Хорошее место

       Я уже не помню, когда все пошло к чертям. Может, когда мать сбежала от папочки-ученого с молодым студентом? Или, возможно, когда мир начал разрушаться по кусочкам? А может, когда сестра пропала под обломками домов? Ах да, точно. Все началось с той проклятой фразы девять лет назад. Я просто сидела очередным вечером рядом с до жути уставшим папой. Он рассказывал о работе в научном центре, и я вдруг, неожиданно даже для себя, спросила: — Тебе нужна помощь?        На его лице в тот момент что-то промелькнуло. Что-то очень нехорошее. Что-то, что я никогда не забуду. — Знаешь... наверное нужна.        Утром следующего дня он забрал меня к себе, на работу. Для сестры нанял няню, ведь Софии только недавно исполнилось восемь. Раньше с ней сидела я. Думала, что зря он пригласил няню, ведь рассчитывала скоро вернуться. Но тогда я не осознавала, что больше не увижу маленькую Софи.        Первые года два все было хорошо. Дела не шли дальше анализов и тестов. Ко мне приглашали репетиторов, чтобы продолжать обучение. Я даже наладила контакт с отцовскими коллегами. Они всегда рассказывали мне что-то интересное. Но в один прекрасный день отец объявил: — Сегодня все изменится!.. ...И все действительно изменилось. Не в лучшую сторону.        С того дня он начал эксперименты с недавно полученной "магией в жидком виде". На мне. Отец вводил ее в мою кровь, пытаясь"вживить" нечеловеческие способности. Черная, обугленная кожа и выжженные изнутри сосуды по всему телу до сих пор напоминают об этих чертовых испытаниях. Такие издевательства продолжались в течение шести лет. Попытки сбежать проваливались одна за другой. Я сидела в своей палате, как в тюремной камере, каждую минуту ожидая людей в белых халатах. Каждый день надеясь на смерть. Я не понимаю этого сейчас, но в те времена, в моем сердечке теплилась крохотная надежда на отца. На то, что в один момент он придет без своего чертового, белого халата, что он возьмет меня и унесет домой, обратно к Софи.        Но надежда умерла на пару с моим правым глазом, вместо которого сейчас красуется дыра и такая же почерневшая кожа вокруг нее. Сколько криков тогда слышали стены научного центра. Сколько лиц отвернулись тогда. Сколько боли пронзило все мое тело. Я буквально чувствовала, как лопается глаз от перенапряжения, как лицо горит изнутри, как надежда умирает в муках.        Несколько суток спустя я очнулась. В течение двух недель лежала под капельницей. Более полугода заново училась видеть. Как не забавно, но именно в те полгода я прозрела. Наконец перестала выгораживать отца, решилась на какие-либо действия. План "мести" зародился и исполнился почти сразу. На очередной эксперимент меня вели без охраны, ведь я, как они думали, была еще слаба. Во время очередной попытки ввести "магию" уже в левый глаз, мне ничего не стоило просто плеснуть раствор с ней в лицо безумца-отца, пока меня еще не пристегнули к креслу. Никто не успел среагировать, так что я смогла выбежать из экспериментальной лаборатории и спрятаться в первом попавшемся кабинете. Внутри он, как и другие, был забит проводами, находящимися под постоянным напряжением. На столе стакан воды. Много времени не понадобилось, чтобы сообразить дальнейшие действия. Всего-то вылить ее на один из проводов в месте, где он не защищен. Осталось только оборвать защиту...        В этот момент где-то в здании прогремел взрыв. Стены затряслись, с потолка посыпалась штукатурка. Меня немного пошатнулась, задев стакан и разлив воду на пол. Я не успела ничего сделать. Охранники, пришедшие слишком быстро, уже выломали дверь и, подняв меня над землей, утащили обратно в комнату испытаний. Им было плевать на то, что все ученые, прибежавшие вместе с охраной, остались в том кабинете. Они пялились в окно, наблюдая за происходящим на улице.        Когда меня кое-как пристегнули и вкололи успокоительное, раздался гул сирены. Наверное, эвакуация. Все присутствующие выбежали, наплевав на пристегнутую девочку в кресле. Тогда я впервые запаниковала. Я впервые испугалась смерти. Срывая голос пыталась кричать, просить помощи. Никого. Только гул сирены. И я.        Спустя некоторое время криков, я начала отключаться. Взгляд стал затуманенным, тело обмякло в кресле. Чертово успокоительное. Только бы не закрыть глаза.        Только бы не уснуть...        Находясь уже на грани сна, я почувствовала чьи-то руки. Они отвязывали ремни на моих руках, ногах, животе и лбу. Помогли встать и повели куда-то. Я не могла разглядеть куда, но сквозь полусонные глаза я видела разруху кругом. Крупные трещины разрывали стены, повсюду лежали какие-то обломки. Казалось, что весь мир рушился у меня на глазах.        Так и было. Когда неизвестный вытащил меня на улицу, глазам предстала ужасная картина: обломки домов, трупы, крики, плач, гром и вой сирены - все это смешалось в единый хаос. Отовсюду слышались стоны боли и отчаяния. Ощущение, будто произошел какой-то катаклизм или землетрясение, коих здесь не бывает вообще. Но взглянув на небо, я удивилась еще больше. Такого я точно никогда не встречала.        Все небо было словно огромным куполом, который начал усиленно раскалываться. Черные, пульсирующие красным, трещины пронизывали весь небосклон, доходя до горизонта. Кое-где небесный купол был дырявым, открывая черную пустоту снаружи. Я не смогу описать большего. Это настолько завораживало, что действие успокоительных сдавили не так сильно. Меня уже не тащили, я сама передвигала конечностями, догоняя того, кто меня спас. Зрение восстановилось вместе с силами, так что я, почувствовав прилив энергии, оттолкнула неизвестного. Заглянув ему в лицо, я потеряла дар речи окончательно.        Это был мой отец.        В порванном халате, с разбитыми очками, небольшими порезами на лице и... беспокойством в глазах. Я впервые вижу его таким. В тот момент вся память о последних годах ада словно ушла. Я забыла о его экспериментах, о зверствах и страхе. Просто медленно подошла. Дала волю слезам. Обняла, повиснув на его плечах. Время будто остановилось. Я могла чувствовать его сердце, которое стучало неровно и сбивчиво. Он что-то тихо бормотал, говорил, но я не смогла разобрать, что конкретно. Или не захотела. Как же давно я ждала этого беспокойства в глазах. Надежда родилась снова. Отец вспомнил обо мне и спас от смерти в том центре! Я была так счастлива тогда!        Но это было тогда. До того, как он оттолкнул меня, крикнув что-то напоследок. Меня поймали чужие руки, утащившие за какую-то дверь. Последний звук перед тем, как дверь закрылась - настолько сильный грохот, что перепонки, казалось разорвались от его силы. Перед моими глазами все еще стояла картина - мой отец смотрит на меня. Оттуда. Из дверного проема. Я стояла на земле и просто смотрела перед собой. Туда, где была дверь. Где был отец. Где было все. Где все сломалось.        Я долго приходила в себя. Люди ходили вокруг, что-то говорили, обсуждали. Кто-то плакал. В этот момент я почувствовала слабость. Хотелось упасть, провалиться, исчезнуть. Руки пытались нащупать опору, но попытка не удалась, и я действительно упала. Свет перед глазами закрывали люди, обступившие меня кругом. Последняя фраза донеслась откуда-то сверху: — Это она сделала!..        Следующую неделю я провела под надзором врачей и психиатров. Пока сознание было в отключке, меня обвинили в разрушении моего мира без суда и следствия. Вот что произошло тогда. Поэтому рушились здания а небо трескалось. Но это не я. Это правда не я! Мои попытки убедить других выживших не увенчались успехом. Меня окрестили "Разрушителем" и занесли в список опасных существ. Никто мне не верил. Все остерегались, боялись и ненавидели.        Те времена выдались довольно трудными. Меня не брали на работу, не особо жаловали в новом городе. Относились как к самому ужасному существу. Все, кроме моего психиатра - доктора Мэдисона. Он меня понял, смог помочь достучаться до других. Наверное, именно благодаря ему и его умению убеждать людей мне дали шанс в виде детей-близнецов из детского дома с язвительной фразой от его хозяйки: — Если дети не сбегут от тебя за месяц, так и быть - поверим.        Так и хотелось высказать этой тетке все свое мнение о ней, но я чудом удержалась. В конце концов - это шанс. Его нельзя просто так потерять из-за моей гордости. Я не позволю.        Я пережила этот месяц. Точнее, Мы пережили. Как не забавно, но Льюис и Линетт - те самые близнецы - за все это время стали для меня больше, чем шансом. Они стали семьей. Ребятам, как и мне, пришлось не сладко в прошлом. Льюис сначала избегал как меня, так и разговоров о прошлом, был молчаливым. А Линет наоборот - раскрылась довольно быстро. — Больше всего доставалось Лью — сказала она одним вечером — Свои синяки я научилась маскировать кремом, красками или еще чем-нибудь, а его раны я могла только бинтовать. Иногда он даже уроки пропускал. Я говорила учителю, что Лью приболел. Никто правду не знал. — А что мама? — Мама? Она... однажды попыталась... что-то сделать.        Молчание. — На похороны нас не взяли.        Эту тему я больше не поднимала. Чего только стоили глаза Линет во время нашего разговора. Столько боли, безысходности, отчаяния она испытала в свои десять лет. А сколько пережил Льюис, страшно представить.        За второй месяц нашего сожительства многое изменилось. Льюис, хоть и продолжал молчать, начал потихоньку привыкать к жизни со мной. Уже привык к кривоватым блинчикам по утрам и теплому молоку по вечерам. Перестал дрожать, когда где-то что-то гремело. Он наконец-то перестал бояться меня. Его сестра привыкала ко мне гораздо быстрее. Линетт постоянно что-то делала со мной вместе, что-то говорила. "Такая же болтушка, как Софи в детстве" думала я, улыбаясь. До того, как я наконец-то нашла работу, мы часто гуляли в парках города. Ходили на детские площадки, бродили среди больших деревьев и одного озера. Дети любят это озеро. Бегают и кидают камни туда - гоняют рыбок, смеются. Смех Льюиса тихий, его почти не слышно. А Линет смеется, словно звонкий колокольчик. Вроде близнецы, а такие разные!        Постепенно, все стало приходить в норму. Вроде всего два месяца назад я была готова закончить свое существование, а сейчас я могу гордо называть себя матерью. "Хорошее это место" думала я, сидя на лавочке возле озера, глядя на бегающих около него детей. Они счастливы. Как и я.