Сказки северного взморья

Вечер исподволь прокрадывался в Городище, с течением осени отвоевывая у дня все больше владений. Синева неба пригнулась к земле, расстелила перед глазами людей свое полупрозрачное полотнище, и всё кругом стало сумрачным, дрожащим. Еще немного щепотей темноты – и начнет чудиться, будто под каждым кустом, за всяким домом притаился кто-то недобрый. И лишь золотой свет в окнах с течением вечера становился только ярче и теплее. Городей-воевода жил неподалеку от ворот. По пути к его дому особенно часто попадались конные отряды, высматривающие опасность, поэтому друзья, будто те самые недобрые злодеи, на всякий случай таились в зыбком одеяле сумерек, чтобы никому не попасться на глаза. Воевода принимал гостей: у плетня стояли лошади, по двору, переговариваясь, ходили люди. Этхо учуял аромат съестного и в который раз порадовался, что больше не надо тратить всю смекалку на то, чтобы источник запаха оказался у него внутри и хоть ненадолго утолил вечный сосущий голод. Теперь можно вспоминать о еде походя, зная, что никто не отберет из-под носа последний кусок, а скорее, добавки предложит. Подумать только: во всяком из домов, где они сегодня побывали, их запросто были готовы накормить! Спутников Этхо мысли о еде не занимали вовсе. - С Городеем сегодня не поговоришь, - сокрушенно вздохнул Морятко, выглядывая из-за очередного куста, где они все притаились. - По домам, да? – дернула его за рукав Марушка. – У меня ножки устали… - Вот еще, - насупилась Ласка. – Столько шли сюда, а теперь воротимся ни с чем? Нет уж! Она поднялась в полный рост и, не таясь, зашагала к воеводиному дому. Этхо, Морятко и Марушка помедлили мгновение, а потом поспешили за ней. Когда они прошли через ворота, стало понятно, что у Городея не гости, а воины: одни едва пришли с дневного дозора, другие готовились заступать на вечерний. Видимо, отряды собирались не только возле княжеского терема. Кругом звучал смех, звон оружия и кольчуг, зажигались первые факелы. Этхо больше не боялся морянских воинов, но на всякий случай старался не отставать от спутников. Вдруг заговорят с ним опять, а он и знать не знает, что им ответить, если правду сказать вроде бы нельзя, а лгать у морян зазорно и бесчестно. Ласку же, наверное, вовсе не занимали подобные опасения. С одними воинами она поздоровалась, мимо других прошла так уверенно, будто живет здесь. А потом как ни в чем не бывало поднялась на крыльцо, приоткрыла дверь и скользнула внутрь. Дом у воеводы был добротным, большим. За теплыми сенями – просторная горница, целый обеденный зал с печью, длинным столом и лавками – пока пустыми. В светильниках горело ровное пламя, из-за заслонки доносилось уютное потрескивание дров. На печурках уже стояли горшки и блюда со съестным – ужин для проголодавшихся в дозоре воинов. Этхо глянул наверх и в восхищении замедлил шаг: могучие потолочные балки темного дерева украшали не росписи, а искуснейшая резьба, словно на тотемном столбе. Он бы разглядывал этот потолок вечно, но Ласка уже приоткрыла одну из створок двери, ведущей в жилую половину, и шепотом велела не отставать. Одна пустая комнатка, вторая, третья. Длинные половики на теплом дощатом полу, светильники, сумерки за окнами. Лестница на второй этаж, откуда доносилось женское пение. Но наверх Ласка не пошла. Она явно была здесь не в первый раз и точно знала, где искать хозяина дома. У неплотно прикрытых дверей в четверную комнату Ласка замерла и приложила к щели ухо. Морятко тут же встал на цыпочки и пристроился сверху. Этхо присел, приникнув к двери ниже Ласкиной головы. Марушка потопталась и устроилась рядом с ним, почти щека к щеке. Когда за дверью отчетливо прозвучал голос князя – точнее, отца – Этхо невольно вздрогнул и едва не отпрянул. Он почувствовал, как Ласка тоже напряглась, но осталась на месте. Любопытство было сильнее страха быть пойманными. - …Сдается, хасажане напали неспроста, - говорил Статко. – Толкомей уходит за морской водою не каждый день, а в тот раз будто подгадал кто. Когда точно тебе донесли, что враги близко? - Поутру, рассвело едва, - у Городея голос был ниже княжеского, перекатывался, как тяжелые колеса по настилу. – Да ведь сколько они готовились, нам неведомо. - Толкомей тоже не в то самое утро за водой пошел. А что до неведомого… Надо бы Этхо порасспросить. Этхо едва не закричал, что вот он, здесь, и расскажет что угодно, только бы хоть чем-то помочь – но вовремя вспомнил об остальных. Все-таки друзей выдавать нельзя. - Думаешь, князь, хасажан подучили напасть? - Не удивился бы. Змей им помогать не может, срок не вышел еще. Значит, им остается щупать нас, пока Лис не обернется. Думаю, будут и другие набеги. И тем больше, чем дольше мы ищем лазутчика. А он осторожен. Хитер… В бою наверняка не был или бездействовал. Его положение шаткое: обратит оружие против змеевых прихвостней – сам лишится змеевой удачи. Он только на ней сейчас и держится. А если бы начал на нас нападать в открытую – долго бы не протянул. Городей, поспрашивай, кого из наших воинов не видели около ворот - или кто держался поодаль. Собери их возле терема. Сроку даю - до послезавтра. Скрипнуло дерево, прокатились по полу ножки чуть отодвинутого стула. - С воинами дело ясное, все исполню. А вот если судить обо всех, кто живет в Городище... Статко, насколько ты доверяешь своему шурину? Ласка дернулась, Морятко едва не упал, Этхо зажал себе рот ладонью, чтобы не ахнуть, а глаза Марушки напротив его лица сделались огромными и круглыми. Голос князя прозвучал спокойно. - Нет, Городей. Ойсо можно оставить в покое. Ни в каких злодеяниях он не замешан, и в том даю тебе слово. - Я тоже попусту говорить не привык. Ойсо не старик, не калека, а среди воинов я никогда его не видел. Если он на родине своей, как судачат, при тотеме был, так почему теперь у них с Толкомеем такая вражда, что все про нее знают? Если книгочей – почему с книгами не возится? Ремесла в его руках нет. Ходит он везде, порой посмотрит, порой слово скажет, на пирах сидит – да и вся работа. Скажу я тебе, Статко, что прошлой ночью видел его на мосту, когда у Латаша уже горело все. И бежал он не пожар тушить, а в иную сторону. - Довольно, - твердо прервал Статко. – Нет ни под солнцем, ни под луною, ни под зарею слов, которым бы я поверил, когда мне говорят, будто Ойсо желает вреда Городищу. Вот тебе мой ответ. - Верю, семнадцать лет назад не без его помощи ты вернулся с гор сюда невредимым и привел Белого Лиса, а всем нам надежду. Но почему теперь… - Так, та-а-ак, - раздался сзади знакомый голос. – В чужой дом без спросу влезли? Подслушиваем? Морятко все-таки не удержал равновесие и упал на Ласку, та рухнула на Этхо с Марушкой, и все вместе они растянулись кучей на полу под дверью, глядя на Ратинека, который с мечом и в кольчуге возвышался над ними, уперев руки в бока. - Ласка, - с чувством сказал он, мигом определив главную зачинщицу, - ты когда-нибудь допрыгаешься, и тебе прищемят любопытный нос, а за развесистые уши оттаскают! - Бранись, как хочешь, но папе не выдавай! – отчаянно зашептала Ласка в ответ. Ратинек покосился на дверь, молча развернулся и пошел в сторону обеденной горницы, жестом велев всем следовать за собой. За столом уже сидели воины, передавая по кругу румяный каравай хлеба. Было шумно. Ратинек завел свою добычу за печь и справедливый разнос возобновился. - А ты? – он с укоризной посмотрел на Этхо. – Рубаха в поту, штаны в грязи, на сапогах тина. Ты хоть раз умылся за день? Разве такой вид должен быть у морянина? Этхо почувствовал, что покраснела даже шея. К слову, тоже немытая. А Ратинек продолжал исполнять долг взрослого. - Вас двоих, - кивок на Морятко с Марушкой, - ваш отец ищет по всему Городищу. Ушли, по сумеркам не вернулись. Морятко, ты же старший брат, должен следить и за собой, и за сестрой! Вон, она у тебя уже носом клюет. - Мы тогда пойдем, - быстро проговорил Морятко. - А ну, стойте! – велел Ратинек. – Стемнело совсем, злодей невесть где бродит. - Мы знаем, кто он! – выпалила Ласка. - Это Ойсо, - добавил Этхо. Ратинек нахмурил брови. - С чего вы взяли? - Мы сами его нашли! - Он на мосту был… - И Городей тоже так думает!.. - Вот что, - перебил Ратинек. – Сейчас мы проводим Морятко с Марушей до дома, а потом я вас отведу в терем, там дождетесь нас с отцом. И перед ужином все расскажете. - А… - А возражения не принимаются, - припечатал Ратинек и все-таки щелкнул сестру по любопытному носу. Ласка насупилась от подбородка до бровей, но промолчала. *** Большей частью рассказ все-таки состоялся по пути, ибо Ласкиного молчания хватило лишь на то, чтобы дойти до дома Бурлеки и проститься с Морятко и Марушкой. Едва они остались втроем и повернули к терему, Ласку прорвало. - Ойсо пугал Этхо, поджог предлагал, - загибала она пальцы. – Потом пожар со всеми не тушил. По Городищу ночами бродит. На том берегу был, а вот у тотемного столба я его не помню. А еще, когда хасажане напали, он не воевал со всеми, а был неведомо где. Может, он и привел хасажан, прознав, что дедушки Толкомея нет! Ратинек хмурился и качал головой. - Я говорил отцу про наши прежние подозрения. Мол, Ойсо пожара не тушил и с Этхо разговаривал странно. Отец ответил, что кто-кто, а Ойсо точно никому из нас зла желать не будет, и если делал, значит, так было надо. - Не похоже на папу. А вдруг Ойсо его заморочил? - Ты ерунду не городи! Разве отца можно заморочить? Да еще тайком от Белого Лиса, дедушки Толкомея и, самое главное, от мамы? Ойсо колдун тахаимский, по-твоему? Ласка задумалась. - Городей сказал, что когда Ойсо жил с мамой в Соромейских горах, он был при тотеме. То есть, при Белом Лисе. А вдруг… А вдруг он был Кормителем Белого Лиса до дедушки Толкомея? А теперь снова хочет им быть, но папа и Толкомей не дают? Вот тогда он пошел к Зеленому Змею… - Ты себя-то слышишь? – фыркнул Ратинек. – По-твоему, тогда Ойсо сговорился с Зеленым Змеем, с хасажанами, чтобы они напали на нас, поджигает амбары, и все ради того, чтобы кормить Белого Лиса, который оберегает Городище от Зеленого Змея, хасажан и горящих амбаров? И отец ему при этом верит? - Вечно ты надо мной насмешничаешь! – сердито топнула Ласка. - Да потому что у тебя в голове одна солома. - А вот и нет! Может, Ойсо уже и не хочет кормить Белого Лиса. Может, он хочет отомстить, как тахаимская колдунья Хаярэ-Аа мстила Унку-Сохо! Ты просто мне всегда не веришь, из вредности! - Только я не верю? – поднял брови Ратинек. – А вон мы сейчас у твоего второго старшего брата спросим. Этхо, не отмалчивайся, скажи, что думаешь? Этхо не знал толком ни про Соромейские горы – родину мамы-Мленны, ни про странную вражду Толкомея и Ойсо, начавшуюся семнадцать лет назад, ни про подробности обороны Городища от хасажан, а потому в самом деле надеялся отмолчаться и едва не споткнулся, застигнутый врасплох. - Я никогда не видел, как Ойсо улыбается, - проговорил он тихо. - Он непонятный. Злой, пугает… всех. Я верю, что Ойсо в сговоре с хасажанами и вредит Городищу. Но не знаю, почему. Я… не представляю, как можно жить в Городище и вредить. Как-то иначе прозвучала эта последняя фраза, потому что Ласка взяла его за руку и крепко стиснула, а Ратинек положил ладонь на плечо. *** У ворот терема они расстались. Ратинек пошел обратно к дому воеводы заканчивать дозорные дела, а Ласке и Этхо наказал сперва умыться, а затем идти на кухню, где чуть погодя состоится ужин. Ласка показала брату вслед язык. - Все равно я докажу, что права, - упрямо заявила она. – Ратинек еще прощения будет просить! А ты, Этхо, мне поможешь. Эй, куда повернул? - Так в баню, отмыться же надо. - В баню долго, пошли лучше к колодцу, друг другу на руки польем. Пока Этхо старательно оттирал ледяной водой грязь с лица, шеи и рук, Ласка размышляла вслух: - Не понимаю, почему папа не верит? Ведь все доказательства одно к одному. А Ратинек папе вторит, иначе бы давно на нашей стороне был. - Может, отец знает про Ойсо что-нибудь очень хорошее? – неуверенно предположил Этхо. - Вон, ты и сам сомневаешься, - тряхнула косами Ласка. – А кабы и было хорошее: может, он не всегда злодействовал. А теперь начал, и, ух, мы его прищучим! - Знать бы, есть ли у Ойсо оберег, - Этхо в последний раз растер уши, откинул с глаз мокрую челку. – Ну что, теперь чисто? - Сойдет, - решила Ласка. – Только рубашку надо будет до ужина сменить. Погоди, зайдем сперва на кухню. Ты есть хочешь? - Хочу. Но ведь со всеми надо… - А мы немного перехватим, чтобы впроголодь не сидеть. Когда сытый – оно и думается лучше. В этом Этхо был с ней согласен. Кухня в тереме была просторная, она же превращалась в обеденную залу, когда княжеское семейство собиралось на трапезу без гостей. С гостями накрывали в большой горнице для пиров, иногда выставляя столы на двор. В обычное время на кухне хозяйничала тетушка Лоза, а перед гостевыми застольями к ней приходили помощницы. Но сегодня ужин обещал быть семейным, поэтому тетушка Лоза управилась сама. Ласка и Этхо явились в такой час, когда все уже приготовлено, но стол еще не накрыт, а хозяйка удалилась отдохнуть и привести себя в порядок. Кухня пустовала, лишь, как у воеводы, горели свечи, да на печурках громоздилась снедь. Ласка тут же полезла в плетеный короб у печи, накрытый полотенцем, и достала себе и Этхо по румяному пирожку. Пошарила по кувшинам и крынкам – и вскоре обзавелась полной кружкой свежего молока. - Ешь спокойно, - привычно наставляла она с набитым ртом. – Что нашли, все наше, никто не отберет. Но Этхо до сих пор не давалась эта хитрая наука, поэтому когда Ласка лишь пару раз надкусила свой пирожок, он уже запихивал в рот последний кусочек, осознавая, что позабыл распробовать начинку. Ласка опять запустила руку в короб и протянула Этхо второй пирожок. - Действовать надо немедля, - она прервалась, чтобы отхлебнуть молока. - Поверит нам папа, никуда не денется. Мы ему всё докажем, а Морятко с Марушкой подтвердят. А то и вовсе сами дядьку Ойсо поймаем, а уж потом… Этхо не перебивал. От молока с пирожками по телу разливалась приятная сытая тяжесть, начинало клонить в сон. Оставалась только Мысль, что лучше бы отец им поверил и сам поймал злодея, потому что одолеть целого морянина или соромея – это совсем не то же самое, что проломить башку сковородкой вчерашнему мальчишке из стаи, который, как Этхо теперь понимал, не владел и зернышком той науки, что рассказывал утром Цвейко. - …Про нас, может, еще и сказку напишут, - мечтательно жмурилась Ласка. – И дадут нам богатырские прозвища. Я буду Храбрая. Или Зоркий-Глаз. Или вовсе… Тут она осеклась, уставившись Этхо за спину, на дверь. Этхо обернулся, и последний кусок второго пирожка встал комом в горле. На кухню вошел Ойсо. Он то ли не заметил сидящих у печки детей, то ли не захотел обращать на них внимания. Ойсо был еще грязнее Этхо до умывания: сапоги в комьях черной земли, на тонкой рубахе темные круги пота, волосы торчат в разные стороны, а возле уха вовсе прицепилась мелкая веточка. Ойсо подошел к столу и грузно плюхнулся на лавку, вытягивая ноги. Выражение лица у него было усталое и неприятное. Впрочем, как и всегда. Ласка застыла, подобралась, прикусила губу. А потом единым порывом поднялась, так крепко стиснув пальцами наполовину полную кружку, что те побелели. - Дядька Ойсо! – выпалила она, ринувшись к соромею. – Отведай молочка!.. Время замедлилось. Ойсо поднял голову, Ласка поравнялась с ним, неся кружку впереди себя. И вдруг споткнулась, подпрыгнула, дернулась – и всё молоко, бывшее в кружке, выплеснулось Ойсо в лицо. Белые капли повисли на волосах, кончике носа, на подбородке и колючей щетине, но больше всего их попало на шею и верхнюю часть рубашки. Ласка уставилась Ойсо на грудь во все глаза, и Этхо внезапно понял, что она хочет там высмотреть. От влаги тонкая ткань стала почти прозрачной, можно было четко увидеть контуры ключиц. Будь на шее нить с камнем, его очертания тоже получилось бы различить. Но оберега у Ойсо не было. Время застыло. Бесконечно долгий миг: Ойсо отшатывается. Распахивает глаза. Переводит их на Ласку, бравада которой явно кончилась. Поднимает руку… - Смотри под ноги, несносная девчонка! – Ойсо оттер молоко с лица и встряхнул волосами, от чего во все стороны полетели брызги. – А если бы ты несла горшок углей? Время потекло своим чередом. Не прекращая ворчать и отряхиваться, Ойсо встал, прошел мимо замершей Ласки, нога об ногу скинул сапоги и взобрался на лежанку печи, наглухо задернув за собой шторку. Мгновение спустя из-за шторки выскочил потревоженный Серебрушка и умчался прочь в недра терема. Этхо заставил себя встать. Ноги подрагивали. Ласка опасливо оглянулась на шторку, из-за которой не доносилось ни звука, потом – с подозрением – на грязные сапоги, и пошла к дверям. Этхо поспешил следом, ибо меньше всего ему хотелось оставаться наедине с мокрым взбешенным соромеем. - Ты видел?! – выдохнула Ласка, едва они оказались во дворе. Этхо кивнул. - Даже лис его на дух не переносит! - Нет же. Здорово я придумала с молоком, да? - Так ты нарочно? - Конечно! Стала бы я на ровном месте падать. Значит, точно: Ойсо – злодей! - Надо только дождаться отца, - зашептал Этхо. – Вдвоем лучше с ним не связываться. - Ты что, струсил? – Ласка уперла руки в бока. - Мы ему не противники. - Да кто нас тронет? Только кликнем – и весь терем на подмогу сбежится. Там и воины, и Зимка, и тетушка Лоза… Но Этхо не понаслышке знал, что свернуть шею – гораздо более скорое дело, чем звать на помощь. А умирать в первый же день после обретения отца и матери ему очень не хотелось. Отговорить Ласку от чего-либо было невозможно, поэтому он попытался повернуть разговор в другое русло: - Вот интересно, где Ойсо шлялся, что так запачкался? - Ты тоже заметил, да? – Ласка оглянулась на двери терема. – Я нарочно посмотрела. Такую черную грязь можно найти только на болотах по ту сторону реки. - Но зачем Ойсо ходить на болота? Ведь там никто не живет. - Болотные люди живут. Но они в стороне, к их племени полдня ходу, если в трясину не загремишь. А поближе – наше поле. Но там сейчас тоже пусто, зерно и солому убрали, сеять по весне будут. Только земля и есть… Погоди! – Ласка ахнула, а потом затараторила еще быстрее: - Он же хочет, чтобы мы остались без хлеба! Это значит... вдруг Ойсо задумал отравить землю, чтобы весной она не приняла наше зерно? Помнишь, как в сказке про северные звезды? У Этхо перед глазами тут же развернулась страница книги. - …И заплакала тогда Уларушка, И звездам северным, звездам холодным, Звездам родным кланялась ниже земли: «Ой, вы звезды, искры солнечного костра, Луны верные спутники, глаза небесные, Ой, вы предки мои, ой, вы пращуры, Да сжальтесь, да не оставьте в беде дочь-Уларушку. Красный Змей, Медный Князь, по земле бежал, Ой, бежал, да моего поля хлебного не миновал, Гибелью сыпалась его красная чешуя, Ой, на поле мое, на пшеницу добрую! Вы позовите, звезды, побольше сытых туч, Напоенных дождями да грозами, Смойте красную чешую с моей бедной земли, Вы осыпьтесь звезды, на нее новым зерном, Добрым зерном, зеленым всходом, золотым хлебом, Вы спасите, звезды-пращуры, дочь Уларушку, Охраните ее от голодной смерти…» Ласка некоторое время молчала, задумчиво глядя Этхо в лицо, а потом спросила: - Скажи, а есть хоть какие-то сказки, которые ты не помнишь наизусть по-писаному? - Есть, - согласился Этхо. – Но я их пока не прочел. Ты думаешь, Ойсо где-то раздобыл чешую Красного Змея? - У него Зеленый Змей под боком! Сам рассказывал, какая у Зеленого Змея скверная слюна. - Да, - кивнул Этхо. – Если взошедшее по весне зерно будет годиться только на брагу… - …Или не взойдет вовсе! Вот что, побежали на болото и проверим! Ты ведь знаешь, какова брага на вкус? Вот, попробуешь землю, и выясним, травил ее Ойсо или мы успели вовремя. Этхо посмотрел на черное небо. Никаких сумерек уже нет в помине, ночь настала густая, беззвездная и безлунная. - Может, мы сперва отца дождемся? Или Ратинека? - Вот еще! – Ласка отбросила истрепанные косы за спину. – Пока они придут, пока нам поверят, пока Ойсо изловят – там вся земля насквозь протравится! А мы быстро сбегаем, потом вернемся, они и не заметят. Этхо обернулся на окна терема. В них, как и во всех морянских домах, было тепло и уютно. А на болоте наверняка холодно и грязи по колено. Но зато там нет соромея, готового их убить. - Жди меня здесь! – непререкаемым тоном наказала Ласка и умчалась в терем. Вернулась она быстро, неся в руках какой-то разлапистый сверток. Этхо мысленно попытался угадать, что там, но не преуспел. - У папы из сундука взяла, - пояснила Ласка в ответ на его вопросительный взгляд. – Потом на место положу. Нам без этого на болота ходу нет. Только ты поклянись, что никому не скажешь, когда увидишь, что внутри! - Клянусь солнцем, хлебом, матерью и всей жизнью! – по-соромейски воскликнул Этхо. - Годится, - решила Ласка. – Ну, побежали! *** Этхо часто бывал на болоте. Ему случалось ночевать на мягкой моховой подстилке, просыпаясь вымокшим до нитки. Случалось проваливаться в трясину, чудом выбираясь на волю по веткам ближайших кустов. Наконец, чаще всего случалось искать на болоте еду: выкапывать из мха кровяно-алую перезимовавшую клюкву, срывать беловатую незрелую бруснику, до последней ягодки объедать черничники, сдирать осиновую кору и проглатывать бурые шляпки подосиновиков. Словом, Этхо знал о болотах достаточно. Вернее, думал, что знает. Болото, где моряне прятали пшеницу, было мрачным, хлюпающим, скрипучим. Замшелые деревья с обломанными ветками стояли, точно объятые дурным заколдованным сном. По обе стороны от бревенчатой дорожки простирался непролазный бурелом. Что-то плескало, капало в темноте, иногда до слуха доносился странный шелест с потрескиванием. Едва ступив на дорожку, Ласка открыла сверток и вытащила половину ветвистого оленьего рога. - Держись за меня и руку ни за что не отпускай, - шепнула она непривычно серьезно. Этхо повиновался. Ему казалось, рог слегка светится в темноте. Бревна были мокрые, осклизлые, по таким тяжело ступать даже в одиночку, не то, что вдвоем. Они шли медленно, Ласка несла рог высоко над головой, а черный бурелом будто бы смыкался за спинами, как пасть исполинского волка. Не ухал филин, не кричали ночные птицы, не получалось распознать ни одного привычного звука. …Первую пару круглых белых огоньков Этхо увидел шагах в десяти от дорожки. Поначалу он не обратил на них внимания – на болотах бывают вещи, которые светятся в темноте. Например, сверчки или пни-гнилушки. Главное не ходить на этот свет, иначе можно забрести в трясину. Но потом еще одна пара огоньков возникла совсем рядом, почти у самых бревен, и Этхо понял, что не видел прежде настолько крупных, с пол-ладони размером, сверчков, да и гниль светится иначе. Потом у дорожки появились еще огни, еще и еще. Круглые, белые, неподвижные, слитые попарно. Их можно было бы принять за глаза животных, но в них не было ни жизни, ни зрачков. - Что это светится? – шепотом спросил он у Ласки. - Разве ты не видел никогда? – почему-то удивилась Ласка. – Это болотные пучеглазики. Этхо сделалось не по себе. Он вспомнил страшные россказни в стойбище о тварях не живых и не мертвых, с полным болотной воды нутром и ненасытными глотками. Пучеглазики стерегли почти все тропы к морянским владениям, и не было дураков, кто решился бы пройти через место их обитания. Почиталось везением, если ты смог после встречи с ними отделаться парой отгрызенных конечностей. В детстве Этхо вовсе не верил в болотных пучеглазиков и ходил до Городища любыми тропами, даже заболоченными, ни разу не видя у тропы этих светящихся глаз. - Здесь владения Медной Княжны, Багряного Оленя, тотема болотных людей, - тихо говорила Ласка. – Потому такой бурелом, она болота любит, и чем непролазнее, тем лучше. А еще у нее власть над болотными пучеглазиками. И у всех ее оленей тоже. Свой народ, болотных людей, она просто так от беды охраняет, а нас не хочет. Довольно того, что дозволяет пшеницу растить, не затапливает поле по весне и оленям пастись там не дает. Но если бы мы просто так ходили туда по дорожке, нас бы мигом сожрали. Но Белый Лис подсказал нам, как себя охранить. Тот, у кого рога болотного оленя, пройдет мимо пучеглазиков спокойно. Когда мы стали охотиться на оленей из-за рогов, Медная Княжна сильно гневалась, но Белый Лис за нас вступился. Всю дорогу до поля Этхо не мог отвести глаз от круглых огней за границей бревен. Их число росло, но холодный свет не рассеивал темноту. Только мерный потрескивающий шелест нарастал, заставляя нутро сжиматься. Наконец, бревна кончились, огни остались позади, и под ногами захлюпала мокрая черная земля. Поле было огромным и пустым, его границы скрадывала ночь. Оно совсем не походило на виденные Этхо в книжках. Там поля изображались в колосьях хлеба, да и болот не было в помине. Впрочем, Этхо успел понять, что порой жизнь морян в Городище далека от чудесной сказки. Ласка наклонилась, не выпуская рога, и зачерпнула горсть земли. - Ну, пробуй! Есть там слюна Зеленого Змея? Этхо честно лизнул землю, покатал по языку и сплюнул. - Не похоже. Только болотом пахнет. - Значит, мы успели раньше Ойсо, - решила Ласка. – Но жаль, что одним доказательством меньше. Пойдем обратно, пока нас не хватились. - А ты часто ходишь сюда вот так, ночью? – полюбопытствовал Этхо, набираясь смелости еще раз преодолеть скользкую тропу с хищными огнями по обеим сторонам. - Ну-у… - замялась Ласка. – Обычно днем… со всеми. В первый день сева, на жатве… Но сейчас мне тоже было нисколечко не страшно! От грозного окрика из темноты они в ужасе подскочили оба. - Ить, кто там шуткует? А ну, подойди, покажись! Не то моей стрелы отведаешь! - Сам покажись! – пискнула Ласка, пока Этхо прикидывал, как половчее упасть на землю и уползти подальше, чтобы неведомый враг их точно не нашел. – У нас тут… десять лучников! Нет, двадцать!.. - Золотко-княжна, ты что ли? – потрясенно спросила темнота, а затем непролазный бурелом в нескольких шагах от дорожки раздвинулся и из него вылез дед Латаш с луком наперевес и закрепленными на голове рогами. – Кто это с тобой? Этхо? Да что ж вы делаете здесь на ночь глядя?! Ласка шмыгнула носом, но совладала с собой и привычным твердым голосом ответила: - Мы на разведку ходили! - Вдвоем? – дед Латаш приблизился, и стало видно, что помимо лука у него на поясе болтается праща, а к спине привязан увесистый топорик. – Да кто ж вас отпустил? Или, ить, сами удрали? - Мы не удрали, - насупилась Ласка, а Этхо поспешил ей на помощь: - Мы проверяли, не отравил ли Ойсо поле. Седые кустистые брови деда полезли на лоб. - Что за присказка? Ойсо? Да еще и целое поле? Это ж как додуматься надо было! - У нас есть доказательства, - Этхо постарался говорить солидно. - Вот что, - прервал его дед Латаш. – Я вас сейчас проведу до ворот, а после до терема. И по дороге расскажете про свои доказательства. А то, ить, не дело посередь поля болтать. *** - Что за легкомыслие! – грозно выговаривал Статко. – Ушли одни, ночью, на болото! Взяли рог из моего сундука… - Это я взяла! – встряла Ласка. – Ты не запрещал! - А тебе бы следовало помнить, что ничьи вещи нельзя брать без спросу! Сколько можно носиться по оврагам, чужим огородам, опасным местам? Тринадцатый год, твоя мать о супружестве и дарении жизни начала думать в этом возрасте, а у тебя один ветер да ратные подвиги в голове! Еще раз устроишь подобное, запру, так и знай! В библиотеке, чтобы книги переписывала! В тереме, чтобы бисером вышивала!.. Этхо и Ласка стояли, опустив глаза. Дед Латаш в самом деле довел их до терема и с рук на руки сдал встревоженному князю, который уже намеревался отряжать воинов на поиски пропавших детей. Теперь, всё у того же колодца, им доставалась доля справедливого гнева. Ласка, для которой подобное было явно не впервой, лишь нос морщила, да пыталась вставлять не слишком виноватые оправдания. Этхо стоял, сжавшись, и мечтал провалиться сквозь землю. Какой позор! Он всего день пробыл сыном князя, а уже совершил проступок. Если после такого от него откажутся и выгонят обратно к хасажанам, то и поделом. - Теперь ты, - голос Статко смягчился. – Этхо, ведь было сказано: за пределами стен опасно. Болота тоже за стенами. - Но… дед Латаш ведь тоже там ходит, - это прозвучало глухо и несчастно. - Дед Латаш знал эти болота в ту пору, когда ты еще не родился. Вот будешь взрослым воином, который с мечом и луком управляется, тогда и станешь ходить, где вздумается. А до тех пор мы с матерью заботимся о тебе и оберегаем, потому что ты наш ребенок. И не усложняй нам задачи, разгуливая по гиблым местам. Этхо проглотил горький ком в горле и отважился спросить: - Что же теперь? Статко вздохнул. - Скажи: «отец, я больше не буду лезть во все неприятности, куда меня втягивает Ласка, и ее не пущу». А сейчас ступайте в баню оба, да переоденьтесь в чистое. К столу в таком виде являться нельзя! *** Ужин, по мнению Этхо, был хорош тем, что на него не явился Ойсо. Видимо, пока облитый молоком соромей сох на печи, он изрядно перекусил пирожками, а там и отправился спать, не дожидаясь остальных. Ласка тоже заметила отсутствие дядьки, но сделала совсем иные выводы. - Где Ойсо? – спросила она, почесывая за ушами Серебрушку, как обычно вертевшегося под столом. - У себя, наверное, - пожала плечами Мленна. Сидевший рядом с ней Ратинек, понимая, к чему все идет, закатил глаза. - А вдруг он почуял и сбежал? – выдохнула Ласка. - Что почуял? – нахмурился Статко. Ласка набрала воздуха в грудь и выпалила: - Мы сегодня узнали, что хасажанский лазутчик – это Ойсо! Тетушка Лоза ахнула. Толкомей что-то неразборчиво пробормотал и без нужды пригладил бороду. Мленна почему-то отвернулась, прикрывая рот рукой. Статко нахмурился еще сильнее и оборвал: - Чтобы я больше этого не слышал. - Но мы нашли доказательства!.. - Ласка, замолчи. - Почему ты мне даже сказать не даешь? - Потому что ничего толкового ты сейчас не скажешь. Кому-кому, но тебе бы дядьке Ойсо в ноги кланяться, а не в злодействах подозревать. - Но папа!.. - Ни слова, иначе выйдешь из-за стола. Князь не повышал голос, но Ласка притихла, опустила глаза. Словно показывая, что разговор окончен, Статко взял с блюда кусок тушеной оленины и опустил под стол. Серебрушка тут же оставил Ласку и устремился за угощением. - В самом деле, - проворчал в бороду Толкомей. – Да, в самом деле… У Этхо сложилось впечатление, что старик хотел бы сказать куда больше, но стеснялся то ли беспечного Серебрушки, то ли насупленной Ласки. За столом повисло неловкое, гнетущее молчание, и тогда Мленна, чуть улыбнувшись, вдруг запела бархатно и нежно: - Светит лунная лучина, Гонит горе и кручину, Сны зовет на ясный огонек. Тетушка Лоза подхватила, тише и чуть надрывнее: - Спит лисенок, спит бельчонок, Спи, мой маленький ребенок, Ночь длинна, а день еще далек. Ласка перестала хмуриться и тоже запела, явно подражая воспевателям богатырских подвигов: - Пусть тебе приснятся горы, На песке морей узоры, В темной чаще чистый ручеек… Этхо положил голову на локоть. Ночь и мокрое болото с недвижными огнями остались где-то далеко за окнами, а здесь, в морянском доме, было тепло, и янтарным огнем горели светильники. Пахло вкусной едой, часть из которой теплым комочком лежала в животе. Долгий был день: первый урок с Цвейко, два берега реки, умелец Голубека, удивительный творец узоров Тишайко, испуганный горюющий Акмешка, шумный двор Синека-гончара и веснушчатый Ялапонька, двор воеводы, Ойсо, болото, дед Латаш, сердитый отец, горячая баня… Все растворялось и таяло в чудесной песне на три голоса. Засыпай скорее, милый, Сон тебе подарит силы Днем пройти три тысячи дорог. Спрячу я тебя от стужи, Пусть метель и дождь снаружи, Ты в тепле и отдых твой глубок. Лунная лучина светит Всем уснувшим ночью детям, Сны зовет на добрый огонек. Ласка повернулась к Этхо, чтобы спросить, понравилась ли тому песня, тронула его за плечо, раз, другой, тряхнула сильнее, и удивленно объявила: - Заснул! - Не буди, - велел Статко, поднимаясь. - Да-а, - протянул Ратинек. – Всего день он твой брат, а ты его уже загоняла до бесчувствия. Ласка тут же показала ему язык. Статко осторожно взял спящего Этхо на руки и вынес из кухни. Чуть погодя следом вышла Мленна. …Кладя мальчика на постель и укрывая одеялом, Статко вглядывался в его лицо. Еще месяц назад оно было худое, испуганное, вздрагивающее даже во сне. Теперь щеки округлились, взрослые горькие складки в уголках рта почти разгладилась. Этхо дышал спокойно и ровно, даже не шелохнувшись, когда с него снимали верхнюю одежду. - Все сбылось, - тихо сказала Мленна. – Трое детей. Могла ли я поверить после Ласки… Статко обнял ее. - Я тоже думал, что он насмехается непонятно зачем. Сначала тогда, двенадцать лет назад, потом на днях, с колючкой. Наверное, звери и правда умеют видеть дальше нас. - А ты сомневаешься? – улыбнулась Мленна. - Порой не просто сомневаюсь, а уверен, что нет. А в такие минуты, как эта… - Он разный, - Мленна убрала с лица Этхо светлую прядь волос. – Как мы все. Как дети. Но мы принимаем его любым так же, как одинаково любим наших детей.