Хранитель равновесия

      — Господин ир-Дауд, гость приехал! Почтенный Раэн пожаловал! — Бесцеремонно заглянувший в комнату охранник лукаво прищурился и добавил с намеком: — Первым делом о вашем здоровье спросил.       — Так уж и первым делом? — усмехнулся Надир, откладывая рисунок, с которым бесполезно мучился весь вечер. — Неужели только въехал в ворота, как начал обо мне осведомляться?       Сердце стукнуло сладко и тревожно, во рту вмиг пересохло, но не показывать же это всем вокруг! Почтенного Раэна он ждет, беспокоясь о здоровье дядюшки, и никак иначе. А что там воины и слуги думают про себя, неважно.       — Ну… не только о вас, — признался парень. — Еще про светлейшего наиба спросить изволил. Но про вас — раньше!       Хмыкнув, Надир дотянулся до кошелька, лежавшего на столике, и кинул охраннику серебрушку. Тот ловко поймал монету на лету, поклонился, начал благодарить…       — Да иди уже, — нетерпеливо велел Надир.       Едва дождался, чтобы дверь за вестником закрылась, и вскочил с кровати. Бросился к окну, жадно вглядываясь в темно-синие сумерки. Масляный фонарь, качаясь на ветру, бросал на утоптанную землю двора желтый круг света, и это пятно прыгало туда-сюда, словно лунный блик на волне. Вот через него пробежал человек, потом еще один, послышались голоса, и мешанина темных фигур наконец прояснилась, разделившись на несколько человек и пару лошадей. Ища Раэна взглядом, Надир прислушался, борясь с желанием распахнуть окно на всю ширину.       — Входите же, почтенный Раэн! — Управитель дома кланялся, сложив руки перед грудью, и при этом успевал торопливо распоряжаться: — Эй, возьмите коня у господина целителя! Несите горячую воду в купальню, накрывайте стол! Как же вы ехали в такую снежную бурю?! Ай, не зря говорят, что праведному человеку сами боги помогают! А вас, должно быть, могучие светлые джинны осенили крыльями, ведь пурга-то какая была, страшно подумать!       — Они самые, — весело подтвердил знакомый голос, и Надир вцепился в подоконник, прижавшись к оконной раме лбом, жадно вдыхая морозную свежесть, что сочилась через щели в ставнях. — Благодарю за беспокойство, уважаемый, но сделайте милость, проводите пока в купальню моего спутника, а я должен сначала навестить светлейшего ир-Дауда.       Спутника? Проклятый фонарь закачался еще сильнее, смешивая свет и тени, и Надир смог рассмотреть лишь темный дорожный плащ, покрытую капюшоном голову, широкие плечи и блеснувшую на поясе рукоять сабли.       — Конечно-конечно, почтенный Раэн! — заверил управитель. — Не сомневайтесь, примем его со всей заботой! Извольте следовать за мной, господин…       — Мое имя — Фарис. Я из рода Джейхан, что живет в Нистале, — молодым звонким голосом отозвался спутник Раэна. — Мир этому дому и милость богов на его обитателей. Куда я могу отвести коней?       — Ай, что вы, уважаемый! — всплеснул руками управитель. — Неужели не найдется, кому позаботиться об этаких красавцах? Шемзи, возьми у гостя поводья! Отведи благородных скакунов, да смотри, не в солдатскую конюшню, а в господскую. А вас прошу со мной, дорогие гости. Купальня сейчас будет готова… Виданное ли дело — ехать в такую пургу! Светлейшего ир-Дауда сейчас известят, а вам нужно выпить горячего вина, снять холодную одежду… Прошу, прошу за мной скорее!       «Он сказал, что хочет увидеться со светлейшим ир-Даудом!» — пронеслось у Надира в голове. Отскочив от окна, он бросился к постели и сундуку возле нее. Сорвал теплую домашнюю рубашку, совсем простую, из крашеной сине-зеленой шерсти, непослушно-торопливыми пальцами откинул крышку и выхватил из сундука невесомую голубую, расписанную черно-золотыми павлиньими перьями. Сунул голову в узкий вышитый воротник, запутался руками в рукавах… Ах нет! Эта слишком уж нарядна, никто не надевает расписной чинский шелк, чтобы сидеть в нем у себя в комнате, читая или черкая карандашом. Раэн сразу поймет, что это ради него Надир так вырядился! Поймет и… посмеется над его старанием понравиться? Решит, что дичь поймана и не стоит усилий? Подумает, что в голове у Надира одни лишь наряды? Неизвестно, что из этого хуже!       Шелковый комок полетел обратно в сундук, Надир в отчаянии запустил туда же руки по локоть, перетряхнул еще полдюжины одеяний, молниеносно обдумывая и отвергая, а потом замер… и выдохнул. На несколько мгновений прикрыл глаза, обругав себя ослом, очень медленно встал, поднял сброшенную рубашку и снова надел. Распустил завязки ворота, открывая шею и даже ключицы, закатал до локтя рукава… Большого зеркала в комнате не было, но и без него понятно, что выглядит он сейчас небрежно до неприличия. Совершенно равнодушным к тому, что о нем могут подумать и каким увидят.       В коридоре послышались торопливые шаги — кто-то из слуг промчался мимо двери. Надир приложил руку к груди — показалось, что сердце вот-вот прорвется наружу через плоть. Сел на кровать, взял рисунок и карандаш… Едва удержался, чтобы не смять бумагу в плотный комок или не разорвать на кусочки. Невыносимо! Сколько можно подниматься по лестнице и идти по коридору?! Может, он все-таки решил заглянуть в купальню? От Нисталя путь длинный, наверное, Раэн думает, что нехорошо явиться к возлюбленному, не освежив тело и не сменив одежду. Глупый! Разве может быть что-то неприятное в запахе того, кого желаешь всем сердцем? Лишь бы увидеть его рядом, обнять, заглянуть в глаза… А потом и в купальню можно! Надир сам пошел бы с ним туда, чтобы услужить Раэну, как простой банщик. Растереть ему тело пятью щетками и семью мочалками, как положено, размять плечи, подать шербет и кофе… Правда, купальня здесь простая, всего два водоема — горячий и теплый. Не столица… Зато какой случай остаться наедине и до дрожи близко!       Надир отбросил карандаш и бумагу, оперся локтями на колени и уронил лицо в ладони. Щеки горели так, что хоть беги и прыгай в ту самую купальню — вода мигом нагреется. Ах, дурень! Ну что ты себе вообразил, а? Будь ему до тебя хоть какое-то дело, неужели не прислал бы за это время весточку?!       «А куда он мог писать? — попытался он обратиться к рассудку. — Мы с дядюшкой прибыли в Иллай не так уж давно, Раэн, конечно, знал, что наш путь лежит сюда, но дороги в Степи полны неожиданностей, а Нисталь — глухое место, там и гонцов, наверное, не сыщешь… Нет, если он не писал, то лишь потому, что не мог!»       По коридору снова кто-то пробежал, громко спрашивая, где отвести комнату почтенному господину целителю и как устроить его спутника.       Там еще и спутник какой-то! Надир с глухой неприязнью подумал о незнакомце с приятным голосом и широкими плечами, но тут же себя одернул — мало ли с кем Раэна свела дорога? Это же хорошо, что они ехали вдвоем, Степь опасна в любое время года, а уж сейчас и вовсе гибельна! Снежная буря, волки, занесенные сугробами дороги… Если сейчас и пускаться в путь, то лучше с целым караваном, но откуда здесь, на границе с дикими землями, караваны? К тому же парень сказал, что он из Нисталя. Значит, проводник! Или гонец к наместнику в Иллае по каким-то долинным делам — что может быть проще и понятнее?       И сколько еще ждать?!       А может, выйти навстречу? В комнате жарко натоплено, почему бы не прогуляться по прохладным пустым коридорам не роскошного, но все-таки просторного дома? Да в ту же купальню заглянуть перед ужином… Ну кого ты пытаешься обмануть, глупец?       Мгновения тянулись бесконечные, словно капли меда, падающие с деревянной спицы, которой его пробуют. Суматоха за окном стихла, слуг тоже не было слышно, и Надир запретил себе дергаться попусту. Снова взял карандаш и бумагу, мрачно уткнулся в рисунок, вместо наброска пруда с лилиями перед глазами стояло лицо Раэна, то смеющееся, то серьезное, то непроницаемое. Ну уж нет, хватит! Не зря отец говорил, что любовь — это игра в шахматы. Если тот, кто сидит по другую сторону доски, не станет отвечать на твои ходы своими, никакой игры не получится. Видит небо, Надир двинул в сторону возлюбленного достаточно фигур! Стыдно предлагать сердце тому, для кого оно пустая забава! Стыдно и попросту глупо…       Он яростно черкал по бумаге, кусая губы, чтобы болью прогнать глупый морок. Сколько раз ему снилась гроза в Степи и то, что было потом. Как Раэн привез его домой и попросту отвел в комнату, словно потерявшегося ребенка! Ничего не ответил на признание, пренебрег просьбой остаться — да Надир никогда в жизни не переживал подобного унижения! Он сын визиря, а не мальчик из Дома Удовольствий! А его не просто отвергли, но гораздо хуже — словно не заметили его страсти и мольбы!       «Я схожу с ума, — подумал Надир устало, когда свеча, отмеряющая время, сгорела до половины. — За это время можно было искупаться, поесть, высушить волосы… Если он ко мне не пришел, даже не заглянул, значит, я ему не нужен! Да с чего я вообще решил, что светлейший ир-Дауд — это я?! Ведь ясно как день, что он торопился к дяде! У них снова тайные дела, которые мне знать не положено, кто я такой, чтобы делиться со мной взрослыми секретами? Мальчишка, ребенок при опекуне — сколько бы мне ни было лет. О, почему я не исполнил своего желания и не уехал в Харузу?! Нельзя вечно выглядывать из-за спины дядюшки наиба, прятаться под полой его плаща, как цветок в тени чинары… Надо было броситься в ноги государю и попросить у него места чиновника — хоть самого низкого ранга! Положим, совсем уж низкого мне бы не дали в память об отце… Но все равно, я бы начал с чего угодно и возвысился своим умом и знаниями. Принес бы пользу светлейшему государю, напомнил, чей я сын, показал таланты… Кто знает, может, через пару-тройку лет стал бы помощником нынешнего Солнечного визиря? А тогда всякий увидел бы, что человек я взрослый и достойный доверия и уважения! Даже Раэн взглянул бы на меня иначе! А я… я разузнал бы правду о нем, ведь в столице, куда любые сведения стекаются, как ручьи, бегущие к большой воде, это сделать куда проще. Я проверил бы то, что написал Джареддин, послав людей в Тариссу, я… Боги, да что же со мной? Жду звука его шагов, как приговоренный — помилования! Если это любовь, то я ее не хочу! Чем я заслужил такой стыд?!» Карандаш рванул бумагу и упал на ковер перед кроватью. Надир потер усталые глаза, поднял голову и…       — Раэн! — выдохнул, едва веря этим самым глазам — разве не случалось им прежде обманываться, видя то, чего нет, но очень хочется увидеть?       — Прости, — улыбнулся тот, стоя у порога. — Я не хотел мешать, ты так увлекся рисунком.       Сделал шаг, и предательская дверь, открывшаяся без единого звука, так же бесшумно закрылась.       — Раэн… — растерянно повторил Надир, пытаясь отыскать в себе хотя бы тень обиды, которая только что его переполняла.       Не для того, чтобы выплеснуть ее — нет же! А чтобы прикрыть ею, как щитом, жалкие остатки гордости и рассудка, не позволить себе вскочить и кинуться — на шею, в объятия, да хоть на колени перед возлюбленным, умоляя остаться, не уезжать больше!       — Раэн… — повторил он снова, уже беззвучно, и встал.       И тут же оказалось, что эти три шага, их разделявшие, ему все-таки примерещились — вот ведь и правда никакой веры глазам! Потому что Надир вдруг оказался в объятиях, как ему только что мечталось, но не успел потянуться губами, как Раэн сам быстро поцеловал его в щеку, будто доброго знакомого, отстранился и весело сказал:       — Твой дядюшка наконец-то услышал мои советы и вполне благополучен здоровьем, кости его срослись удачно, уже скоро сможет сесть в седло! А почему ты пасмурный, как зимнее небо? Неужели так встречаешь друга, которого не видел больше месяца? Правду говорят, из дома прочь — из сердца вон. Что, даже вина не предложишь?       Пасмурный? Друга?! Всего лишь друга?!       Все, что только что кипело внутри, обжигая, просясь наружу лавой слов и поступков, за которые потом самому стало бы стыдно, вдруг замерло. Надир опустил ресницы, пряча взгляд, освободился от легких — и вправду не более чем дружеских! — объятий и спокойно сказал, пока внутри что-то рвалось по живому, истекая кровью:       — Ну что ты, друг мой! Как я могу не обрадоваться? Сейчас велю подать и вина, и кофе. А может, ты голоден? Прошу, раздели со мной ужин! Боги, неужели и правда прошло… сколько? Месяц? Два? Ах, в этом захолустье время тянется так мучительно медленно! Я будто год назад уехал из Харузы, а ведь земля только-только успела сменить золотой наряд на белоснежный!       Слова лились изящно и свободно, как на поэтическом состязании, когда тема известна и много раз обдумана. Мнимое равнодушие — лучший щит для разбитого сердца, оно скрывает боль, как нарядные одежды прячут уродство тела. Надир мельком подумал, что нужно запомнить этот образ — пригодится для стихотворения.       — Ужин — это чудесно, — улыбнулся Раэн, с любопытством оглядывая его комнату. — Завтра утром я уезжаю, но сегодняшний вечер — твой. Если пожелаешь, конечно.       И глянул остро, испытующе, совсем не похоже на легкомысленный тон. Так же спокойно Надир вспомнил письмо Джареддина, назвавшего Раэна полным коварства. Может, это уловка, чтобы привязать его к себе еще крепче? Поманить близостью, потом оттолкнуть намеренным холодом, чтобы потом снова согреть обещанием любви…       Что ж, в эту игру и вправду следует играть вдвоем! Не забывая ни о предупреждениях королевского чародея, ни о пропавшем портрете Раэна — кому-то ведь он понадобился ценой нешуточного риска. И уж точно не забывая о том, что страсть слепа, зато разочарование и обида — очень зорки! Пожалуй, это и к лучшему, а боль… Что ж, она станет хорошим уроком для глупого мальчишки, решившего, что нашел свое счастье. И как же хорошо, что он ничего не успел ни сказать, ни сделать!       — Как ты можешь во мне усомниться? — отозвался он и обиженно захлопал ресницами, презирая сам себя, но ловя чужое дыхание, блеск непроницаемых черных глаз и тон голоса, как охотник, что выслеживает редкую драгоценную дичь. — Но ты ведь приехал со спутником, не следует ли позвать и его? Говорят же, что дружеская беседа как пламя, чем больше огней от него зажжешь, тем теплее и светлее!       — Фарис — простой парень, — так же безмятежно усмехнулся Раэн. — Ему будет неловко рядом с тобой. Пусть отдохнет перед дорогой.       — Тебе видней, — равнодушно согласился Надир и хлопнул в ладони, вызывая слуг, что всегда ждали где-то поблизости. — Эй, угощение для драгоценного гостя! Почтенный господин целитель отужинает со мной! — А сам, любезно и приторно улыбнувшись, потянул его за рукав к постели и отвратительно томным голосом потребовал: — Ну же, присядь и расскажи, что с тобой было все это время?!

* * *

      Трясло в повозке немилосердно, Наргис чувствовала телом каждый камушек, попавший под широкое и высокое колесо арбы. В щель между кожаным верхом и деревянной основой немилосердно задувал ветер, в самой повозке пахло дымом и ветошью, сырой кожей, потом и пряностями. Наргис вздохнула, разрываясь между желанием отодвинуться подальше от тяжелого полога, под который тоже дуло, и высунуть за него нос, чтобы хлебнуть свежего воздуха. Кто бы мог подумать, что в расписных шатрах циркачей, таких веселых и ярких снаружи, внутри так ужасно?!       И все-таки Тариссу они покинули. Когда караван повозок подъехал к воротам, Наргис съежилась и закуталась в старый плащ, обернув им худенькое мальчишеское тело дважды, а хмурая рыжая Лалин, в которой родная мать не узнала бы джандара Маруди, напряглась, и ее ладонь вроде бы незаметно легла на пояс, ища нож, которого там не было. Но старуха Аруджи, которой принадлежала повозка, преспокойно сидела у поднятого спереди полога, правя быками и болтая тощими ногами, до колена видными из-под цветастой юбки. Башмаков на Аруджи не было, потому что родилась она в горном племени махтубар, люди которого считают обувь признаком изнеженности и развращенности, поэтому не носят ее ни зимой, ни летом. Подошвы Аруджи могли по крепости и цвету поспорить с копытами ее же быков, смуглая кожа старухи была исчерчена морщинами, как печеное яблоко, но яркие карие глаза смотрели нагло и насмешливо.       — А ну стоять! — Охранник на воротах не торопился поднимать окованный железом брус, перекрывавший въезд в Харузу днем. — Всем показать лица! Ищем беглую рабыню и вора, укравшего ее! Эй, девка! — окликнул он улыбчивую красотку Ирсиль, танцовщицу и акробатку. — Покажись-ка поближе! Вроде похожа, а?       — У этой глаза синие, — сплюнув в грязь дурманную травяную жвачку, лениво отозвался второй стражник. — Да и какая из нее рабыня в благородном доме? Ты на руки посмотри, она ими каждый день котелки чистит и тряпки свои стирает. А та, которую ищут, нежная девица! В молоке купаная, дюжиной масел намазанная! Разве за другую заплатят десять раз по сотне золотых?       «Ты смотри, до тысячи считать не умеет, а не дурак, — снова поежилась Наргис, радуясь, что на нее никто не обращает внимания. — Похоже, обычные глаза колдовство Минри обманывает легко. Но… вдруг у них есть маг?»       Опасения оказались не напрасными. Стражник не поленился слезть с помоста, на котором стоял, и прошел вдоль череды повозок, придирчиво глядя на каждого из циркачей в серебряное кольцо с ладонь размером. Трюкачи ухмылялись и щурились, женщины напоказ прикрывались ладонью, игриво хихикая, а когда стражник дошел до последней повозки, где таились беглецы, старуха Аруджи визгливо расхохоталась и потребовала:       — Эй, красавчик, а что ты на меня так плохо посмотрел?! Может, это я и есть рабыня за тысячу золотых! Глянь-ка хорошенько, вдруг придворный чародей меня ждет не дождется, а? Да не на лицо смотри, это я просто с утра не умылась! Настоящий мужчина глядит в другие места, поважнее!       И она похабно задрала юбку, открывая голые морщинистые ляжки. Повела сухонькими острыми плечами, так что отвисшие груди под пестрой рубашкой заколыхались, облизнула губы, закатив глаза…       Трюкачи грохнули хохотом — все полдюжины повозок, а стражник, сплюнув и отвернувшись, сердито пошел назад к помосту.       — Вот бесстыдница, — шепнул хмурый Маруди, которого Наргис так и не привыкла еще называть Лалин. — Разве прилично женщине так себя вести?       — Эй, птичка, где ты видела среди трюкачей приличную женщину? — отозвалась Аруджи, у которой оказался на диво острый слух, и тряхнула поводьями. — Н-ну, дохлятина! Пошли, а то сдам на скотобойню! Запомни, вишенка моя, в наших шатрах да повозках чего только нету, только приличий не найдешь, хоть обыщись! Правду я говорю, Ирсиль?       — Истинно так, тетушка, — хихикнула та и вытащила откуда-то из юбок большое красное яблоко. — Господин Марей, хотите яблочка? Со всем нашим уважением! Вкуу-у-у-усное! Спелое, как я!       И острым влажным язычком провела по алым от краски губам, склонив голову и кокетливо глядя на молоденького фокусника, тоже недавно прибившегося к трюкачам, насколько поняла Наргис. Тот поперхнулся вдохом, откашлялся и ломким голосом юнца, еще не ставшего мужчиной, отозвался:       — Из ваших рук даже яд покажется сладким, госпожа Ирсиль!       Ловко поймал брошенное танцовщицей яблоко и впился в него зубами, сочно захрустев на всю повозку. Наргис незаметно сглотнула слюну, от яблока она и сама не отказалась бы. Но тут не родной дом, где стоит лишь пожелать — и принесут блюдо самых изысканных фруктов, уже почищенных и разрезанных на дольки! Здесь и яблоко — лакомство!       Причем им с Маруди недоступное, потому что от госпожи Минри они в дорогу получили только поношенную штопаную одежонку, по паре крепких башмаков да горсть медных монет. Ровно столько, чтобы покупать припасы на постоялых дворах по дороге, но без всяких прихотей. Ах да, Маруди-Лалин еще выдали полдюжины метательных ножей и потертую, но крепкую плеть-трехвостку, а Наргис достался поясной кинжал из плохонького железа, которым у них дома даже истопник побрезговал бы. Впрочем, для мяса и его хватит, а от всего остального убереги боги!       — Простите невежу, — опустил глаза Маруди и поклонился по-мужски, опустив руки вдоль тела, что в девичьем облике смотрелось неправильно и странно. Сам тут же понял, что ошибся, и торопливо сложил ладони перед грудью. — Не хотел обидеть вас, госпожа, да отсохнет мой длинный язык!       — Смотри-ка, вежливая птичка, — дребезжаще рассмеялась Аруджи. — Ну-ну, милая, так и быть — прощаю! Не получишь ни паука в кофе, ни колючку в сапоге! — И она вроде бы шутливо подмигнула Маруди, который аж позеленел, но на этот раз явным усилием смолчал, а старуха одобрительно повторила: — Умная птичка, вежливая… А что, птичка, братец у тебя немой? Или вы с ним поделились умениями? Ты лишнее болтаешь, а он за тебя молчит?       Маруди бросил на Наргис затравленный взгляд, а ей вдруг показалось, что напротив сидит кто-то вроде тетушки Навадари или Шевари. Хотя как можно сравнить почтенную женщину из благородной семьи с нищей грубой горянкой?       «Значит, можно, — мрачно сказала сама себе Наргис и поймала еще один взгляд, на этот раз сочувственный. Смотрел на нее фокусник Марей, шевеля губами, словно пытался что-то подсказать. — Ох, и натерпимся мы с джандаром! Тетушки ведь только со мной да Надиром, радостью их сердец, мягче шелка, остальных домочадцев они держат в страхе и гоняют, как пастушеские овчарки — овец!»       — Говорить я умею, почтенная госпожа, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал не слишком высоко и звонко. — Но родители учили меня, что следует молчать, когда говорят старшие, чтобы ничего не пропустить из их мудрости.       — Ай, какой учтивый мальчик! — восхитилась Аруджи, перекидывая поводья в одну руку и хлопая по колену, обтянутому юбкой, свободной ладонью. — Пусть твоим родителям в раю реки текут молоком и медом, а деревья цветут и плодоносят разом! Учись, Ирсиль, вот как надо чтить старших! А ты, овца курдючная, только и знаешь, что хихикать да строить глазки всем, кто носит штаны. Смотри, поймаю в постели у этого малыша — вытяну кнутом так, что неделю будешь спину мазать!       — Госпожа-а-а-а Аруджи-и-и-и! — протянула Ирсиль, надув губы. — Что вы такое говори-и-ите? Когда это я была развратницей?       — С весны до осени и с лета до зимы! — отрезала горянка, хлестнула быков и снова повернулась в сторону повозки. — Запомните, мальчики, эта красотка влезет вам сначала в сердце, потом в карман, а потом распотрошит и то, и другое! Еще и между собой поссорит, если сдуру поведетесь на ее уловки. Змеиное тело, лисья душа! Сколько раз мы попадали в беду из-за ее подлости да жадности, не сосчитать! Если бы она не плясала как сама Мирулани — госпожа танцев, давно бы уже вылетела из каравана! Тьфу!       Притихшая Ирсиль забилась в глубину повозки и зло загремела там посудой, быки мерно шагали, покачивая длинными рогами, фокусник невозмутимо грыз яблоко, а Наргис и Маруди обменялись взглядами, безмолвно ужасаясь нравам трюкачей.       — Благодарю за поучения, госпожа Аруджи, — робко подала Наргис голос, когда тишина в повозке, нарушаемая только фырканьем быков, стала совсем уж неприятной. — Пролейте свет вашей мудрости, расскажите нам, чего здесь нельзя делать, а что можно? Простите невеж, мы никогда не бывали среди таких… удивительных людей.       — Язык у тебя славно подвешен, малец, — фыркнула горянка. — Если поучишься, сможешь хорошие деньги получать, рассказывая сказки. Что нельзя, а что можно? Да как и везде. Когда боги создавали правила для людей, то не смотрели, где те живут, во дворце или в нашей повозке! Помалкивай больше, чем говори, а если решил что-то сказать или сделать, сначала подумай, чем это обернется. Не бери чужого даже в шутку, не ври без особой нужды. Если видишь, что надо что-то делать, делай раньше, чем заставят, а не знаешь — спроси. Хоть и рановато тебе, но еще скажу, что на девок наших лучше не заглядываться. Заморочат голову, сам не заметишь, как влипнешь, словно муха в мед. И хорошо если в мед, понимаешь?       — Да, госпожа, — покорно кивнула Наргис и украдкой окинула повозку взглядом.       Пожалуй, не зря и танцовщицу Ирсиль, которая тут не пользовалась большим уважением, и их с Маруди, и Марея-фокусника, тоже новичка в караване, поселили именно к Аруджи с ее сварливым нравом, резкими словами и наверняка крепкой рукой. Ну, если судить по тетушкам… Решили, значит, что здесь чужаки будут под присмотром. Это и хорошо, и плохо. Попасть в неприятности Аруджи им вряд ли даст, но глаз у нее зоркий, а ум острый. И догадаться горянка может о многом, о чем бы ей догадываться не стоило. Но Харуза все дальше, а Тарисса с каждым днем будет все ближе, и вряд ли Аруджи отправит весточку Джареддину, если только у трюкачей нет каких-то способов для этого. Интересно, кстати, Марей — обычный фокусник или маг? Очень большая разница! С одной стороны, зачем магу ездить с трюкачами? Что он, в городе себе на хорошую жизнь не заработает? С другой, неизвестно, что там за плечами у господина Марея, молчаливого и скромного… Совсем как сама Наргис!       — Спасибо за поучения, госпожа, — поклонилась она, стараясь не забывать, что вот ей как раз положено кланяться по-мужски.       — Ах да, еще вечером, как встанем на ночлег, много не броди, — подумав, бросила старуха. — Сядь у нашего костра и сиди тихонько да поменьше болтай, как у тебя в обычае. Хороший обычай, держись его. Люди у нас не злые, но над новичками принято шутить, и чем больше тебя будет видно и слышно, тем шутки будут… веселее. Но не для тебя, понял?       — Как не понять, госпожа.       — Вас двоих это тоже касается, — зыркнула она в сторону Марея и хмурой Лалин-Маруди. — На Ирсиль не глядите, она у нас особенная, а тебе, девица, советую ни с кем не заигрывать, а то потом не объяснишь, что ничего такого не хотела, как в кусты отволокут — проверить, что там у тебя в штанах, сильно ли разнится с тем, что у других девок под юбками. В чужие повозки не ходите, особенно к Эрису-одноглазому. Да-да, мальчики, вас это тоже касается. Вас — особенно! Будет угощать — ничего не берите, сладких речей не слушайте. А то пискнуть не успеете, как окажетесь в подушках мордой вниз, а кое-чем другим вверх. Оно вам нужно? В кости да карты играть не садитесь, как бы ни звали. Непременно проиграете, а чем придется платить — кто знает? На споры тоже не поддавайтесь, вам тут никого не переспорить, даже немого Фазиля! И не забывайте, что взять-то вас в дорогу взяли, но нашим людям вы чужаки, так что ваше слово даже против слова Ирсиль мало чего стоит, потому что она хоть и поганка, да своя.       — С-с-спасибо за с-с-советы, госпожа…       Наргис покраснела всем лицом, шеей, ушами — судя по жару, пылавшему под кожей. Да куда их Минри отправила?! Это же не караван трюкачей, а какой-то… Дом Удовольствий на колесах! Здесь приличные-то люди есть? Ну, не считая самой старухи?       — Благодарю за советы, — эхом отозвался Марей и тоже почтительно поклонился.       На Маруди жалко было смотреть. У него тоже полыхало все, от корней рыжих волос до шеи в вырезе рубахи. Джандар косился в сторону Наргис с таким ужасом и виной, что было понятно — сейчас он изнемогает от осознания, в какое логово порока привел госпожу. И неважно, что госпожа сама на это согласилась!       «Зато мы ускользнули от Джареддина», — упрямо подумала Наргис и не удержалась — выглянула из повозки с другой стороны, приоткрыв тяжелый кожаный полог.       Стены Харузы таяли вдалеке, с каждым шагом быков становясь все ниже и скрываясь в стремительно опускающихся сумерках. Наргис опять удивилась, какая была необходимость пускаться в дорогу на исходе дня, когда все здравомыслящие люди делают это утром. Но у трюкачей все не как у других, пора смириться с этим, как с восходом и закатом солнца.       «Убежали! — нахлынуло на нее ликование, от которого захотелось кричать, петь и делать какие-нибудь глупости. — Мы все-таки сбежали от него! Боги, благословите госпожу Минри и ее магию! Пусть рядом творится что угодно, мы с Маруди постараемся друг друга уберечь и от опасности, и от грязи. Зато каждый шаг этих милых, славных, чудесных быков приближает меня к Аледдину!»       И она с наслаждением вдохнула холодный предзимний воздух, не обращая внимания, что он пахнет быками и навозом, который они роняли под собственные копыта, сырой кожей шатров, нечистотами, которые только что кто-то выплеснул на обочину впереди, и еще неизвестно чем, чего никогда не было в ее прежней жизни, такой сытой, чистой, теплой и безопасной. Для нее дорога вокруг пахла свободой и надеждой!