Созданье пера

— Ты говорил, что это дар, — обращается дон к своему бывшему телохранителю, чувствуя, как маска ледяного спокойствия стремительно тает, а уголок губ дёргается, — я с тобой не согласен. Одним чётким движением Джорно достаёт тот самый револьвер, что поклялся не то, что Гвидо, а самому себе хранить как память и беречь словно зеницу ока. Без задней мысли, что так ему несвойственно, приставляет дуло к виску. Орудие заряжено, а барабан ради приличия и видимости игры в русскую рулетку не прокручен. И правильно. Осточертели Джованне игры. Нажатие на курок. Грузный, громкий выстрел. Пуля разорвала плоть и попала глубоко, и, всё же, не на вылет. Фигура покачнулась так, словно собралась упасть замертво, как полегли его товарищи, находящиеся в практически двух метрах от него. Погребённые, неживые тела, освободившиеся души, улетевшие в небытие. Джованне хотелось верить, что они в лучшем мире — все этого заслужили. Но не глава неапольской мафии. Наследие от падре проявляется во всей красе — зубы уже и не зубы, а клыки, и анафема, упорно тянущая его вниз, сковывая, удерживая в мире живых, а сам он, по иронии судьбы, является олицетворением двух миров, балансом, узником, который уже никогда не уйдёт на покой. По этой причине он всё крепко стоит на ногах, сжимая клыки до скрипа, а пистолет в руке — до побелевших костяшек. Он напоминает собой проволоку, готовую разорваться в любой момент от высокой температуры; в макушке неприятно покалывало, сердце уже не справлялось со своей работой, но Джорно даже не был уверен, нужен ли вампирам естественный насос, качающий кровь. Реквием явился как только его мастеру угрожала опасность и принялся лечить, но дон сделал внезапный шаг назад, вызывая у собственного станда недоумение и немой вопрос в красноречивом взгляде. Из-за облаков выглянуло солнце, осветив опушку. Свет отражался от бледной, почти что серебристой кожи, заставляя Джованну светиться; он стал похож на Божество, снизошедшее с иконы, дабы благословить землю-матушку. Однако тьму, скрывающуюся в его душе, боль, отражающуюся в глубине небесных глаз, назвать даром было бы сродни оскорблению. — Это проклятие, — цедит он, борясь с желанием выбросить этот чёртов револьвер в сторону, лишь бы сейчас схватиться за голову, упасть на колени, и кричать, кричать что есть мочи, пока жестокой, непрерывной пытке не придёт логический конец.