little tales

Тэиль устал. Ему больше не хотелось никому врать. Не хотелось автоматически улыбаться, только ощущая на себе чужой взгляд. Тэилю надоело не спать ночами, извергая свои чувства в виде слез, смотря на лунное небо. Надоело мазать пальцем под глаза корректор — лишь бы синяки перекрыть, а дальше будь как будет. Он, правда, не мог больше кушать вкусную еду и даже любимый сливочный рамен, который прежде, покупая на двоих, с улыбкой домашнего кота уплетал за обе щеки, потихоньку так, немного исподлобья наблюдая за кем-то особенным, кто ел вмести с ним. И, кажется, в последние пару дней даже бокал воды запихнуть в себя в течение дня — нечто на грани фантастики. Никто не видел его грустным, ведь, определенно, подобное даже представить абсурдно: Тэиль, такой счастливый и веселый, не может чувствовать себя плохо. И лишь при ком-то особенном он позволял себе быть не милым заботливым хеном, а лишь слабым человеком, чьи веки краснеют в одночасье, стоит только ушам уловить едва слышимое «достаточно этого цирка». Он хотел быть сильным, хотел быть тем, кто утешает. Хотел искренне быть счастливым и не менее искренне вытирать слезы тем, кто не счастлив. Он хотел быть помощью для кого-то, но в итоге нуждался в помощи сам. И был ли у него в жизни человек, который бросил бы спасательный круг, чтобы вытащить Муна из ледяной воды, когда он уже начинал терять надежду?

Конечно был.

Выйдя на сцену в этот раз, Тэиль чувствовал легкость. Может, потому что в желудок последний раз попадало что-то несколько дней назад, а может потому, что он решил отпустить. Что-то, что его ломало. Кого-то, кто его ломал. То, что перекрывало ему доступ к кислороду. И он был уверен, что все в порядке, ведь чувствовал легкость, чувствовал эйфорию. Хотел полностью выложиться сегодня, чтобы придя домой получилось уснуть. О еде он уже даже думать забыл: так давно не получалось запихать в себя и крошку, что он, будто супергерой из мультика, не нуждался в ней. Но Тэиль не супергерой. И еще он не в мультике. И он даже близко не стоит с образом, что рисует какой-нибудь автор. Тэиль — слабый, наивный и зависимый человечишка. Перед глазами все поплыло. Все оттенки, что были в зале смешались в один прежде неведомый, но такой прекрасный цвет. Земное притяжение вдруг стало раз в 20 сильнее, а руки и ноги были совсем не способны шевелиться. По телу пробежался секундный ветерок, а затем — удар затылком о пол. Красивая помесь перед глазами сменилась непроглядной темнотой, а шум вокруг — то ли гул фанатов, то ли музыка слишком громко играла — стал тише. Где-то вдалеке он различал голоса своих друзей, которые снова и снова кричали его имя, прося его ответить. Но Тэиль не мог. Он не хотел больше отзываться на свое имя и не хотел убеждать всех, что он в порядке. Устал говорить, что его желания совпадают с желаниями окружающих. Он действительно очень устал. Сейчас хотелось только заснуть на целую ночь или хоть на какую-то ее часть. Это в любом случае больше, чем те промежутки в сумме, которые он провел в царстве Морфея за последние три дня. Сейчас он будто бы уходил далеко-далеко от своего тела — будто бы сбегал из последних сил, чтобы никто уже не догнал. Пусть и не видел со стороны, но предполагал, что Джонни, наверное, весь дрожит и трясет неподвижное тело, пытаясь безуспешно привести в чувства. Думал, что Тэен подгоняет медиков за сценой, которые, не ожидая подобного, слишком сильно расслабились и слишком далеко отошли на перекус, пока эта популярная песня исполнялась выступающей группой парней. А еще он был уверен, что один человек просто стоит в стороне, смотрит на его безэмоциональное, но слишком уж бледное лицо, чувствуя лишь отвращение. И пусть он даже не мог сказать наверняка, одна только мысль причиняла такую боль, что лучше бы Тэиль умер в ту самую секунду и больше не мог ничего ощущать. Лучше бы Тэиль умер — точно, так было бы лучше. Гораздо лучше, чем повторять себе, что «люди не остаются в жизнях других людей надолго, они всегда уходят, а потому время, проведенное с ними, должно стать приятным воспоминанием, а не шрамом на сердце». Повторять, но не верить. Повторять и знать, что полезнее было бы прямо сейчас открыть упаковку гороха и начать бросать по одному в стену, представляя на месте стены Винвина, а на месте гороха — пули. Он вновь делил свои чувства только с самим собой и пустотой квартиры, в которую недавно перебрался вместе с кем-то, кто уже ее покинул, забрав их общий чемодан для гастролей. Раньше Тэиль тоже не был в порядке. Он не был в порядке уже так долго, что это состояние отклонения от нормы само стало нормой. Популярность все росла, росла вместе с ней в геометрической прогрессии и ноша, предназначавшаяся для хрупких плеч Муна. Чем больше его узнавали на улице, тем тяжелее было двигаться вперед, но он не сдавался. Выходя на сцену, он вновь и вновь улыбался. Он плакал, получая награду, а празднуя на трансляции дни рождения — смеялся, смотря своими стеклянными красными глазами прямиком в камеру. Хорошо, что на экране нельзя разглядеть и сосчитать все лопнувшие сосуды на глазном яблоке, ведь иначе кто-то бы точно уже сделал это и ужаснулся. И как только Винвин тогда разгадал его? Почему волновался о его состоянии, хотя они даже не были близки? — коллеги, товарищи, знакомые — но совсем не друзья.       Обычное выступление, которое закончилось как обычно. И как обычно они пошли в ресторан на первом этаже отеля, чтобы поесть перед тем, как отправиться в свои номера. Лишь Тэиль сказал, что не голоден. В этот раз он почему-то не просто переборщил со своей игрой в довольного жизнью человека — в этот раз он слишком много врал, говоря, что очень счастлив прямо сейчас выступать для всех. Он так много врал, что тошнота подступала к горлу рвотой от того, насколько он противен самому себе. Он забежал в ванну и хотел было выблевать из себя всю грязь, всю мерзость, что переполняла его, однако — какая незадача — внутри было пусто, а потому он просто опустился на плитку, облокотившись на ванну и безнадежно вздохнул. И осознав, что не сможет сегодня уснуть, он ощутил, как его давление подскочило, а из глаз брызнули слезы. Тэиль плакал так, будто произошло нечто ужасное, что сводило его с ума и убивало. Так же, как и каждую ночь. А Винвин стоял в то время за дверью, ведь он уже давно понял, что Тэиль совсем не в порядке. Давно разгадал его и слишком долго замечал, что в общежитие парень приходил поздно ночью, хлюпая носом, и вставал рано утром, запираясь в ванной. Это настораживало, а потому Сычен выделил один день, когда он совсем не выспится и проследит за своим хеном дважды. Честно сказать, ожидал увидеть он совсем другое. Когда на небе селилась луна, то, отражая ее бледный свет, на щеках Тэиля блестели слезы, да еще и так обильно, что со стороны создавалось впечатление, будто у него что-то очень сильно болит. Стоя на балконе, он держался за поручни так крепко, что казалось, будто прямо сейчас он дернется и все закончит. Дун тогда так испугался, что хотел оттащить Муна от перекладин, но решил еще немного подождать и не ошибся, ведь спустя где-то час, парень успокаивался и возвращался в кровать. Утром же, поспав от силы часа четыре, он шел замазывать последствия ночи — огромнейшие синяки, которые выглядели так нездорово, что, увидев их, кто-нибудь бы решил, что Тэиль болен. Но Тэиль не болен. Тэиль просто устал. И стоя в тот вечер возле ванной в отеле в номере Тэиля, Сычен знал, что хен не в порядке. Знал и испытывал жалость к нему, перемешанную с чем-то еще. Более жгучим, более сильным. Он не знал, что таково на вкус желание защитить кого-то, кто по каким-то особым причинам дорог. Легко постучав, он присел и еле слышимым шепотом в маленькую щелку двери задал единственный вопрос: — Зачем ты плачешь? Он тысячи раз обдумывал, как заговорит о состоянии Тэиля с самим Тэилем. Придумывая миллионы фраз, он не мог уснуть и дожидался, пока ночью Мун снова ляжет в постель, немного пошмыгает носом и уснет. Он мог бы даже написать эссе и назвать его «Почему мой хен плачет ночами». И все же, как только удалось спросить его, единственное, что сорвалось с губ было именно это. Он и сам не понял, что сказал, но знал, что если Тэиль вновь наденет ту маску, то придется выломать дверь, схватить его за руку, посмотреть прямо в глаза и сказать нечто чуть более убедительное. — Не могу так больше, — хриплый голос, что отскочил от плитки в ванной, дрожащим эхом добрался до слуха Сычена и навсегда застыл в барабанных перепонках. Тэиль больше не мог ни врать, ни притворяться, ни терпеть. Все это время он нуждался в ком-то и был не против, если его слабость раскроют. Честно говоря, он молился об этом всем богам и каждый раз понимал, что мольбы изначально не имели смысла. Но почему-то именно в тот вечер он получил спасение. Он услышал знакомый голос и полностью доверился его обладателю. Именно тогда он впервые открылся кому-то, выплеснув всего себя, поплакал, ощущая тепло чужих рук, одна из которых крепко держала его со спины, а вторая — путалась в волосах, пытаясь успокоить. Когда Тэиль просто плакал, Сычену и самому становилось так тошно, что он хотел сбежать. Но еще больше он хотел услышать голос Тэиля еще хоть разок. И все же Дун понимал его и без слов. Он понимал, что больно хену от того, что на протяжении нескольких лет он упорно скрывал свои чувства, нося маску, которая с каждым разом становилась все тяжелее и тяжелее. Когда Тэиль просто плакал, Сычену и самому становилось так тошно, что он хотел сбежать. Но в то же время он был счастлив, ведь смог заглянуть в душу этого актера, что так долго и так упорно играл свою роль. — Тэиль? — С надеждой спрашивает парень, нависая над больничной койкой и смотря в опухшие от усталости глаза, что лишь немного открылись. Хотел бы Мун, чтобы его взгляду прямо сейчас предстал тот человек, о котором ему снились сны все это время, но даже не придя в себя, он знал — Винвин не придет за ним больше. Хоть и надеялся на это, понимал, что пустые надежды ведут только к сильному разочарованию. Он смотрел прямо в глаза обеспокоенному Енхуну, который сидел здесь уже, кажется, не первый час. Если быть точнее — он до сих пор не отходил от Тэиля ни на секунду. Даже когда врачи сказали, что его жизни не угрожает ничего, боялся, что Тэиль оставит его и, пока он прикрыл глаза на мгновение, чтобы отдохнуть, навсегда пропадет. Но этому глупому парню не нужно было уходить, чтобы потерять Тэиля. Он никогда не находил его — никогда не мог понять, никогда не видел его боль. Он был влюблен, но не в Муна. Он был влюблен в маску, которую носил Мун. — Я в порядке, — посмотрев на Джонни пару секунд, Тэиль захотел исчезнуть. Рядом оказался совсем не тот, кто нужен. Не тот, кто был рядом прежде. Но также он вдруг резко вспомнил, что дело тут в другом: Винвин не рядом не потому, что скоро придет, а потому что не придет вообще. И что же брошенный Мун сделал не так? Недостаточно любил? Слишком слабо обнимал? Чересчур часто пытался натянуть маску даже при Сычене? Или все в совокупности? Было до сих пор больно. Он думал о том, что лишь при ком-то особенном мог быть не милым заботливым хеном, а лишь слабым человеком, чьи веки краснеют в одночасье, стоит только ушам уловить едва слышимое «достаточно этого цирка». И этот особенный прямо сейчас был навсегда потерян. Тэиль устал. Ему больше не хотелось никому врать. Не хотелось улыбаться, только ощущая на себе чужой взгляд. Тэилю надоело не спать ночами, извергая свои чувства в виде слез, смотря на лунное небо. Надоело мазать пальцем под глаза корректор — лишь бы синяки перекрыть, а дальше будь как будет. Тэиль устал, а Сычен ушел. И только противный запах больницы, перемешивающийся с ароматом всех букетов, что ему принесли, пока он спал, окутывали его. Наверное, было бы лучше, если бы они не ели вместе сливочную лапшу. Не смотрели вместе фильм и не репетировали допоздна. Лучше бы они не обнимали друг друга. Лучше бы Тэиль не касался теплой щеки Винвина, когда тот улыбался, а Винвин в свою очередь лучше бы не запускал ладонь в каштановые волосы. Действительно, лучше бы они и не встречались вовсе. Да, было бы точно лучше.