Аметистовый дом

      Рейн никогда бы не подумал, что будет продан в рабство. Продан другому человеку, как вещь или скот. Он думал, что хуже и быть не может.       Конечно, начальник стражи уверял его и других девятерых заключённых, пойманных сегодня ночью, что это никакое не рабство и они всего лишь будут крепостными крестьянами в ближайших поместьях, если помещики захотят заплатить государству за их поимку.       «А в чем разница?» — думал Рейн.       Заключённых вывели из камер во внутренний двор казарм стражи и выстроили в колонну. Начальник стражи сказал короткую речь, после чего отдал приказ надеть оковы. Приказ был тотчас же исполнен. Кандалы были в виде железных браслетов, которые надевались на ноги и сковывались между собой и с кандалами двух других арестантов. Поэтому пленникам приходилось всегда ходить друг за другом.       Носить железные браслеты на щиколотках было крайне неудобно. Они были очень тесными и при каждом резком шаге или движении ещё сильнее впивались в лодыжки, делая все больнее.       — Будешь носить их, пока тебя не купят, — злорадно проговорил Рейну стражник, надевший на него кандалы. — Ты ещё порадуешься тому, что тебя купили, тогда с тебя их снимут.       «А ты ещё порадуешься, что будешь далеко от меня, когда я буду мстить всем своим обидчикам», — сказал про себя Рейн. Ему так хотелось отомстить всем этим людям, заточившим его и возомнившим, что имеют право продать его, словно козу или стул. Но всё, что он мог сейчас делать, это только смотреть на них ненавидящим взглядом и придумывать, как бы изощрённее им отомстить.       «Они не виноваты, — говорил ему внутренний голос. — Они просто выполняют свою работу. Мстить нужно тем, кто наверху. Тем, кто всем заправляет — вот их то и нужно винить».       В последнее время внутренний голос стал слишком часто встревать в его мысли. Раньше Рейн, конечно, тоже, бывало, строил ход своих мыслей в виде этакого диалога с самим собой. Так удавалось правильнее принимать решения, взвешивая в голове все «за» и «против». Но раньше он не разрывался от таких резких внутренних противоречий. Быть может, после того, что ему пришлось пережить, он стал понемногу терять рассудок?       «Нет уж, вряд ли. Ведь если я понимаю, что могу потерять разум, то значит, я, скорее всего, в норме, — рассуждал он. — Только сумасшедшие думают, что они полностью нормальные». Он решил далее не продолжать эту логическую цепочку, грозившую впоследствии стать либо слишком сложной, либо бессмысленной… либо вывод, к которому он придёт, может ему не понравиться.       К тому же, у него не было сейчас на это времени. Его и ещё девятерых заключенных в кандалах выстроили в колонну за лошадью, на которую взгромоздился начальник стражи. Он мигом сделался таким важным, раздувающимся от гордости, словно рыба-шар. Рядом с колонной шло четыре стражника. Они то и дело подходили то к одному, то к другому арестанту и грозили кожаными плётками.       Эта печальная процессия направилась к выходу из города. Браслеты сильно натирали и впивались в ноги не только Рейну, но и остальным заключённым, поэтому колонна ползла медленно, словно черепаший парад. Рейн усмехнулся, представив себе парад, в котором вместо солдат были только черепашки, мерно и важно вышагивающие черепаший марш.       Медленно. Слишком медленно. Но стражники, как видно, никуда не торопились. Солдаты с кнутами, слава богам, пока не пускали свои орудия в ход, но от этого легче не становилось.       Процессия из пленников прошла по улицам города. Самая нелёгкая часть пути. Главная улица ранним утром была полна народу. Рейну казалось, что будто бы все жители города пришли поглазеть на то, как его с позором выводят отсюда. Но на самом деле, они просто слонялись или спешили куда-то: на работу, на рынок, по делам. Ремесленники, трактирщики, лавочники, дубильщики, конюхи, лицедеи, куртизанки — все провожали глазами Рейна и других заключенных.       Нет, он не может смотреть на них. Эти презирающие взгляды. Эти хмурые лица. «Нет, я не преступник! И не нищий! — хотелось закричал Рейну, — Я попал сюда по ошибке! Отпустите меня!» Но осознав, что этим он только сделает все хуже, помалкивал.       — Оборванцы! — выкрикнул мужской голос. Люди всегда презирают тех, кто беднее их. Хотя если бы в кандалах были люди из местной знати, то их презирали бы не меньше, а даже больше. Потому что люди всегда презирают тех, кто богаче их.       — Убогие! — крикнул женский голос. Посмотрели бы они на себя, когда их закуют в железные браслеты за бродяжничество. Городок-то маленький, беднеющий. Рейн видел здесь заколоченные окна и двери домов и лавок. Рано или поздно те, кто сейчас порицает бездомных, могут сами оказаться на улице.       Прошли через рыночную площадь. Народ загалдел еще пуще.       — Кому пирожки горячие! С капустой, с мясом! Всего три медяка, горячие пирожки! С пылу, с жару! — кричал мальчишка-разносчик.       — А вот кому орехи, отборные, лесные, для здоровья полезные! — вторил ему низенький мужчина.       — Люди, вы слышали? Пылающая длань бога Урдоуса опустилась на Нефритовый остров, — потусторонним голосом вещал проповедник в белом балахоне, расшитом желтыми солнца. — Его столица, древний город Йинь, сгорел дотла! Это расплата за грехи его жителей! Пока не поздно, обратитесь к богу Урдоусу! Покайтесь в грехах, ибо скоро он пошлёт свои пылающие легионы в наш мир, чтобы истребить всех грешников!       — Покупай чай горячий, свежий! Лучше чая не найдете! Густой, ароматный, на вкус приятный! Подходи! — верещала женщина с огромным чайником.       Город и дальше жил своей жизнью, пока Рейна в цепях выводили из него. Его недолгое нахождение в Лийа не принесло ничего хорошего ни ему, ни городу.       — Смотрите-ка! Кого это ведут? — донеслось до ушей Рейна из толпы.       — Так это нищие! Их каждый день ловят и выкидывают из города, — ответил кто-то.       — А вот тот разве тоже нищий? Посмотри на его одежду! Как богач одет!       Рейн понял, что это про него. В казармах стражи у него не забрали его одежду и не дали арестантскую рубаху. Видимо, у них даже на это денег не было. Он был в одежде, которую дал ему Эйнар.       — Как же богач попал за решетку?       — Не знаю. Видимо потерял он свое богатство… А-ха-ха! — простолюдин заливисто захохотал.              «Что и требовалось доказать, — подумал Рейн. — Они всех ненавидят»              — Прочь из города! — кричали женские и мужские голоса им вслед. — Прочь, грязные голодранцы! Побирушки! Рвань! Чернь!       «Это только слова — никакого вреда от них нет», — думал Рейн.       Какой-то гнилой плод пролетел над головой солдата с плеткой и шмякнулся под ноги Рейну.       — Кто это сделал?! Вы чуть не убили меня! — заорал солдат, и принялся колошматить плеткой первого попавшегося зеваку. Люди, стоящие рядом, делали вид, что не замечают этого. — Что, хочешь к ним присоединиться?!       — Это не я! Не я! — пытался выговорить несчастный, лёжа на земле, но солдат словно бы не слышал его. Он отбросил кнут и принялся дубасить его кулаками по лицу. Похоже, это доставляло ему удовольствие.       На ситуацию обратил внимание начальник стражи, восседавший на лошади впереди колонны:       — Эй ты! Ну-ка прекрати! Ты нас задерживаешь! — громыхнул он.       Солдат подобрал кнут и повиновался приказу. Он вернулся в строй, а избитый до полусмерти крестьянин так и остался валяться на земле в грязи.       — Помогите! — слабым голосом закричал он, и только тогда к нему подбежали, чтобы помочь.       «Жалко, конечно, беднягу. Но лучше он, чем я», — подумал Рейн. Если бы он попробовал… хотя бы подал какие-нибудь признаки того, что хочет вмешаться, помочь, его вновь заточили бы в ту же камеру. «Нет, уж, я в темницу возвращаться не хочу», — жутче всего было то, что он в эту ночь остался наедине с самим собой, ведь там, где только он, и больше никого, там вдруг из глубин выходят жуткие воспоминания и трудные переживания. Когда же человек остается в одиночестве, без занятия, в которое можно погрузиться, всё, что раньше подавлялось, начинает прорываться и напоминать о своем существовании.       «Если я когда-нибудь вновь стану свободен, я никогда больше не буду одинок. Даю слово», — к такому выводу он пришёл.       Миновали рыночную площадь. Ноги болели невыносимо, и Рейна пугала мысль о том, что ему предстоит ходить в кандалах ещё целый день.       «Ничего, я выдержу», — говорил себе он. Всё-таки хотелось надеяться на благоприятный исход и верить в то, что всё будет хорошо.       Верить… Он взглянул на небо. Вчера боги помогли ему — в свойственной им непредсказуемой манере, но все же помогли. И пусть он оказался даже в худшем положении, чем был до этого, но он объяснил для себя это тем, что просто неправильно попросил их. Просьба должна быть конкретной и обращена к конкретному адресату.       «Если людской закон, каким бы абсурдным он не был, решил, что мне следует быть крепостным крестьянином и работать в поле, то пусть Дерпистами, богиня плодородия, сама рассудит, правилен ли, в этом случае, мой приговор, или нет, — Рейн закрыл глаза. Заключенный, шедший впереди него, вел его, и он полностью ему доверился. — О, Дерпистами, будь милосердна и помоги мне в трудный час. Скажи мне, должен ли я покориться своей судьбе или меня ждет иной исход? Я не хочу… Не хочу быть в рабстве всю свою жизнь…»       — Эй, ты! Спишь что ли?! — громыхнул стражник над ухом, да так, что Рейн вздрогнул всем телом, — Не спать мне тут! Еще раз увижу, что спишь, как огрею вот этим вот кнутом, будешь знать.       «Спасибо на добром слове, что хоть не ударил! — саркастично проговорил у себя в голове пленник. — Не хотел бы я присоединиться к тому парню, — но потом, с протестом добавил: — Я ведь всего лишь молился! Боги теперь мои единственные собеседники. Последняя соломинка, за которую можно ухватиться. Только я не особо надеюсь, что боги правда могут мне чем-то помочь. Как вообще богиня плодородия может решить мою судьбу? Я ее выбрал, потому что она просто больше всего подходит. Ведь ни один бог же не отвечает за человеческие проблемы! Даэртрон — бог земли, Траэран — бог воды, Пуртрас — бог луны, Урдоус — бог солнца, и так далее. Почему ни один из десяти не сказал: 'Хэй, никто же не против, если я буду отвечать вон за тех маленьких букашек, что называют себя людьми?' Почему все боги такие эгоистичные… такие не человечные? Ну, конечно, они же боги…»       Он печально вздохнул, жалея о своей несчастной судьбе. Он никогда раньше не задумывался так серьёзно о богах. Будь на то их воля, он непременно задаст жрецам много вопросов, когда освободится… если освободится.       Философские размышления отвлекали его от скучного и нелегкого пути, от невыносимой боли в ногах, от мыслей о прошлом и будущем.       Процессия из заключенных и охраны достигла ворот города.       — Открывай! — крикнул начальник стражи.       Ворота начали медленно открываться даже раньше, чем начальник стражи отдал приказ. В город готовился въехать кто-то. Рейн выглянул поверх голов, чтобы посмотреть на тех, кто въезжает. Это была группа из десятка всадников. Их возглавлял старый воин на гнедой кобыле и в дорогих доспехах.       — С возвращением, граф Редберт, — поприветствовал его начальник стражи, спешившись с коня и преклонив колени, — Милорд.       — А ну, на колени, грязное отребье! Это граф, мать вашу! — шипел один из стражников на закованных в цепи.       Они повиновались. Наклоняться и вставать на одно колено, было еще больнее, чем идти, но Рейн уже привык к боли. Граф был уже человек пожилой, но всё еще не утративший признаков натренированного воина. Волосы его были седы, а лицо испещрено морщинами и шрамами, но на лошади он держался уверенно и твердо. Может быть, его седая борода раньше была ярко-рыжей, в соответствии с его фамилией, но сейчас об этом сложно судить.       — Смотрю, у нас пополнение работников? — проговорил граф Редберт, проехав на коне мимо заключенных. — Ну, что готовы начать новую жизнь? Я вас не слышу!       — Да, сэр, — послышались вялые голоса.       — О, слышу будущих трудолюбивых работников! Знаете, какое счастье наконец-то оставить прошлую нищенскую жизнь и заиметь настоящую работу?       «Да, а мы тут причём? — сказал про себя Рейн. — Работникам платят жалованье, в отличие от крепостных и рабов».       Граф поравнялся с Рейном.       — А это что ещё такое? Почему среди них благородный человек? — возмущенно промолвил он. Рейн поднял глаза, и встретился с ним взглядом. По одному взгляду было понятно, что с графом лучше не связываться.       — Кто? Где? — начальник стражи быстро очутился рядом с графом, как из-под земли вырос.       — Вот он, слепой ты олух, — граф Редберт указывал пальцем на Рейна. — Поднимись, когда с тобой разговаривают.       Рейн поднялся. Испуганный начальник стражи, нервно переводил взгляд с Рейна на графа, и обратно. Он взволнованно залепетал:       — М’лорд, мы его поймали вчера, шастал, доложили, по улицам ночью, как нищий, ей богу. Вот и повязали…       — Понятно, — отрезал лорд, пристально глядя на Рейна. — Твоё имя?       — Рейн Ропасия.       — Говори «милорд», когда разговариваешь с графом, — рявкнул начальник стражи.       — Действительно, из благородных. Даже фамилия есть. Как ты попал в эти цепи, Рейн Ропасия? — спросил граф.       — Начальник стражи сказал правду, — Рейн бросил на него взгляд. — Милорд.       — Но что ты делал ночью на улице? Разве у тебя нет дома? Или хотя бы денег на комнату в таверне? — граф Редберт смотрел на него, как на акулу, оказавшуюся на вершине горы — настолько он был поражен тем, что представитель знатного сословия мог пасть так низко.       — Я попал в трудную жизненную ситуацию, милорд, — Рейн решил не раскрывать подробности. — Я не отсюда, не из этого города.       — Что же тогда привело тебя сюда? — спросил Редберт. Он хотел знать больше подробностей, но Рейн продолжал увиливать, и лорду это явно не нравилось.       Нет, не будет он рассказывать ни про Теневой город, ни про Кухши, ни про Эйнара. Не надо ему это знать. Рейн бы сам хотел выкинуть их из головы. К тому же, это не только его тайна. Он не может раскрывать чужую тайну. Пока можно увиливать, он будет увиливать.       — Любопытство, — лаконично ответил заключённый.       — Значит, сунули нос куда не следует и теперь хапнули горя? — граф говорил с ним, как с ребенком. — Ладно, вы еще молоды. Что бы ни произошло, это будет вам уроком. Если по воле богов вы оказались в кандалах, значит, заслужили.       «Ваша поддержка и забота просто бесценны, милорд», — проговорил Рейн про себя, глядя исподлобья.       — Как вы сами оцениваете ваше положение? — спросил вдруг Редберт.       «Что за вопрос? Он просит меня оценить уровень комфорта?»       — Хуже и быть не может, граф, — последнее слово получилось с такой ненавистью, что Рейн даже сам от себя не ожидал.       — Ох! — граф выглядел сконфуженным. — Вы заблуждаетесь. Да, все вы, кто думает, что ситуация хуже быть не может, — он обращался ко всей колонне заключё.нных. — Ведь вы получите работу и стабильную жизнь без нужды скитаться и побираться! На службе у помещиков вы всегда будете сыты, одеты и уверены в завтрашнем дне!       Тут Рейн не выдержал:       — О, да, конечно! Прямо не жизнь, а сказка! — горькая ирония в его интонации перешла в острое восклицание. — Только вот мы будем рабами всю свою жизнь! Но мало того, вы еще нас и продаёте, как стадо коров!       После этого закономерно последовал сильный удар кулаком в живот от начальника стражи.       — Да как ты смеешь?! — взорвался он. — Дерзить! Графу!       Схватившись за живот, Рейн скрючился. Боль была ужасна. Если от железных браслетов была продолжительная ноющая боль, то от удара в живот — резкая, пульсирующая. Звякнули цепи, и Рейн повалился наземь.       Граф возвысился над ним, загородив солнце.       — Юноша, мы вас не продаём, — начал он суровым голосом, — мы даём вам дом и честную работу. А деньги, которые платят нам помещики, — это возмещение расходов за вашу поимку, содержание в тюрьме и доставку до поместья. Так мы боремся с бедностью, — гордо закончил он.       «Да уж, и не придерешься…» — подумал Рейн.       Некоторое время после его тирады вокруг стояла тишина. Все обратили взоры на графа. После недолгой паузы, он произнес:       — Что ж, я думаю, на этом всё, — он вернулся к своему коню, вставил ногу в стремя и ловко сел верхом. На прощание он сказал: — Удачи вам, Рейн Ропасия, и вам, добрые люди.       Граф ускакал дальше по своим делам. Рейн с трудом встал, стоявшие рядом заключенные помогли ему. На прощание он проводил графа взглядом.       «Что может быть хуже, чем это?» — спрашивал он себя.       Колонна последовала дальше, выехав из города. Двери закрылись за ними.