***
— Это видео для Шото! Скажите что-нибудь, — Шинсо с телефоном в руках поворачивается к Мине. — Хей, малыш, — Она радостно машет в камеру. Каминари виснет на ней и хнычет: — Привези нам кленовый сироп. — У тебя на него аллергия, балбес, — Джиро хмуро пьёт свой эспрессо, но всё же улыбается чуть смущённо и машет рукой в чёрной перчатке. Яомомо, аккуратно обнявшая её за талию, посылает в камеру воздушный поцелуй. — Мы скучаем, Шото-кун! Хитоши наводит фокус на Киришиму, который звонко хохочет рядом с Ураракой, тыкающей Кацуки в щеки. — Ну покажи, покажиии. Тот только отрицательно машет головой и отмахивается. — Они правда со стразами? — Эйджиро всё не унимался. Очако замечает Шинсо: — Ты для Тодороки снимаешь? Привееет, — она машет обеими руками. — Здарова, чувак, — Киришима широко улыбается, салютуя. — Чтоб у тебя лицо лопнуло, — зло шипит Бакуго, все же показывая недавно появившиеся брекеты. Он смотрит в камеру чуть напряжённо и смущённо, говорит негромко: — Хэй, хорошо там постарайся. Тодороки не может сдержать улыбки, уткнувшись в телефон; до конца его практики три месяца. И оказалось, что быть одному в чужой стране — почти не страшно. Он чувствовал, что делает это для себя. И это правильно. Хотя правильные решения всегда даются ему тяжело. Всему нужно время, иногда больше, иногда меньше — так пускай всё движется в своём темпе. Если они не смогут склеить это корыто — пусть так. Но Кацуки не из тех, кто легко и быстро собирает аккуратно и почти смущённо разложенные по двум несчастным полкам, вещи, и выносит их и себя из головы. Он заполняет собой и своим кавардаком всё пространство и держится мёртвой хваткой, — не выжечь, не вытравить. Шото ухмыляется весело сам себе — он готов бороться.***
Шинсо тихо шипит — это уже привычно, но бесит до жути. Закрывая дверь в кофейню, нужно было совершить некий обряд: подпереть коленом, обматерить туго крутящийся ключ, которой ещё и вытащить из двери можно только с самой дверью, если не со стеной. Всё это досадно, обидно до слез, и дело, к сожалению, ни в двери. Ожог между указательным и большим пальцами саднит — он, кажется, стал рассеянным. Хитоши злится, злится на себя, а хотелось бы на Айзаву, который, не сказать, что неожиданно(подвох был очевиден), испарился. Но внутренний конфликт быстро перерос в войну между «это просто ебля, никто никому нечего не обещал» и «я же не как брёвнышко глупый, и со зрением всё ок (в отличии от некоторых), люди читаемые: мимика и язык тела его выдают». «Встающий хуй за язык тела не считается» — это последний, неопровержимый аргумент. Айзава много курит, и уже давно не в том возрасте, чтобы лихорадочно обещать себе бросить. Айзава не выносит сигареты с кнопкой и людей, которые много болтают. Айзава из тех, кто не заводит семью только чтобы в итоге не морочиться с разводом. — По-моему, у меня кризис, — говорит он Хизаши в рекламную паузу и выпускает дым в потолок. Тот снимает наушники и, скорее из привычки прикрывая микрофон рукой, отвечает: — А по-моему, ты просто мудак. И не дыми в студии. Шинсо моложе, у него не пойми что на уме, хотя кажется, что вся его беспечность и язвительность — деланные, а под всей этой шелухой оголённый нерв. Шота правда не любит, когда из-за него льют слёзы, а ими все и закончится. У Хитоши в жизни много красок, это всё по-юношески трогательно и чувственно: то, как он смеётся рядом с друзьями, рассказывает о каких-то глупостях с азартом и запалом, жестикулируя и строя гримасы. Шота ухмыляется с нежностью и снисходительностью, — он не часть этого мира. Ему остаётся только смотреть этот яркий, криво склеенный фильм из своего монохромного пространства, давя в себе желание провести рукой по цветастой картинке на экране. Айзава был уверен, что Шинсо просто ребёнок с кучей заморочек, и сейчас он был бы счастлив, если бы всё оказалось так. Но у Шинсо пронзительный взгляд, и он слишком рано научился манипулировать окружающими. И именно его манипуляции (опустим факт, что он абсолютно ничего не делал), как уверен Шота, привели его к порогу крайней квартиры на четвёртом этаже, в узком шестиэтажном доме, что спрятался в переулке, укрытый новыми многоэтажками. Он стучит почти робко(если это слово вообще применимо к нему), и запускает нервно руку в волосы. Проходит три мучительные минуты, прежде чем Шинсо появляется перед ним в измятой белой футболке и растянутых серых штанах, приподнимает брови в удивлении. — Здравствуй?… Что-то случилось? — Я проезжал мимо и… — он лжёт, и самому смешно от того, насколько это очевидно. — Зайдёшь? Но у меня бардак. — Бардак у студента, тоже мне, удивил. Шинсо смешливо морщится, нить напряжения лопается. И это удивительно, потому что Шота ждал сцену или хотя бы какое-то проявление обиды, он бы понял это. Но Хитоши просто запускает его, просто варит кофе и просто напевает что-то приевшееся себе под нос. И от этого всего как-то щемит в груди, потому что это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Айзава подходит со спины и мягко обвивает руками, дышит тепло куда-то в шею и устало закрывает глаза. Хитоши шумно втягивает воздух, сжимая пальцы на деревянной ручке турки. — Не сейчас. Мне итоговый проект нужно доделывать, у меня сдача завтра. — Хорошо. Я останусь сегодня, — Это не вопрос, но он готов к отказу. — У меня узкая кровать. — У меня она двуспальная, но ты всё равно виснешь на мне, как ленивец. Шинсо беззлобно шикает и краснеет. Он разгребает бумаги со стола, откладывая их на подоконник, ставит две кружки с кофе на стол и приносит из комнаты пепельницу. — Мне немного осталось, подождёшь? Айзава молча кивает, складывает руки на столе, смотрит с лёгкой улыбкой, как Хитоши, чуть ссутулившись над ноутбуком, сидит за тем же кухонным столом и в перерывах между тягами задумчиво прикусывает нижнюю губу, печатая что-то. Непослушные пряди забавно крутятся под ободком. Когда он в очередной раз тянется к пепельнице, Шота перехватывает его руку и невесомо целует в запястье. Пепел летит на стол. Шинсо багровеет за считанные секунды и распахивает глаза, хлопая ресницами. Но всё же одергивает руку, недовольно бурча. — И где ты только этого нахватался? Прошёл курс по пикапу за это время? — О, я думал ты оценишь, — строит разочарование, и произносит уже тише, после небольшой паузы. — Извини, мне нужно было время. — Всё в порядке, тебе не за что извиняться, — и то, как просто и легко это сказано, подчёркивает — это не лукавство. — А теперь не отвлекай меня, а то я так никогда не закончу. Айзава улыбается и прикрывает глаза. Шинсо по-прежнему смущён, и он находит это очаровательным. А себя наконец найденным и органичным в этот слякотный дождливый день, в этой небольшой квартире, на этой прокуренной кухне, но что важнее, рядом с этим человеком.