Avis Rara

Стоишь на берегу и чувствуешь солёный запах ветра, что веет с моря. И веришь, что свободен ты, и жизнь лишь началась

      Вблизи Чёрного моря на прибрежном камне буревестник прихрамывает, пылко в даль моря всматривается. А над ним звёзды помрачнели, призрачная луна за тучи юркнула. Где-то совсем рядом буйный ветер подвывает и встречь птицу пенной волной захлёстывает.       А вдали море было тихое, вода лишь слегка колыхалась к вечерней заре, словно мчалась за свежим ветерком, а к утру, к туманному рассвету, вновь затихала.       Флагман пробирался вдоль берега, не осмеливаясь выйти на широкий простор неизученных мест, переполненных непроглядными глубинами, таинственными и незримыми.       Судно вперёд гнали невольники, оголённые до пояса, скованные цепями, которые точно змеи скручивались подле их ног, расползлись вдоль дна флагмана. Не выпутаться, не сбежать, они в силах лишь кричать от мучительной боли в распухших конечностях, в силах только лишь выть от нестерпимой бесконечной участи. Вот уже шестой рассвет ветер издирает истощённые тела пленников, а волны стегают обезумевшие лица, отмывая пот, натёкший в их глаза. Сквозь рассеивающийся туман вырисовывается очертание евнуха, бегающего вдоль помостья. В неопрятной шелковой накидке, он ревёт и встряхивает полной грудью, подгоняя узников. Обессиленные рабы лишь выдыхают из себя дикую брань, словно выкидывают в воду не только вёсла, но и всю свою ярость, словно норовят скорее сойти в могилу.       Неподалёку на палубе сооружено импровизированное укрытие от раскалённого солнца. Старый надзиратель пытливо уставился на прекрасных юных омег, неразлучно закованных к друг другу за хрупкие шеи. Незадолго до этого юношей выкупили на рабских торгах в Афинах, нагих скинули на дно корабля и неподвижно сковали крепкими ярмами, в надежде уберечь от отчаянных попыток лишить себя жизни в солёных водах.       Флагман таится берегами, углубляется следом на Восток, к неприступным землям Акимы.       В самом дальнем закутке судна, скрытом от чуждых глаз, тесниться семнадцатилетний омега с позолоченными волосами, словно чистое золото, укутанный не в цепи, а тончайшим шёлком. Он совсем юный, бесцеремонный и никем не покорённый.       Едва уловимая трогательная мелодия льётся с полуоткрытых сладостных уст и соприкасается с морем, проскальзывая в самые непостижимые глубины.       Флагман неспешно рассекает водную гладь, направляясь к берегам.       Так же неспешно близится неминуемая буря.       В тот момент страх захлестнул старого надзирателя, поодаль дрогнули закованные омеги, и только та семнадцатилетняя омега, ютившаяся в углу, обворожительно усмехнулась и доверчиво протянула бледные пальчики к борту корабля.       А буря воцарилась страшная, море встрепенулось до самого чёрного дна, словно рисковало, словно стремилось явиться вблизь прекрасной омеги, чья улыбка затронула сонную морскую бездну, чьи пухлые уста встревожили бесконечность солёных вод. Лишь бы только взглянуть из-за полуопущенных морских ресниц на горячую юность, лишь коснуться неспокойными волнами бледных пальцев, смиловать ноющее морское сердце и вновь накрепко забыться, уйти на глубокое дно, рассеивая следы призрачных слёз, лишь бы только успеть.       Паруса на флагмане истерзаны в клочья, невольники, закованные железом, так и не искупили себе прощения, не спаслись. Старый надзиратель медленно опускался ко дну.       Исчезло всё навеки, лишь только неуловимая мелодия осязает несчастные души, лишь та мелодия, что срывается из уст золотовласого юноши. Тонкая, высокая. Лишь она светится, как юная душа.       Флагман курсировал обрывистыми берегами целую ночь, а на рассвете выплыл к скалистым горам. Юноша стоял около борта и любовался чужими цветочными берегами, следил за чужими птицами, что вольно летают над судном, вдыхал запах чужой земли.       Но зачем он здесь?       Златовласый прислонился к ограждению, вслушиваясь в перешёптывание холодных волн.       В последний раз он уловил своё имя здесь, в шёпоте морских уст.       В последний раз перед тем, как его навсегда утянуло на чужое дно.