Розовый свет рассвета пробивается сквозь утренний туман.
***
Сквозь небольшое окно ярко синеет небо, трепетно согревают мягкие солнечные лучи, а блеклый солнечный свет переливается на оливковой коже, волосы, словно море слепящих глаза солнечных лучей, беспорядочно раскиданы по подушке. Чимин тихо ведёт плечами, встречая телом смутный проблеск наступающего рассвета. Медовые глаза поблескивают, припухшие розовые губки слегка приоткрыты, а белокурые локоны мягко покачивает лёгкий ветерок, что доносит почти неуловимый, бесконечно родной запах моря. Юноша жмурится от шума извлекаемого из ножен оружия, что сквозь ветер слабо доносится в чуть приоткрытое окно с улицы. Осторожно, всё ещё не открывая глаз, он подушечками пальцев рассеянно касается смятых простыней, ощущая руками леденящую кровь прохладу. Яркое белое солнце слепит так, что перед глазами лишь круги цветные плавают, темноту сплошную рассеять не в силах, она глубоко внутри стала союзником, не врагом, тихонько мысли спутывает, кандалы навек болезненным узлом на тонкой шее переплетает. На глазах выступают слёзы, чутко улавливая напористое дыхание ветра, солёными бусинками трепещут, колыхаются на ресницах, скатываясь вниз по щеке, пропадая на розовых губах. Вокруг него всё здесь чужое, такое неправильное, незнакомое. Белые стены, странно поблёскивающие в лучах солнца, отливают тёмными пятнами, что словно кровь, которая безусловно, проливалась в этой комнате. Чимин чувствует её солоноватый поцелуй на губах, слизывает кончиком языка жгучую ненависть, ладонью с трудом сдерживая рвущиеся из груди судорожные рыдания. Тихо скрипит лестница, за дверью перекликаются незнакомые голоса и парень настораживается, прислушиваясь. Чимин осторожно скатывается с простыней, вжимаясь застывшим телом в холодную стену. Сердце бешено колотится, мокрые ладони противно липнут к деревянному полу. Взгляд падает к двери, где словно кто-то поворачивает ручку двери, которая бесшумно подчиняется, отворяясь. Лёгкие наполняются влажным запахом травы, свежей земли и знакомой сладостью чего-то острого, восточного, что переливается прохладными струями, на миг окутывая его пеленой серебристого тумана, слегка рассеивающегося сквозь солнечные лучи.Низкие берега исчезают в тумане. И можно сойти с ума, пытаясь их отыскать.
***
Возле своего особняка, воин свёл своих слуг с теми, кто проделал с ним путь от дворца Сокджина и отправил их к омеге, которого держал на этаже прислуги под круглосуточной стражей. Гостиная окутывает родным теплом и уютом, в камине потрескивают поленья, отбрасывая блики огня красноватыми отсветами, что обрисовывают очертания ожидающего около камина мужчины. Намджун отставляет опустевший бокал вина на столик, привычно заправляя выбившиеся пряди волос за ухо. Наверху царит тишина. Лишь треск сгорающих дотла сухих веток отбивается от стен. С противным скрежетом кресло отодвигается от Намджуна, когда тот приподнимаясь, решает навестить узника сам. Пожилые омеги с одеждой златовласого юноши в руках носились за ним по тесной комнате, обречённо поучая остановиться. Чимин, не стесняясь наготы своего юношеского тела, в руки не даётся, в глазах огонь горит, яростно желая испепелить каждого, кто встанет на пути, кто лишь посмеет притронуться. Намджун облокотившись плечом о косяк двери, с удовольствием наблюдает за происходящим со стороны. Пшеничные локоны непослушно спадают на открытый лоб златовласого, приоткрытые подпухшие губки метают проклятия, что словно сладкая патока из его уст, чуть ниже, нежная бледная грудь вздрагивает от волнения, то ли от долгого бега по комнате. Чимин замирает, крепче обхватывая пальцами фарфоровую вазу, угрожающее оборачиваясь к Намджуну. — Кто они? — диким волком поглядывает, в самую глубь тьмы угольных зрачков ныряет. — Вы приказали им задушить меня, не так ли? Альфа приближается медленно, вдоволь рассматривая неземную красоту перед ним, впитывая невесомость, успокаивая зверя, что внутри бесится, сдерживает его, лишь взглядом позволяя вылизывать, скулить от приторной сладости, что на кончике языка оседает непозволительной сладостью. — Пришли забрать тебя в подарок, — Намджун зависает над ним, чувствуя бурю, исходящую от омеги яростными порывами, словно океанскими волнами, что накрывают с головой и навек, лишая кислорода, утягивают на солёное дно, заполняя лёгкие обжигающей водой до последнего судорожного вздоха, до последней капли. Всё вокруг разбито и сожжено, где-то посередине груди, там, где раньше билось загнанное в клетку сердце, сейчас светится глубокая пробоина. Тень грустной улыбки мелькает на губах Чимина. — Подарок? — тихо спрашивает и отворачивается, впершись взглядом в пятно на стене, упрямо поджимая губы. — Я по-вашему игрушка? В комнате всё затихло, слуги замерли, переставая перешептываться и насторожились, глядя на то, как их хозяин медленно смыкает свои большие обветренные руки на хрупкой шее юноши. Чимин с ужасом смотрит на мужчину, что возвышается над ним, сверкая чёрными глазами, в которых утопающее во тьме солнце кровавым заревом отливает, задыхаясь от голых рук, что так неправильно смотрятся на его нежной коже, наблюдает за пульсирующими венками, что синими нитями переплетаются, причудливыми цепями вокруг его шеи навек сплетаются. Юноша ведёт взгляд выше, касается смуглых ключиц, и наконец натыкается на губы, где Намджун его взгляд ловит, упивается, позволяя своим губам скривиться в самодовольной ухмылке. — Отныне, ты — омега нашего повелителя, — вкрадчиво над ухом шепчет, осторожно пальцем скулу обрисовывая, словно заворожённый наблюдает как Чимин, бабочкой извиваясь, пятится назад и лишь крепче пальцы на лебединой шее смыкает, едва заметно уголки губ в ухмылке приподнимая. Некоторые говорят, что звери не умеют улыбаться.Они просто не встречали настоящих зверей.
Чимина собственная гордость душит, уязвимая, нескрываемая. Хочется стереть безумную улыбку с лица альфы, крушить плоть его, стирая кости в порошок, кричать в голос, срывая последние связки, сотрясаться в рыданиях, но не здесь, не пред Намджуном. На глазах выступают слёзы, и златовласый глубоко вздыхает, давит рвущуюся истерику, искусственную улыбку на губы цепляя, ледяным холодом обжигая. — Я никуда с ними не поеду, — не удержавшись, юноша гордо вскидывает подбородок, чуть склонив голову в бок, чувствуя как хватка на шее усиливается. Намджун хрипло смеётся, наклоняясь всё ближе, чтоб резко притянуть его лицо к своему, приподнимая изящный подбородок пальцами так, чтоб Чимин лишь ему одному в глаза смотрел, чтоб только с ним сейчас обжигающий кислород на двоих делил. — Не испытывай меня, — вкрадчиво произносит, едва холодными губами мягких губ Чимина касается, волнующим вкусом моря пропитывается, осадок соли на кончике своего языка ощущая, с блаженством веки прикрывая. — Сейчас ты позволишь им одеть себя, а затем тебя проведут к повозке, и чтоб без проделок, ясно? Воин хватку ослабляет, от златовласого на шаг отходит и лишь косится по-волчьи, хмуро сдвинув брови, продолжает. — Ты меня услышал, Чимин? — Я вас понял, — с силой выдыхая, свою же гордость проглатывает, хмурится, тонкими пальцами покрасневшую шею растирая, где кожу болезненно след пальцев воина исполосовали, уродливую красноту на память оставляя. — И не задерживайся, иначе пойдешь в одной упряжке с моим конем. Намджун исчезает за захлопнувшейся с громким стуком дверью. По лицу Чимина стекают слёзы.Рядом с ним разбитая фарфоровая ваза лежит, а пальцы осколки окровавленного сердца сжимают.