силою Лиса!.. Это он читал где-то про такие наговоры? Или чудесный зверь только что нашептал на ухо, как правильно его позвать? Не важно. Потому что враг дрогнул, обломились смертоносные клыки, головы с них покатились в погребальный костер. Им достанется покой, морянам жизнь, а Этхо слава. Но самая главная награда – мамины руки и родной голос, поющий соромейские песни. Уходи, Змей, прочь, хасажане! Если вам по сердцу только мучить и убивать, то вы лишние на этой земле. *** Этхо проснулся и какое-то время не мог понять, где находится и как сюда попал. А еще почему так ноют плечи и ноги, ведь битва с Зеленым Змеем вроде бы осталась во сне. Потом он вспомнил, сколько довелось бегать и махать палкой за вчерашний день. А еще смутно всплыло в памяти, как отец кладет его на кровать и укрывает одеялом, а мама невесомо целует в макушку. «Это так принято, - задумался Этхо, - или я совершил проступок, уснув за ужином?» Но потом он рассудил, что за проступок его бы вряд ли целовали, а подробности решил на всякий случай уточнить у Ласки. Было темно и тихо, лишь ветер тоненько посвистывал снаружи. Этхо приподнял голову и увидел, что окна закрыты деревянными ставнями, по краям которых виднеются завитки пакли. Точно, ему рассказывали, что в холода так сохраняют тепло. Наверное, тетушка Лоза тут вчера похозяйничала. Но как узнать, который час и не проспал ли он все на свете? Хотя, наверное, если снаружи не слыхать воинов, а Ласка не примчалась его будить, то еще не очень поздно. Но вдруг воины уже отправились в дозор, а Ласке запретили его тревожить, пока сам не выспится? Надо срочно узнать, ведь так и к Цвейко опоздать недолго, а Этхо обещал приходить каждое утро. Он сел, свесил ноги с кровати. Пол был холодный, но все же теплее мерзлой земли. Этхо не стал обуваться, но в коридор вышел на цыпочках, чтобы пятки не стыли. В тереме было так же сумрачно и беззвучно, как и у него в комнате. Этхо тихонько прошел по коридору и выглянул на лестницу, где окно было не закрыто ставнями полностью, и через щелку дуло моросью и запахом прелой листвы. Этхо подошел и приник к щелке глазом. Он зря беспокоился: на улице еще даже не рассвело. Небо уже явно готовилось встречать солнце, и темно-серые тучи не были по-ночному черными, но сегодняшний восход под силу будет увидеть только птицам, которые летают выше непогоды. Плотно моросил холодный дождик, деревья теряли последние листья, а княжеский двор был пуст. У тотемного столба Этхо разглядел золотое блюдо с дарами для Белого Лиса. Вот и правильно, пусть тотем ест сытнее и хлеб, и зерно, и лучшие куски дичи, и спелые яблоки. Станет самым сильным и поможет морянам победить хасажан, чтобы нигде больше не мерзли дикие полуголодные дети и не умирали на кольях рабыни. Что-то скрипнуло во дворе, Этхо затаил дыхание. Со стороны амбаров показался Ойсо. Он шел спокойно, не спеша, то и дело потягиваясь, поводя плечами и лениво почесывая спину. У тотемного столба соромей замедлил шаг. А потом Этхо не поверил своим глазам и даже ущипнул себя, чтобы проверить, не спит ли до сих пор. Ойсо спокойно взял с блюда, предназначенного для Белого Лиса, самое большое румяное яблоко и нагло, не таясь, вгрызся в его сочную мякоть. Этхо стоял у окна, оглушенный и пораженный, не представляя, что сейчас будет. Хруст разносился, казалось, на весь двор. Но Ойсо не ударила молния, не поразил гром. Даже Белый Лис не явился покарать святотатца. Соромей спокойно дожевал яблоко до тонкого огрызка, затем кинул его обратно на блюдо и так же лениво, потягиваясь и почесываясь, побрел дальше. *** Часы до рассвета Этхо не сомкнул глаз, с нетерпением вслушиваясь, как медленно, неторопливо просыпается терем. Вот заскрипело на дворе колодезное ведро, тетушка Лоза завздыхала где-то на лестнице – наверное, опять беспокоится о Зимке, ушедшей в дозор. Сонную тишину постепенно заполняли шорохи, стуки. Когда со двора зазвучали голоса воинов, Этхо счел, что уже достаточно рассвело, и поспешил в горницу для совещаний. Ему повезло, князь уже был там. Выслушав подробный, хоть и несколько путаный рассказ о происшествии у тотемного столба, отец почему-то не взволновался, а лишь задумчиво потер виски и почти с надеждой спросил: - А померещиться тебе не могло? - Чем угодно клянусь! – жарко воскликнул Этхо. – Да чтоб у меня огонь в очаге треснул! Я не вру, я больше совсем не вру! - Верю, - Статко положил ему на плечо тяжелую ладонь. – Но ты и сам мог обмануться. Запомни и Ласке передай: Ойсо не станет делать ничего дурного. - Но я видел, как он воровал еду тотема, - повторил Этхо, глядя отцу в глаза. Тот вздохнул. - Мы с матерью доверяем Ойсо больше, чем самим себе. Если бы не он, Городище уже не стояло, да и нас не было бы в живых. Мало тебе моего слова, дедушку Толкомея спроси. Они пусть и ссорятся часто, а подозревать друг друга в злом умысле не станут. Да и ты сам: разве видел дурное от Ойсо? Этхо пожал плечами. Ему не хотелось признаваться, что от человека с таким хмурым лицом он постоянно ждет удара. Молчание затягивалось. Этхо не знал, какими словами рассказать о своем беспокойстве за Городище, о сне, полном змеиного гнева, и о колючем взгляде соромея, который пронизывал насквозь. Статко легко потрепал его за плечо и отпустил. - Ну, ежели у тебя вопросы кончились, то теперь мой черед. Скажи-ка, Этхо, хорошо ли ты помнишь события перед тем набегом, после которого ты у нас оказался? Этхо, который помнил не только события перед набегом, но и подслушанный вчера у воеводы разговор, так и подпрыгнул, обрадовавшись, что на этот раз можно ответить на все-все вопросы и помочь в поимке злодея. В тот же миг он поймал проницательный взгляд отца, внезапно подумал, что князю прекрасно известно, кто возился под дверью, и почувствовал, как начинает краснеть. И как он прежде ухитрялся таиться перед хозяином! Наверное, потому что не знал тогда, насколько это стыдное дело - врать. А может, оттого, что уважал писаря-толмача и на сотую долю не так сильно, как князя. Статко спрашивал, Этхо рассказывал, вновь воскрешая перед глазами те дни в стойбище, о которых он бы ни за что не подумал, как о последних. Тогда Городище казалось ему сказкой, недостижимой мечтой. - Ватага три дня собиралась. Самое большее, четыре. Точно, с вечера хозяин сказал, что в соседнем стойбище гонец с острова. Да, бывает, приезжают, но нечасто. Чаще из стойбища на остров ездят. Добро всякое отвезти, рабынь в жертву Змею и так, мой хозяин еще бумаги передавал. Не знаю, кто его грамоте учил, наверное, предыдущий писарь-толмач. Не, я его не застал. Да наверняка хозяин его и прибил, иначе кто бы ему такое хлебное место по доброй воле отдал. Больше грамотных не было, только я еще. А отправляли подсчеты – сколько куплено, сколько награблено, сколько воинов и жертв. Ну, и списки с табличек еще. В эту осень тоже отправляли, я видел. Нет, хозяин ни с кем из Городища не встречался. Он обычно либо пьяный был, либо к верховоду захаживал. А из стойбища вовсе ни ногой, воин из него похуже остальных. Да, но он же грамотный, поэтому его не трогали и при дележке просто так всякое добро давали. Этхо рассказывал о гонце. Как хозяин проговорился, что именно гонец привез волю тотема и сведения о тропке в обход владений пучеглазиков, хотя все в стойбище утверждали, что о тропке стало известно от пленных морян. Князь при этих словах нахмурился, стиснул зубы. Этхо вспомнил избитого Бурлеку, и ему тоже стало обидно за клевету. - Я не думал, могла ли сама Медная Княжна рассказать про тропу. А разве тотемы просто так говорят с людьми? Не знаю, мне кажется, ей есть, за что не любить хасажан. В клетке всегда было много рабынь из болотных людей. А еще взрослые часто охотились на оленей. Дедушка Толкомей рассказывал, что Медная Княжна не любит морян из-за охоты на оленей. Но хасажан она тогда еще больше должна не любить. Статко спрашивал о дне нападения на Городище, впервые так подробно, и Этхо рассказывал, сколько мог. Как нашел, к кому подсесть на коня, как ехали через лес, и ватажные с опаской озирались, а он не понимал, в чем дело, ведь ни разу не видел болотных пучеглазиков и даже не до конца верил в них до вчерашнего дня. Как сообразил, что у ворот его наверняка пристукнут, и пробрался за стену через лаз. Как был очарован Городищем, и как впервые убил человека. Вспоминал первую встречу с Ратинеком – мог ли он мечтать, что они станут братьями! И как Хладей притащил его в сарай. Вспомнил и про услышанный разговор за стеной сарая. - Она говорит, мол, ты лгал мне. А он отвечает, да, и одумываться не собираюсь. А она про счастье на чужих костях, и что здесь наш дом. Просила одуматься, говорила, что любит. А он ее дурой назвал. И, кажется, убил. - Кажется? - Она замолчала. А он потом что-то утащил от сарая. Наверное, тело. - Убитая женщина, – медленно произнес Статко. – Как расчетливо. Именно в тот день было слишком много убитых женщин. Ну а его голос ты совсем не запомнил? Этхо покачал головой. - Взрослый был голос. И по-морянски говорил, без хасажанских слов. - Насколько взрослый? - Ну… - Этхо замялся. – Не знаю. Не молодой. Не такой, как у Ратинека, Хладея или даже у Цвейко. Хрипловатый и усталый. Больше как у Ой… Ну, то есть… - Ойсо? – докончил Статко. Этхо подумалось, что стоит так сказать. Может, тогда его слова про соромея будут иметь больше веса. - Не знаю, - тихо повторил он. – Это мог быть чей угодно голос. - Благодарю за честность, Этхо, - серьезно произнес отец. Казалось, он читает все его мысли, как книгу. – Будь осторожен и не рассказывай больше никому об услышанном. Если в тот день у сарая был поджигатель, он не посмотрит, что ты не помнишь его голос. Этхо обещал князю быть осторожным, а себе, мысленно – следить, чтобы такой же осторожной была Ласка. Мысли о ней всколыхнули еще одно воспоминание. - Отец… Можно спросить? - Когда я тебе запрещал? Или ты опять про дядьку Ойсо? Ну, не опускай глаза. Задавай свой вопрос, а там поглядим, смогу ли я на него ответить. Этхо глубоко вдохнул, набираясь смелости. - Ты вчера за ужином сказал, что кому-кому, а Ласке надо бы Ойсо в ноги кланяться. Почему? Ласка никогда не говорила, что она ему чем-то обязана. - Ласка и не помнит, только по рассказам, - Статко чуть улыбнулся, вопрос явно оказался легче, чем он ожидал. – Незадолго до того, как мама готовилась подарить Ласке жизнь, она заболела. То ли суждено было так, то ли Змей напортил. И когда Ласке пришел срок появляться на свет, было очень тяжело. Страшный день, - он нахмурился, между бровей появилась незаметная прежде складка. – Один из самых страшных в нашей жизни. Никто ничего не мог сделать, и я приготовился в одночасье лишиться жены и дочери, - Статко поежился, но потом расправил плечи, как и прежде. – Этого не случилось только благодаря Ойсо. Он был с Мленной от начала и до конца, солнце знает, что делал и к каким силам взывал, принял живую-здоровую Ласку на руки и после свалился, несколько недель пролежал пластом. Да и тебя он спас после сарая, Ласка разве не говорила? - Говорила… Статко кивнул. - Поэтому трижды подумай, прежде чем обвинять Ойсо в чем-либо. А теперь ступай, Цвейко тебя наверняка заждался. Как тебе ратная наука дается? - Хуже, чем чтение, - честно ответил Этхо. – Но я буду стараться! «…И когда придет час, обязательно защищу Городище, тебя, маму, Ласку, тетушку Лозу и всех, кого я так люблю». *** К дому Цвейко Этхо мчался со всех ног, боясь опоздать к назначенному часу. Вон, уже светло совсем, солнце за тучами наверняка высоко, а он все утро проговорил с отцом. Тоже важное дело, и как их все успеть?.. От того, чтобы срезать путь через плетни и огороды, Этхо удерживало только опасение опять перепачкаться, будто свинья загонная, и выглядеть недостойно для княжича. Интересно, можно ли научиться не пачкаться, когда ползешь сквозь кусты?.. Мысли, мысли… Они снова не давали ему покоя, но до чего же не походили на те, оставшиеся в прошлой, хасажанской жизни. Теперь его занимали разговоры с Ратинеком, авантюры Ласки, наука дедушки Толкомея, ратное дело Цвейко, а еще огромная, больше него самого, любовь к окружающему миру. И мир на этот раз, кажется, отвечал взаимностью. Этхо сходу ворвался в дом, пролетел через сени и затормозил только в светлой горнице с печью. Меч и щит громко стукнулись об пол и друг об друга, дверь оглушительно хлопнула о косяк. Заплакали разбуженные дети, Золотена за столом подпрыгнула, а ее собеседница стремительно развернулась на лавке, выхватывая из ножен свой клинок. И тут же выдохнула. - Тьфу на тебя, Этхо! Вломился, как медведь! - А когда ты нас грабить пришел, был повежливей, - рассмеялась Золотена, вставая и отходя к углу, где висели три деревянные люльки. - Простите, - смутился Этхо, стараясь отдышаться. – Я нечаянно. Здравствуй, Золотена. Здравствуй, Зимка. - Здравствуй-здравствуй, - ворчливо откликнулась Зимка, снова усаживаясь на лавке спиной к двери. Но Этхо с изумлением успел заметить, что глаза у девушки заплаканные. - Ты ведь к Цвейко? – ласково спросила Золотена. – Он на дворе, с Ратинеком. - Ратинек здесь?.. - Да, пришел недавно, - Золотена поцеловала последнего успокоившегося младенца и вернулась к столу. – Цвейко с ним, как и с тобой, занимается. «Опоздал», - пронеслось в голове у Этхо. - Я тогда… попозже зайду. - Да ты чего поник? Иди к ним, Цвейко и тебя ждет. - Иди, - хмуро, но вполне дружелюбно подтвердила Зимка. – И в честный дом с оружием не суйся, коли не умеешь не греметь. Этхо внезапно понял, что своим появлением оборвал какой-то разговор, явно не очень веселый для Зимки. Поэтому еще раз извинился и поспешил на двор. Цвейко и Ратинек обрадовались появлению Этхо гораздо больше, чем Золотена и Зимка. Возможно, оттого что на сей раз Этхо ничем не гремел. - Сейчас с братишкой твоим закончу, - добродушно подмигнул Цвейко, - а потом вами обоими займусь. - Это кто еще с кем закончит, - задрал нос Ратинек, внезапно становясь очень похожим на Ласку, и тоже подмигнул. Этхо встал у плетня, наблюдая за ними. Ратинек и Цвейко, в нижних рубахах поверх штанов, высокие, взрослые, двигались так стремительно, что Этхо едва успевал уловить движения палок, которыми они сражались вместо мечей. «Кажется, я никогда так не смогу», - с тоской подумал он, отчаянно восхищаясь обоими. - Удар слабоват, - сказал Цвейко, когда палки, треща, скрестились в очередной раз. – И двигаешься ты сегодня медленнее обычного. Не выспался, что ли? - Выспался, - тряхнул головой Ратинек. – Ничего, это я только разминаюсь. Несколько мгновений – и палка Ратинека уперлась Цвейко в грудь. - Хорошо, - одобрил Цвейко. – Если не знать, что перед победой ты успел остаться без руки, ноги, головы и с раной в боку. Учись быть внимательнее до боя, а не во время него. Этхо, бери-ка палку. Ратинек, принимай нового поединщика. Этхо постарался встать ровно, как Цвейко учил его вчера. Руки от волнения мгновенно вспотели, палка стала скользкой. - Нападай, - радушно предложил Ратинек, становясь напротив. Этхо замахнулся, Ратинек тут же поймал его палку на свою, отражая удар, и нанося собственный. Палка завибрировала, выпала из рук, и Этхо сам не понял, как увернулся, перекатился по земле и увернулся опять, не дав оружию Ратинека себя коснуться. - Ну-ка, стойте, - велел Цвейко. – Этхо, поднимай палку. Увертываться ты хорошо умеешь. А кто удары отражать будет? Держись прямо, и когда палка летит на тебя, не жмурься и беги, а давай сдачи. Но и на второй, и на третий раз Этхо непостижимым образом бросал палку и уклонялся из-под удара, словно все его тело протестовало тому, чтобы нападать. - Это я… только разминаюсь, - проговорил он, чувствуя, как все лицо полыхает краской от стыда. Ратинек отложил палку и взял его за плечи, заглядывая в глаза. - Братишка, ты что, боишься меня? - Нет, - выдавил Этхо, не зная, как объяснить власть того оцепенения, которое охватывало его всякий раз, когда он видел над собой занесенный предмет, будь то кулак, палка или плетка. – Ты сильнее и… оно само. Давай еще раз. - Цвейко сильнее меня, - напомнил Ратинек. – Но я только что его победил. И ты сможешь. Вон, вспомни, как ты хасажанина одолел. - Я не отражал его удары. Я… очень испугался тогда, а потом у меня получилось застать его врасплох. - А как ты Морятко чуть поленом не поколотил? - Тогда было некуда деваться, - вспомнил Этхо. – И еще у Морятко не было полена. - Представь, что я Морятко без полена, и… - Ратинек, не наседай, - спокойно велел Цвейко, подходя ближе. – Видишь, Этхо сейчас непросто. Как думаешь, сколько раз его били, прежде чем он научился вот так без раздумий увертываться? Ратинек закусил губу, и его ладони на плечах Этхо сжались. - Ничего, - твердо сказал он. – Мы сейчас что-нибудь изобретем. Не бойся, братишка, тебя тут никто в обиду не даст. А скоро ты и сам научишься давать отпор всякому, кто посмеет сунуться. Потом Этхо долго колотил своей палкой сначала в плетень, а после в палку Ратинека, стоящего неподвижно. Затем держал щит, прилагая все усилия, чтобы не убежать, а Ратинек замахивался, ударяя по щиту. Наконец, снова взял палку, и, весь дрожа от напряжения, принял на нее первый удар. Очень медленный, нарочито слабый, но все-таки удар. - Молодчина! – обрадованно воскликнул Ратинек. - Ты победил свой страх, - сказал Цвейко. – И вырастешь хорошим воином, сильным, добрым и смелым. Ну а на сегодня хватит. Складывайте палки, пойдем в дом, праздновать победу. *** Угощение к празднику удалось на славу. Золотена вынула из печи большой котелок с тушеной олениной со сливами и еще один с кашей в молоке. Цвейко принес из погреба мед с ягодами и орехами, а уж когда из печи достали ароматный хлеб, Этхо мигом вспомнил, что сегодня с утра не успел позавтракать. Когда все сели за стол, Цвейко протянул ему каравай и нож. - Если ты гостишь в моем доме, то никому, кроме тебя, хлеба не резать. - Истинно так, - подтвердила Золотена, оглянувшись на люльки с детьми. - Освети вас солнце, - выдохнул Этхо, едва понимая, почему так щемит в груди. Приготовился отрезать первый ломоть, но спохватился: - А разве Зимка ушла, не осталась поесть? - Здесь была Зимка? – вскинулся Ратинек. – Она говорила про Хладея? - Про кого ж ей еще говорить, - нехотя отозвалась Золотена, принимая свой ломоть хлеба. – Благодарю, Этхо. - Разве Хладей ее обидел? – удивился Этхо, передавая хлеб Цвейко и Ратинеку. - Нет, конечно, даже наоборот, - нахмурился Ратинек. – С чего ты взял? - Она будто плакала. - Это не от обиды, - Золотена зачерпнула кашу. – У Зимки есть множество иных причин быть расстроенной. Но я не стану о них болтать попусту без ее дозволения. Цвейко вздохнул. Залез ложкой в котелок с олениной, достал кусок покрупнее и положил на Золотенин хлеб. - Знаю, что ты не болтлива, иначе бы Зимка к тебе с тайнами не ходила. Но хоть растолкуй, что к чему, а то я тоже ее едва понимаю. - Хладей позвал Зимку замуж, - негромко объяснил Ратинек Этхо. – А она отказала. И мы теперь головы ломаем, то ли на самом деле Хладей ей не люб, то ли в чем ином дело. - В ином, - Золотена посмотрела на мясо. - Ешь, тебе за четверых надо, - ответил Цвейко на безмолвный вопрос. – Что плохого в женитьбе? Перед тотемом и людьми скрепят свои жизни и свою любовь. Всякий муж нуждается в жене, а жена в муже. - Зимка отца и всех братьев потеряла, - тихо напомнила Золотена. – И поклялась стать воином, чтобы за них отомстить. Как же она отомстит, если выйдет замуж? - Все равно не понимаю, - рубанул Цвейко. – Я тоже не один под солнцем был, пока на мой поселок хасажане не напали. И тоже считаю, что недостаточно пока отплатил им за пролитую кровь. Но ведь мы с тобою женаты и счастливы. По мне, так Зимке с Хладеем давно пора не ходить вокруг да около. Они еще с позапрошлого лета друг на друга смотрят. Золотена покачала головой с таким видом, словно ее любимый Цвейко не понимал самых простых вещей. - Если Зимка станет женой Хладея, ей придет пора дарить жизнь. А с животом… - она снова оглянулась на люльки. – Словом, Зимка тогда даже мышам в погребе не отомстит. - То есть, Хладея она все-таки любит? – уточнил Этхо. - Иначе бы не плакала и не выбирала между сердцем и местью, - сделал вывод Ратинек. - Какие вы настырные! Слова больше не скажу, - Золотена взяла хлеб с олениной и откусила большой кусок. - Нет, ты говори, - не согласился Ратинек. – Это не болтание попусту, а серьезное дело. Ты нам расскажи подробнее, а мы что-нибудь придумаем. Может, Хладей согласится исполнить Зимкину месть за нее? Да наверняка! Или они сперва поженятся, потом вместе отомстят, а там и жизнь можно дарить. - Нет, последнее точно не получится, - улыбнулся Цвейко. – Нельзя предугадать, когда после замужества женщине придет пора дарить жизнь. - А я про это читал! – вспомнил Этхо. И процитировал по-тахаимски: - «Доколе не распустится бутон арецветника, не омоют воды возлюбленного стана, не вырвутся из клетки тысячи птиц, до тех пор не обретет прелестница желанное дитя». Мгновение за столом царило молчание. - И… как это переводится? – уточнил Цвейко. - Нам точно не подойдет, - решил Ратинек. – И до чего же диковинные вещи хранит твоя память… - Словом, - подытожила Золотена, - если Хладей так любит Зимку, что вы тут для него меня расспрашиваете, то пусть лучше ждет, чем рубит с плеча. В сенях затопотали, дверь распахнулась, громко ударяя о косяк, заплакали дети. - Ласка! – всплеснула руками Золотена. – Вы с Этхо два сапога пара. Но Этхо счел, что Ласка, не в пример ему сегодня, срезала путь огородами – вон, какая растрепанная. И чем-то сильно взволнована. - Вы! Тут! Сидите! – воскликнула она, стараясь отдышаться. – А там!.. - Что? – закатил глаза Ратинек. – Опять пожар? Зеленый Змей явился к Лису с повинной? Зачем врываться и так орать? Ласка отмахнулась от него и плюхнулась на лавку. - Бежим скорей к Тишайко! Там у него целая толпа соседей уже собралась. Этхо вчера, оказывается, на его ограде что-то такое нарисовал, что дедушка Толкомей, когда сегодня пришел в гости к Тишайко, орал еще погромче меня! - Не придумывай, - тут же осадил Ратинек. – Не станет дедушка Толкомей орать. - Ну не орал, - пошла на попятный Ласка. – Ну, громко удивлялся. Там что-то невероятное было! - Ты бы хоть узнала сперва, - продолжал воспитывать сестру Ратинек. – А то принесла на хвосте, как сорока, ничего не понять. Этхо, что ты вчера у Тишайко на заборе нарисовал? - Узоры разные… из книг. - Памятуя, что за книги тебе попадались, - отметил Цвейко, - я надеюсь, Толкомей жив-здоров, а на заборе не нарисовано в подробности и по-тахаимски, как женщина дарит жизнь. - Не-не, дедушка Толкомей радостно удивлялся, - вспомнила Ласка. – Ну, побежали скорее, там весь забор без нас рассмотрят! - Идите, - кивнул Цвейко. – А я с Золотеной останусь. Детей надо успокоить. Завтра расскажете, что там случилось. *** У расписного Тишайкиного плетня в самом деле толпился народ. Среди незнакомых жителей Городища Этхо разглядел воеводу, умельца Голубеку, тетушку Залею, чумазого Ялапоньку, и даже бабку Латашиху, удивленно водящую по узорам пальцем. Сам хозяин тоже был здесь и первым приметил новоприбывших. - А, солнышки-княженята, день добрый, кого не видел, - кивнул он всем троим. – Бегите-ка домой, вас там дедушка Толкомей дожидается, да и отец с матерью тоже, ежели он успел их известить. Ну, Этхо-княжич, всполошил ты старика, мы с Толкомеем, почитай, полвека знакомы, а впервые вижу, чтобы он так удивлялся. - Простите меня, - на всякий случай извинился Этхо. - Ась? Да не опускай глаза, дело не стыдное. - Ай, да Этхо, - сказала тетушка Залея. – Всполошил народ узорами. Заходи после к нам в гости, расскажешь, что к чему, да и Бурлека тебя вспоминал недавно. - К нам тоже заходи, - подхватил Ялапонька. – Ежели ты на отцовских горшках чего-то подобное нарисуешь, глядишь, от меня маленько отстанут… Видя, что Этхо опять начинает густо краснеть, Ласка взяла его за руку. - Ну, мы пойдем тогда, благодарствуем! - Приходите, коли помощь нужна, - добавил Ратинек. Начал накрапывать дождь, набирая силу, и чем гуще он становился, тем скорее редела толпа. Этхо, Ласка и Ратинек тоже поспешили прочь, аккуратно ступая по мокрой бревенчатой дороге. - Я ничего плохого там не рисовал, - оправдывался Этхо по пути. – Узоры из соромейской книги. И завитушки безо всякого смысла. А еще те, смысл которых все равно никто не знает. - Ты не бойся, - успокаивала Ласка, - тебя не будут ругать. - Да, наверное, дедушка Толкомей хочет узнать, что еще было в той соромейской книге, - предположил Ратинек, как всегда здраво и рассудительно. Он оказался прав. Когда они явились в терем, умылись и почистили обувь под суровым взором тетушки Лозы, а затем пришли в библиотеку, там их ждали сам Кормитель и князь с княгиней. Вид у взрослых был вполне мирный. - Ну, рассказывай, Этхо, - велел Статко, когда приемный сын сел на лавку. – Какие узоры ты нарисовал на заборе Тишайко, что дедушка Толкомей все утро успокоиться не может? - Нет, - перебил Толкомей взволнованно. – Лучше сперва скажи, где ты нашел книгу, в которой они писаны. Неужто в хасажанском стойбище? - Я нашел ее в Мореграде, - ответил Этхо, чуть ерзая от всеобщего внимания. – Она и теперь там спрятана, закопана под пригорком. - Внучонок, - ласково и тихо, будто чего-то боясь, проговорил Толкомей. – Она не могла быть закопана. Это узоры из книги первых сказаний об Унку-Сохо. Сказания эти потом много раз переписывали в другие книги, но узоры – никогда. Не родился еще человек со столь искусной рукой, чтобы не только перенять их в точности, но и дать им жизнь, не смешано с древних пор таких же ярких красок. И когда я в последний раз видел эту драгоценную книгу, она стояла на полке Мореградской библиотеки. Той самой, из которой мы во время бегства вывезли столько, сколько было возможно, а остальное спрятали, чтобы никто из врагов не сумел найти. - Наверное, я был там, - проговорил Этхо. - Ты нашел Мореградскую библиотеку? И молчал?! – заорала Ласка. Ратинек зашикал на нее. - В самом деле, Этхо, - подала голос Мленна. – Почему ты никогда не рассказывал? - Я не понял, что это библиотека. Просто дверь в полу. А потом крыша просела, и я даже ключ толком не смог вернуть… - Постой, - оборвал Статко. – Рассказывай по порядку, что за дверь, какая крыша и при чем здесь ключ. Толкомей вдруг полез за пазуху, достал связку ключей и начал быстро перебирать их своими узловатыми морщинистыми пальцами. Потом отделил один и положил на стол. - Не такой ли ключ, внучонок? Этхо мигом узнал его. Такой же в точности ключ он сперва снял с мертвого князя, а потом, когда им стало нечего открывать, закопал возле развалин. Толкомей понял его без слов, тяжело задышал, прижав ладонь к увешанной оберегами груди. - Прошу, внучонок… Рассказывай все. И Этхо снова рассказывал, почти как утром. Про первую вылазку в Мореград, свои мечты, и как они разбились о полуразрушенный терем. Когда он упомянул про скелеты Синего Змея и князя с княгиней, старый Кормитель горько заплакал. Статко осторожно положил ладонь на его сгорбленную спину. - Я помню этот день, - проговорил князь. – Отец, ваш дед, ушел сражаться и велел мне охранять матушку. А потом вернулся вместе с Толкомеем и сказал, чтобы мы все уходили. Толкомей взял меня за руку, мы побежали, а на улице я увидел, что матушки с нами нет. - Она осталась с мужем и разделила его судьбу, - всхлипнул Толкомей. – Хотел бы и я так же остаться с Синим Змеем. Но твой отец, Статушко, велел позаботиться о тебе, и я думал, что сумею пережить. Какое там… - Сколько тебе было лет? – спросил Ратинек. - Да вот на три и еще год поменьше, чем Ласке сейчас, - вздохнул Статко. – Десять лет минуло с того дня, прежде чем я вошел в силу и смог уберечь Городище. Повинуясь внезапному порыву, Этхо привстал и обнял плачущего Толкомея так сильно, как только мог. - Библиотека уцелела. И дорогу туда я помню. Дедушка, хочешь, схожу и поищу другой вход, и еще книги для тебя? И ту, со сказками про Унку-Сохо, тоже принесу! - Освети тебя солнце, внучонок, - горько улыбнулся старик, погладив его по волосам. – Не ходи туда в одиночку, путь к Мореграду опасен. Когда-нибудь мы одолеем хасажан, прогоним их с побережья, тогда придет время для сокрытой библиотеки и ее великих знаний. Сколько же всего мы не смогли увезти… Книги соромеев, книги морян, о природе тотемов и о Том-Кто-Зажигает-Солнце, о целительной силе трав и слов, о движении небесных светил и звездных картах моряков… Толкомей рассказывал, а Этхо смотрел на книги вокруг и пытался представить, сколько же их осталось там, в Мореграде. Если бы он знал, что дверца в полу ведет к таким сокровищам! Если бы мог вообразить, что прямо под теремом спрятано несметное богатство из переплетов и бумаг! Он бы поискал иные пути, подкопался бы, нашел еще один вход. Но тогда Этхо казалось, что одна книга – это вполне достаточно даже для Мореграда. Да и вторая, про дарение подарков, найденная в одном из домов, тоже выглядела небывалой ценностью. Как было додуматься, сколько книг бывает на самом деле? - Полно печалиться, - твердым голосом сказал Статко. – Мореграда не вернешь, но Городище мы защитим. Ты, Толкомей, корми получше Белого Лиса, пусть и не будет он тебе близок так, как некогда – Синий Змей. Мленна, свет мой, поспрашивай женщин, не помнят ли, может, какая из погибших при набеге была накануне невесела. Ратинек, ты ступай отоспись, тебе к ночи в дозор. Этхо, коли хочешь помочь, возьми бумагу, чернила, да и перепиши, что помнишь из той книги. - А я? – тут же спросила Ласка. - А ты сиди в тереме и не лезь на рожон, - строго велел отец. *** По глиняной черепице густо барабанил дождь, в законопаченные ставни насвистывал песни ветер. Сегодня он особенно лихо разгулялся на Северном Взморье. Полоскал деревья, срывая листву, раскачивал стылые воды. Природа озябла в ожидании зимы, застыла, как потерянный в сумерках путник, чьи одежды рвет разошедшийся шквал. Но в горенке под крышей было тепло и уютно. Этхо скрипел пером, низко склонясь над разложенной на доске бумагой. Ратинек дремал на кровати под стеганым одеялом. И только Ласка, взбудораженная, что тот ветер, ходила от окна до двери взад-вперед. - Как вы можете просто сидеть?! - У меня интерес, почему никак не сядешь ты, - проворчал Ратинек, приоткрывая один глаз. Ласка остановилась, скрестила руки на груди и приподнялась на цыпочки. Этхо знал этот жест: княжна опять придумала какое-то опасное, но интересное дело. - Мы узнали, что Мореградская библиотека не пропала, не сгорела и не была разграблена, а вы делаете вид, будто ничего не произошло! - Почему делаем вид? – удивился Этхо. – Я, вот, переписываю книгу. Теперь известно, что она важная. Ласка задрала нос. - Чем сидеть и писать, лучше сходить и принести! Эх ты, забыл, что обещал дедушке Толкомею? - Он запретил мне ходить в Мореград, - напомнил Этхо. - Тебе одному – да, - Ласка чуть понизила голос. – А вот если мы отправимся туда втроем… - Ты чего задумала? – Ратинек открыл оба глаза. – Совсем ума лишилась? На хасажанские ножи тебя тянет? В жертву Зеленому Змею захотела? - Если большой отряд пойдет, точно на хасажан наткнется, - принялась излагать Ласка. – А если мы втроем тихонько, то никто и не заметит. Этхо, вон, почитай, туда через день бегал, дорогу знает. Неужели он нас не проведет? А если на кого наткнемся, ты поможешь нам отбиться, ведь ты уже взрослый воин! - Я-то воин, - не стал спорить Ратинек, - а вот что в этом походе будешь делать ты? - А без меня бы вы вообще никуда не пошли! - Мы и не пойдем, - княжич снова закрыл глаза. - Пойдем! – Ласка подпрыгнула от нетерпения. – Сам посуди: сейчас такая погода, ни один хасажанин носу из стойбища не высунет. - Морянин тоже. Не пойдем. - Когда еще получится добраться до библиотеки! А там столько книг! Про тотемов, про героев, про морские звездные карты. Ты ведь собираешься заново флот отстроить, как ты это сделаешь без знаний? А дедушка Толкомей, уверена, десятой доли книг про мореходство не прихватил, потому что когда Мореград разрушили, флот сгорел, и знания о нем были не нужны. А ты, Этхо? Думаешь, дедушка Толкомей тебе запретил, потому что ему не нужны книги из библиотеки? Да ты помнишь, как он расплакался? Конечно, нужны! Если бы он знал, что мы сходим туда быстренько и вернемся, он бы и слова не сказал против! Этхо представил, как войдет в библиотеку и отдаст дедушке Толкомею книгу о соромейских витязях, а еще множество других, которые удастся отыскать. Но… - Но нам нельзя выходить за пределы Городища. Нас отец только вчера за это ругал. - Так ведь вчера мы были одни! – не растерялась Ласка. – А теперь будем с Ратинеком, которому из Городища выходить можно. Ты видел, как он с мечом управляется? Да Ратинек любого хасажанина в два счета одолеет! С этим Этхо было трудно поспорить, но Ратинек только глаза к потолку возвел. - Даже если бы ты меня уговорила, то первой бы за околицей стала ныть, что тебе мокро, страшно и ножки устали. - А вот и не стала бы! Чтоб у меня огонь в очаге треснул! Ратенька, братишенька, ну пожалуйста, освети тебя солнце!.. Ратинек прислушался к вою непогоды за окном. - Солнце нас не осветит. Нас вымочит до нитки дождь, измажет с ног до головы грязь, а если мы будем выбираться к морю вдоль реки, то вдобавок завязнем в зарослях тростника. А ведь мы непременно пойдем вдоль реки, потому что твой лаз заделали, а лесные врата Городища стерегут, и до моря от них далеко. А ты будешь хныкать, что промочила ножки, и просить тебя понести. - Да когда я хныкала? – возмутилась Ласка. - А помнишь, как мы с Цвейко и Хладеем тебя за грибами взяли? - Мне было десять! И ваши скользкие грибы не настолько важное занятие, чтобы их терпеть. - Мы собирали подосиновики. Они не скользкие, а благородные. А ты в самом начале пути залезла Цвейко на шею и даже оттуда умудрялась канючить. Ласка насупилась и уперла руки в бока. - Если ты не пойдешь с нами, то мы с Этхо справимся и без тебя! - Эй, погоди, - вмешался Этхо. – Если мы выйдем из Городища без Ратинека, это будет против запрета отца. Ласка сердито зыркнула на них обоих и запыхтела, словно потревоженный еж. - Если вы со мной не пойдете, то я отправлюсь одна! Этхо вспомнил, что таким же манером Ласка вчера уговорила его идти на болото. Но не успел он обеспокоиться, как Ратинек все тем же неподражаемо взрослым тоном возразил: - Да кто ж тебя пустит. - Ах, та-ак?! – рассердилась Ласка. – Тогда я буду ныть и канючить прямо сейчас! И те грибы лисьим благом покажутся! Ну, Ра-а-атинька, ну почему ты меня так не любишь, почему мне всегда все запрещают, почему нельзя всем помочь и принести книги?.. Ратинек решительно сел на кровати и швырнул в сестру подушкой. Ласка поймала орудие возмездия на излете, показала брату язык и кинула в ответ. Ратинек прокрутил подушку в воздухе и оставил у себя на коленях, крепко стиснув локтями. Этхо показалось, что брат принимает какое-то нелегкое, но любопытное решение. - Ну, вот что, - проговорил Ратинек наконец. – Я готов прямо сейчас выйти на дождь и довести тебя до тростников, чтобы ты в них увязла по уши вместе со своей блажью. А потом дотащить до бани, потому что за пару мгновений ты измажешься хуже последнего хасажонка. - Тогда я бегу собираться! – подпрыгнула Ласка и тут же полезла в свои сундуки. - Ты тоже иди, - велел Ратинек Этхо. – Кафтан теплый надень, и сапоги натри жиром, так суше будет. - Хорошо, - кивнул Этхо. И уточнил: - А где брать жир? И теплый кафтан – это вторая рубаха? - Тебе не успели сшить кафтан, - утвердительно произнес Ратинек, поднимаясь. – Идем ко мне. Одежку подберем, и покажу, как сапоги натираются. Да и огниво надо захватить. И рога. Пучеглазики по сырости любят за болото выползать. Он окинул задумчивым взором бурные Ласкины приготовления и добавил: - А еще записку черкану отцу. Мало ли, к дозору с этим веретеном опоздаю.