Подкатина

      Горят восемнадцать свечей — Бран смотрит на их почти неподвижные чарующие огоньки неотрывно, не моргая, пока глаза, иссохнув, не заболят, вынуждая его торопливо сомкнуть веки и распахнуть как можно скорее, точно бы опасался допустить хоть одну миллисекунду темноты вокруг себя и проглядеть нечто пугающе значительное. Окна и двери закрыты плотно, не пуская вечерний летний воздух, не дрожащий ни звуком, ни порывом ветерка, ни шевелением живой жары: сквозняку взяться неоткуда, но отчего-то ему морозно — не то на самом деле, не то лишь кажется так воспалённому разуму после бессонных кошмарных ночей; он на миг зарывается с носом в тяжёлый плед, в который имел обыкновением старательно укутываться каждый день своей жизни после инцидента, оставившего его фактически без ног. Он не любит вспоминать о том, как это произошло, и избегает теней воспоминаний; не любит смотреть вниз, напоминая себе лишний раз о случившемся, и завёл привычкой целиться взглядом чуть вверх, чтобы, ко всему прочему, видеть людей и мир вокруг себя.       Сейчас рядом со столом — его семья. От внимательного взгляда не укрывается напряжённое волнение отца: Бран не может вспомнить, когда видел его таким в последний раз, но не придаёт значения. В конце концов, быть может, у него проблемы на работе? Ими он имел обыкновением делиться исключительно с Роббом, своим старшим сыном, и изредка переговаривался с Джоном, кузеном для Брана… Не то чтобы Бран подслушивал их разговоры — нет, он не следил намеренно, и порою наблюдал, как все трое запираются в отцовском кабинете, чья дверь не пропускала внятных слов и сформированных звуков, кроме малопонятных отголосков взволнованного полилога. Часто случалось так, что Санса заставала младшего брата за молчаливым рассматриванием двери, скрывавшей смутно ощущающиеся тайны, и, заводя разговор, увозила оттуда подальше; порой его обнаруживала Арья; периодически увозила и мама, огладив нежно плечи своего сына, прежде чем вывезти в пышный сад, благоухающий десятками ароматов.       Однако на пестротканом полотне сада Бран неизменно выбирал лишь одно дерево — странного, искорёженного мутанта, многострадального альбиноса мира растений, живого лишь чудом каким-то, чья изувеченная, но отчего-то до странности тёплая, почти горячая кора болезненно скривилась, словно взирая на мир с плохо скрываемой неприязнью. Тяжёлые, как маслянистые алые листья мерно шуршали над головой порой и в отсутствие намёка на ветер, а осенью спадали неохотно и грузно, словно вздыхая при падении. Порой ему казалось, что они оба, изувеченные и раненые, как-то особенно друг друга дополняют. Рядом с многострадальным мутантом изредка он слышал звон, доносившийся как из-под густого слоя ваты, но списывал его на заложенность ушей; лишь одно казалось странным — звон усиливался с приближением восемнадцатилетия.       Стрелки часов движутся к десяти вечера — его день рождения, настоящий день рождения, как говорила мама, наступает через девять минут. Торт пахнет малиной. Бран задувает свечи и чувствует на плечах ласковые и тёплые ладони.       — С днём рождения, мой дорогой, — улыбается ласково мама, и в уголках её глаз собираются морщинки. — Я люблю тебя.       А на её лице — ни тени тревоги, могущей напугать, только радость, и невольно Бран успокаивается, пусть даже происходящее мало напоминало прежние празднования дня его рождения. Раньше разрешали приглашать Жойена и Миру; раньше приходил Теон, живший в доме напротив, вместе со своей сестрой Ярой; в последние годы начала заглядывать новая девушка Джона с труднопроизносимым именем, альбиноска с дрожащими глазами и тремя ящерицами тэгу — та ещё любительница экзотических рептилий, однако, на удивление, с её питомцами Бран умудрился найти общий язык; приходили и парень Сансы, и лучший друг Арьи на правах приближённых к семье; являлись и более дальние родственники, нежели те, что собрались сегодня поздравлять его. Что изменилось, он не знал. И хотел ли знать?       Семья поздравляет его за пять минут до десяти: улыбка Робба ободряющая, слова — коротки, но полны заботы; Джон треплет по волосам; Санса целует его в макушку, смотрит скорее покровительственно и радуется тому, что совсем скоро он станет взрослым; глаза Арьи сверкают и говорит она туманно, в своей обыкновенной манере, но это определённо поздравление. Почему Робб считает этот день таким захватывающим? Почему Джон гордится тем, каким мужчиной он стал? Почему Санса не может поверить в происходящее? Почему Арья так по-особенному рада за него? Брану становится душно; он хмурится, глядя на торт, и едва удерживается от навязчивого устремления убрать все свечи с него, лишь бы чем-то занять руки, безвольно сложенные на коленях ладонями вверх.       Когда говорит отец, примолкают все:       — Мой дорогой сын, сегодня тебе исполняется восемнадцать лет, и этот возраст — особенный для нашей семьи… — короткое недоумение на лице Брана. Ему чудилось, что достижение совершеннолетия важно для каждого человека и с юридической точки зрения, но он молчит, уважительно перебивая отца. — Мы так горды тобой. Теперь ты мужчина, — вольно или невольно, отец повторяет слова Джона. Чувствует ли Бран себя мужчиной в традиционном понимании этого слова? Сложно сказать. Более десяти лет своей жизни он ощущал себя не так, как нормальные дети и подростки его возраста, и не уверен в том, что ему стоит ощущать прямо сейчас.       — Спасибо, пап, — улыбается Бран кончиками губ. Почему-то ему казалось, что отец станет говорить о важности получения высшего образования и выборе колледжа, о поддержании семейных традиций или собственном выборе, о возможности уехать в другую ному, где располагается избранная им потенциальная альма-матер, о трудностях переезда с учётом особенного положения Брана, но не происходит ничего подобного. То, что говорит отец дальше, смущает и могло бы напугать, если бы не вызвало изумления. Будь он ребёнком, непременно засмеялся бы, столкнувшись с подобной неожиданностью, вносящей резкую ноту дизгармонии в напряжённое сборище, которое определённо трудно назвать вечеринкой по поводу дня рождения.       — Сегодня ты получишь особенный подарок, — продолжает отец размеренно и спокойно, произнося чётко каждое слово с невозмутимым выражением лица. — Традиционный для совершеннолетних членов нашей семьи, он будет сопровождать тебя в течение всей твоей жизни, до самого её конца. И когда смерть постучит в твои двери тоже, он будет необычайно близко — так, что можно будет коснуться рукой — и заберёт тебя с собой.       Тишина. Гнетущая. Липкая. Уж её точно можно тронуть рукой.       Все взгляды устремлены на него.       Бран моргает растерянно, стараясь воспринять услышанное. Он переводит взгляд с отца на мать, с матери — на брата и кузена, с брата и кузена — на сестёр. Должно быть, лицо его выражает настолько явное непонимание, что мама, оторвав пристальный взгляд от часов, касается ласково его плеча, чуть сжимая, и спрашивает:       — Ты слышишь? Он здесь.