I
Жаркий полдень 1988 года, штат Массачусетс. Раскалённый воздух наждаком скребёт по связкам и пересохшему горлу — Хуну до безумия хочется пить. В лихорадочном бреду парню кажется, что в тисках его сжимает обжигающе горячее железо стенок гроба, неумолимо пытаясь раздавить связанное по рукам и ногам беспомощное обезвоженное тело. Ещё секунда, и он услышит хруст собственных костей. Перед взором всё пропитывается кроваво-красным, а потом он стремительно падает в чёрную воронку пустоты. На хриплом выдохе Хун приоткрывает глаза. Густая пыль оседает на ресницах, давит книзу красные веки. Осточертевшее солнце жадно лижет лицо сквозь мутное стекло, однако никак не прикрыться — правая перебитая в локте рука неподвижно лежит на сиденье, а едва он пытается пошевелить левой, как в глазах моментально темнеет от боли. «Пить», напрягая горло, шепчет парень потрескавшимися от жажды губами. Хотя бы глоток. — Что говоришь?.. Потерпи немного, — отзывается незнакомый, очень молодой голос. — Мы почти на месте. Хорошо, что очнулся — должно быть, из-за болевого шока ты сразу потерял сознание, прямо на месте. Его смятый как консервная банка Крайслер остался в доброй полусотне миль от обочины деревенской дороги, и вообще-то Хуну крупно повезло после аварии из-за нелепо лопнувшей шины — он ещё легко отделался, честно говоря. Но всё было бы куда печальней, не проезжай мимо житель местной деревушки, который и вытащил истекавшего кровью бедолагу из машины. Словоохотливый водитель продолжает болтать, однако Хун его уже не слышит, проваливаясь в чёрную дыру, где он заново и заново переживает даже не страх — но чувство полной беспомощности, когда напрасно пытался совладать с потерявшим управление, взбесившимся куском железа. Он не помнит, как они останавливаются, как его в четыре руки осторожно вытаскивают наружу и заносят в дом. Не чувствует, как прохладные бинты скользят по изломанным окровавленным рукам и не слышит лёгкий шорох приспускаемых штор на окне, за которым пахучие травы аниса наполняют стоячий душный воздух сладковатым ароматом. И уж конечно он не осязает, как его губы смачивают в каком-то питье, а по обветренным скулам на подушку стекают ручейки слёз. Где-то что-то грохнуло, раздался торопливый топот ног вверху, на чердаке. Дом на несколько секунд погрузился в разноголосый хаос, а потом шум разом утих. Хун тяжело вздохнул и открыл глаза. Точнее, попытался их открыть — веки отвратительно тяжёлые, словно налитые свинцом. Руки… тех он не чувствует. На секунду мозг прошивает панический страх, парень извивается на месте, задыхаясь. Неужели тот железный гроб из кошмара наконец раздавил его? Короткий вскрик. Скрип двери заставляет его замереть на месте. — Ты проснулся? Хун узнаёт этот звонкий юный голос. Это тот самый водитель, который практически без остановки болтал тогда, в машине, не позволяя Хуну снова потерять сознание. — Руки… — Мучительно стонет Хун. — Мои руки… Почему я ничего не вижу? — Ах вот оно что. Лёгкие шелестящие шаги по направлению к кровати, звон стаканом над головой — Хун напряжённо прислушивается к каждому звуку и чутко вздрагивает от прохладного прикосновения к вискам. — Приподними голову. Пальцы некоторое время копошатся у него на затылке, а затем повязка падает ему на грудь. Как только что прозревший котёнок, он щурится на свету, размытый взгляд скользит по тонким смуглым пальцам незнакомца — но Хун тут же приглушённо всхлипывает от острой рези под веками. — Не мучай себя. У тебя без остановки текли слёзы, пока ты лежал без сознания. Глаза совсем распухли, дай им немного отдохнуть. Парень снова делает усилие над собой, скользя торопливым замутнённым взглядом по расплывчатым чертам маленького лица, а потом останавливается на неподвижных перебинтованных замотках, раньше бывших его руками. — А руки? Что с руками?! Я их не чувствую. — В правой повреждён нерв, поэтому и не чувствуешь. На левой глубокие порезы и сломаны два пальца. Да ты не переживай — они ещё будут функционировать. Хуну не до шуточек, отпускаемых в добродушном тоне каким-то почти подростком, судя по голосу. Ему очень плохо. Чувствует на себе взгляд и щурится сквозь солёную влагу на незнакомца, слишком явственно улыбающегося ему. — Не переживай, — повторяет тот. — Теперь твоими руками стану я. В доме, помимо них, находятся ещё несколько человек. К концу дня Хун ясно различает их по голосам: один бойкий и громкий, к нему практически всегда примешивается второй — приглушённый и мягкий, а голос третьего, что спас Хуна, звонко тарахтит по всему дому практически без остановки, как сломанный будильник. Остальные двое зовут его Ючаном. А на следующий день Хун внезапно слышит новый голос. — Можешь уже снять это, — не особо церемонясь, кто-то стаскивает с его глаз повязку. Щурясь, парень рассматривает резко очерченные высокие скулы незнакомца, но сталкиваясь с внимательно за ним следящими пронзительными прозрачно-оливковыми глазами, невольно опускает взгляд. Тонкие черты лица, бархатистые смоляные волосы и изящные пальцы небольших рук, которые разматывают бинты — даже замкнутый в футляр неброского серого костюма он выделяется из затрапезной обстановки. Пришелец быстро ощупывает швы на заскорузлой корке крови, играет на сквозящих сквозь воспалённую красноту кожи сосудах, и на пару секунд задерживает в руках гипсовый слепок из искалеченных пальцев Хуна. Измеряет давление и ныряет в его зрачки пытливым взглядом. — Всё хорошо. Сейчас хорошенько зафиксируем руку — и можешь потихоньку вставать, нечего тебе валяться в постели. Если что-то понадобится, зови Ючана. Он смышлёный малый, хоть и ведёт себя иногда как ребёнок. — Почему вы не отправите меня в больницу? — Допытывается Хун, наблюдая за проворными руками, мешающими раствор и разрезающими бинты. Полоска тонких губ незнакомца слегка расходится в полуулыбке. — Ближайшая больница в двухстах милях отсюда. По здешним дорогам кантовать тебя с переломами было не лучшей идеей. А так, я принимаю местных вон в том старом маяке за горой. Хун невольно следит за изящным пальцем, который указывает за окно на утопающий в зелени холм, кажущийся совершенно крохотным вдали. Он заканчивает и уходит. С запахом гипсового раствора за ним захлопывается дверь, и Хун долго выглядывает в сумерках невысокую черноволосую фигуру, что удаляется от дома, когда знакомые лёгкие шаги замирают за его спиной. — Кто это? — Джунхи. Местный врач и наш друг. Хун оглядывается. Перед ним стоит тонкий юноша — почти мальчишка, в свитере странного покроя, свисающего почти до бёдер и перехваченного в талии пёстрым поясом. Ючан. Тёмные, спелого брусничного оттенка волосы падают на высокий лоб. Живые глаза сощурены в улыбке. Почему-то именно таким его Хун и представлял себе. — Хун, пошли ужинать. Хун не хочет есть. Он уворачивается от очередной порции зелёного салата, летящей в рот, и во все глаза смотрит на старую узорчатую портьеру, что вместо входной двери загораживает проём. Порядком выцветший малиновый орнамент стекает в ажурную зарю мелких соломенных нитей, которые соединяются в плавный округ солнца — он выглядит на редкость старомодно, но в обстановке старого дома в какой-то богом забытой деревне, пожалуй, более чем уместен. Здесь нет ни телевизора, ни радио, ни даже газет со знакомыми заголовками, а в воздухе застыл запах прогретой солнцем старой древесины. Нежно-розовые лепестки крупных тропических цветов притаились в глиняных горшках на полу, покрытом тонким слоем пляжного песка. Хун поджимает под себя ступни — все здесь ходят босиком, и у него также забрали обувь. — У тебя ноги такие тонкие, совсем как у девушки, — словно невзначай роняет обладатель бархатного голоса, Вау. Он ковыряется в своей тарелке, но когда Хун поднимает на него глаза, тот уже оставляет еду и со жгучим любопытством разглядывает лицо парня. — Здесь очень жарко, можешь не стесняться ходить раздетым, если вдруг захочешь. — Эй, — Джейсон, сосед Вау, пихает его локтем в бок. — Зачем смущаешь нашего гостя? — И уже обращается к Хуну, слегка подмигивая: — Не обращай внимания, он у нас немного без царя в голове. Между двумя затевается шутливая перебранка, доходящая до взаимных тычков. Они чем-то неуловимо похожи друг на друга, как два брата-близнеца: полными пунцовыми губами, блестящими ореховыми глазами. Даже движения, и те словно делят на двоих — не замечая того. Дополняют друг друга: невысокий щуплый Джейсон угловатостью своих мальчишеских плеч, а Вау — кошачьим грациозным шармом, когда тянется через стол за тарелкой, обнажая красивые мускулистые руки из-под коротких рукавов. Из-за его плеча Хун пересекается взглядом с Джейсоном — тот снова подмигивает, любопытная улыбка блуждает на его губах. Парень отворачивается, чувствуя, как краска пробирает его почти до костей. Их одежда, на взгляд коренного городского жителя Хуна, довольно странна — однако он сам сидит в такой же, поэтому молча разглядывает широкие рукава своей просторной рубашки, сползающей разноцветным рубцеватым кантом практически до колен. Пёстрые ленты шёлковых штанов обвивают змеями, щекочут икры подобранных под себя в напряжённом жесте ног. — Ты что весь сжался? — Ючан задевает рукой острое плечо Хуна и непроизвольно прыскает, передавая по эстафете заливистый смех своим друзьям. Несложно догадаться, кто задаёт настроение всем обитателям этого дома. — Расслабься, всё хорошо. — Его мелодичный лёгкий голос успокоительным ворсом ложится на обострённые в ночных кошмарах нервы. Дарит ощущение тепла. — Хун, расскажи что-нибудь о себе. Это будет недолгий рассказ. Сам Хун родом из небольшого городка штата Алабама. С самого детства он был певчим в церковном хоре — его голос всегда выделялся из общего коллектива, но после издёвок сверстников, потешавшихся над набожностью его семьи, он внезапно замолчал и перестал посещать молитвенный дом. Парень был сыт по горло пуританскими нравами, царившими в его доме, и поэтому, едва достигнув совершеннолетия, бросил колледж и поехал куда глаза глядят. Исколесил всё побережье океана, работал мойщиком в Чарлстоне и корректором в Норфолке, глотал пыль Нью-Йорка на бесчисленных магистралях с шашечками на машине и ночами до рези в глазах вычерчивал планы коттеджей в Данбери — вообще когда-то он учился на строителя. Подъёмы настроения гнали его прочь из тихого омута навстречу людям, но среди толпы он уставал и ожесточался лишь сильнее, ища уединения. — А куда ты на этот раз собирался? Он сам не знает, вяло пожимая плечами. Набрякшие веки устало смыкаются — то ли после терпкого ягодного вина, что ему предложили хозяева, то ли от долгожданного эмоционального облегчения после рассказа — он в буквальном смысле ни с кем не разговаривал уже достаточно долгое время. А теперь ещё и эти липкие кошмары, постоянно возвращающие его мыслями на дорогу, где он попал в страшную аварию. Ючан без лишних слов отводит его обратно в комнату — за что он безмолвно благодарен этому почти мальчишке: Хун до сих пор так и не может навскидку определиться, сколько тому лет. А спрашивать не хочет. — Ночью здесь даже свет не приходится включать, — с ноткой таинственности говорит юноша, впуская его в комнату. — А знаешь, почему?.. Смотри! — Он указывает на ясное и холодное излучение, освещающее окно сквозь прозрачную занавесь как прожектор. Заливает мерцающим светом площадку за домом — словно НЛО, наметившее свою жертву. — Это луна, и она растёт с каждой ночью, — шепнул Ючан, выглядывая наружу. — Скоро этот свет затмит тьму, превратит ночь в день, окрасит залив кроваво-красным. Мёртвые ткани наполнит дьявольской энергией, а живых испепелит своим огнём, обуглит их кости и разнесёт их по степям, где они навечно станут источником жизни для колючих трав. Хун молчит, усаживаясь на край кровати. Неужели этот мальчишка не учился в школе, чтобы нести подобную ересь? Конец двадцатого века, а в Америке до сих пор остались уголки, подобно этому, где живёт настолько необразованный люд? — Это всего лишь поверье, которым меня пугали бабки в детстве. — Ючан захлопывает окно. В освещённой широкой луной бежевой длинной тунике он выглядит как привидение, готовое отделиться от земли и поплыть над комнатой под жуткие звуки — Хуну становится немного не по себе. Однако привидение мелко прошлёпало босыми ногами по половицам, скрипнуло деревянной тахтой в углу комнаты, прошуршало одеялом и затихло. — Спокойной ночи.II
Ючан не кривил душой, когда, спокойно заглядывая Хуну в самые зрачки, говорил, что отныне станет его руками. Хун терпелив и не готов дёргать парня по пустякам — но все его нужды предупреждают ловкие тонкие руки, подносящие стакан к губам, отирающие лицо влажным полотенцем и аккуратно вспенивающие мыльный раствор на подбородке. Он невозмутимо следует за Хуном в туалет и как ни в чём не бывало пожимает плечами в ответ на резкое «здесь мне не нужна помощь». Его руки делают даже то, чего никогда делали руки Хуна — причёсывая его волосы перед зеркалом, он часто забавляется, то так, то эдак укладывая чёлку парня. Жертва лишь беспомощно помалкивает, хмурясь в собственное отражение — в то время как Ючан сияет от удовольствия, копошась в прядях цвета кофейных зёрен. — Тебе идёт открытый лоб, как ты не понимаешь? — Пытается уговорить недовольное отражение в зеркале: брови вразлётку, упрямая складка на лбу, прямой нос, глаза.. Странные, неприветливые, усталые глаза — но стоит Ючану скорчить лукавую рожицу, как они распахиваются шире, принимая неожиданно доверчивое выражение на доли секунды. Хун усилием воли подавляет улыбку, опуская взгляд. Он почему-то стесняется этого мальчишки. — Сделай, как было раньше. Он часами готов сидеть на крыльце, уронив повреждённые руки на колени и высматривая за далёким горизонтом кромку бирюзового залива — но всё чаще его взгляд уходит в сторону старого закрытого маяка за холмом, указанного рукой врача, что больше не появлялся в их доме. — Чем вы тут живёте? Он знает, что Ючан тут, где-то поблизости, пускай его даже не видать. И правда, через секунду парень высовывает красноволосую голову из дверей гаража: — Я помогаю местным рыбакам, что без транспорта, довезти снаряжение до воды. В туристический сезон уезжаю на пляжи, работаю на частном извозе или гидом. А братья занимаются траволечением и изготавливают лекарства. Зарабатываем не особо, но и не нуждаемся. — Говоришь, «братья»? Вы родные? Ючан смеётся, ныряя обратно в гараж, а через мгновение выходит оттуда, обтирая тряпкой машинное масло с пальцев. — Мы все рано осиротели. Я жил у злющей бабки, которая колотила меня своей клюкой — ну я и дал от неё дёру, когда друзья позвали меня с собой. Так что в какой-то степени мы с тобой похожи. Правда, в отличие от тебя, мне уже некуда возвращаться. А с братьями мы даже дали друг другу клятву никогда не расставаться. Вот, — Ючан приблизился и закатал рукав спецовки, обнажая красноватый шрам в виде улиточной раковины, что своим последним, самым широким завитком едва касается изгиба правого локтя. — Какой-то символ? — Детские игры. Он раскатывает рукав обратно, приглушённо ворчит: «ну и жарища», и сдирает с себя рабочую куртку, под которой ничего нет. От его пластичного стройного тела и нагретой солнцем кожи даже на расстоянии пахнет горьковато-сладкой полынью и дымом костра. — Кстати, — он снова разворачивается к Хуну. — Ходи по дому где хочешь, но не заходи на чердак, пожалуйста. Там у братьев своя небольшая лаборатория и коллекция ценных трав. Быть целителем — своего рода таинство, и они стараются держать это место подальше от чужих глаз. Хун кивнул в ответ, снисходительно улыбнувшись. Действительно, детские игры. Обряды, мистерии, растущее из ночи в ночь блюдце луны.. — Тебе, городскому жителю, наверняка это кажется диким. — Ючан усаживается, подтягивая к себе ноги и укладывая подбородок на коленях. Серьёзно смотрит Хуну в лицо, моргая выцветшими ресницами. — Но мы выросли на древних легендах, среди природы, а здесь действуют свои законы. Когда я ранним утром выезжаю с рыбаками на залив, они выполняют свои ритуалы, чтобы привлечь рыбу и уберечь себя. — Ну и как, помогает? — Сколько Хун ни пытается, однако не может сдержать ироничного тона в голосе. — Разумеется, у них современное оснащение и надёжные лодки, но ничто им не даёт такую уверенность в улове и завтрашнем дне, как неукоснительное следование обычаям. Так делали их деды, отцы, так продолжают делать они сами; так будут делать и их дети, если останутся здесь. Так завещала сама мать-природа — глупо ей не подчиняться. Все мы вышли из этой земли, и однажды вернёмся обратно. Наше присутствие мнимо, непрочен и ваш прагматичный узколобый мир материальных вещей. Но эта система вечна. Он нежно назвал природу матерью. Этот совсем ещё юнец, которому на вид лет восемнадцать, рассуждает так уверенно, словно в точности знает, кто его усыновил и взял под крыло опеки после того, как он лишился родителей. Какой он маленький и наивный — а ещё вдохновлённый, чьим рассказам невольно, но веришь. Есть ли у Хуна кто-нибудь, о ком он может говорить с подобным трепетом? Навряд ли. Нет. Он внезапно чувствует зависть, от едкого осадка которой и смешно, и горько. Его бог остался в заклеенных ветхих витражах церкви, от него несёт смрадом и печалью. Но парень решает закрыть эту тему. — Хочу на пляж, — безотчётно говорит он, следя глазами за унёсшейся ввысь с пронзительным криком чайкой. — По солнцепёку никакого удовольствия ходить, — замечает Ючан, раскидывая руки в стороны и заходясь в удовлетворённом вздохе. Сейчас он сам похож на бронзовую птицу, лишённую перьев — с крылами острых лопаток на спине. — Давай на закате? Однако на пляж они сегодня так и не выезжают — ближе к вечеру у Хуна начинается сильная лихорадка. Его мутит, кидает из жара в холод, а в бреду подсознания, подхваченный руками Ючана, он шагает увитыми плющом лунными тропами навстречу новому солнцу — от которого он не чувствует ни тепла, ни живой энергии. Мёртвое солнце, в чьём лике угадываются тысячи, миллионы неутолённых душ, таящихся взаперти неземной, фантастически яркой и прозрачной оболочки. Хун задохнулся от внезапного приступа страха и открыл глаза. В глаза по-прежнему бьёт свет иррационально яркой круглой луны, а в полнейшей тишине тихо льются слова — песни ли? молитвы? на незнакомом языке. Темноволосая макушка прислонилась к тумбочке: Ючан не замечает пробуждения Хуна, сидя у его кровати и продолжая проговаривать своим певучим голосом странные слова в лицо луне. — Что ты делаешь? — Шепчет Хун. Не прерывая песни, юноша оборачивается к нему и прислоняет руку ко влажному от пота лбу. Высасывает остатки жара и шипы боли прохладой небольшой ладони, пахнущей полынью, от которой у парня кружится голова и неудержимо клонит в сон — на этот раз без кошмаров, глубокий и ровный. Утром Хун отсутствующим взглядом смотрит на свежие перемотки бинтов на руках и невольно заглядывает в окно. В воздухе до сих пор стоит прилипчивый запах лекарств — очевидно, врач ушёл совсем недавно. — Ючан, — слабо зовёт Хун. Он привык, что мальчишка всегда находится рядом с ним, по первому зову распахивает дверь и с шорохом песка под босыми ногами легко подходит к нему. Но в комнате стоит тишина. В стенах дома гуляют отголоски приглушённого разговора, к которому он сквозь боль в руках и слабость во всём теле открывает двери и продвигается шаг за шагом. Его появление в гостиной прерывает оживлённый диалог ребят на полуслове. Вау и Джейсон с интересом уставились на него, словно увидели впервые, а Ючан порывисто вскочил из-за стола, со звоном уронив на пол чашку. — Тебе же нельзя вставать! Как ты себя чувствуешь? — Его с головой выдаёт волнение, с которым он кидает вопрос за вопросом, усаживая Хуна на свой стул и пододвигая к нему стакан с каким-то мутным питьём, от запаха которого парня просто воротит в сторону. Он окинул отсутствующим взглядом стол: — Я есть хочу. Первым не выдержал и прыснул в кулак Джейсон: — Ючан, да он здоров как бык. Не стой столбом и дай ему что-нибудь из нормальной еды. Нормальная еда в их понимании означает немного морской отваренной рыбы с порцией приятно пощипывающего мятой и шафраном ароматного риса — Хун сметает всё буквально за пару минут, отрываясь от тарелки, чтобы обратить внимание на незатихающий смех неподалёку. Напротив него самозабвенно дурачатся Джейсон с Вау, деля зелёную мятную веточку, что они держат в зубах, не отводя друг от друга блестящих глаз. Пространство между их губами всё сокращается, и Хун слегка вздрагивает, отводя взгляд, когда последние миллиметры до окончания их игры превращаются в открытый поцелуй. Жадный, ничем не стеснённый поцелуй двух давних любовников, которые прекрасно знают, что именно доставит их партнёру удовольствие. Их руки гуляют под столом, задевая скатерть, освобождают себя от одежды — Ючан сердито бренчит тарелками, кидая их в мойку, и краем глаза наблюдая за Хуном, с окаменевшим лицом приросшим к стулу. — Ваша комната находится в другом месте, позёры чёртовы. Вау отцепляет от себя бледнокожие ненасытные руки и подбирает с пола служившие подвязками для шорт голубые ленты, легонько усмехаясь алыми, с чёткими следами укусов припухшими губами. Обнимающая длинные волосы вышитая тесьма сбилась на русую макушку, образуя гибкую диадему — этот крепкого телосложения парень похож на херувима с маленьким, словно маслом по холсту выписанным точёным лицом. В ярко очерченных серповидных глазах — ленивая чарующая улыбка. Он поднимается, скользя по щеке Джейсона кончиками пальцев: — Пошли. — И увлекает парня за собой. Ючан стоит, низко склонив голову над раковиной. Сквозь шум воды он слышит грохот отодвигаемого стула и удаляющиеся шаги. Его «извини» прозвучало в пустоту. Он входит в их комнату без стука и забирается в глубокое кресло с ногами. Два сплетённых змеиным клубком обнажённых тела отражаются в стекле, раскованно касаясь, ориентируясь на коже друг друга как течения в водоворотах одной реки меж разбросанной цветными кляксами одеждой. Стоит Джейсону чуть приподнять голову, отрываясь от губ Вау, как в неё тут же летит декоративная подушка, пущенная меткой рукой. Парень ловко уклоняется в сторону и ухмыляется: — Наш Ючан разбушевался. — Что за цирк вы устроили? Я же сказал.. — Да он же тебе нравится, признай это, упрямый мальчишка, — перебивает его нараспев Джейсон, откидываясь на спину и ероша волосы. Он внимательно смотрит на Ючана — должно быть, держит в мыслях, что как извечный вожак их стаи, он всегда безошибочно указывал единственно верный путь младшему. — Даже если бы я и хотел посочувствовать тебе, то всё равно бы не смог: он действительно симпатичный, а на его стройные ноги я уже давно облизывался. — Он со смешком отбивается от пихающего его в бок Вау. — Немного жаль, что не удастся попробовать это сладкое тело, однако всё складывается гораздо интересней, чем мы могли подумать. Сейчас всё зависит только от тебя. — Ерунда! — Ючан вспыхивает как спичка и хлопает дверью, вылетая наружу. Он решительно не знает, чем заняться после всего, что произошло. После того, как этой ночью под своими ладонями он ощутил те мощные импульсы энергии, которые подавало хрупкое на вид, измученное лихорадкой тело Хуна. Как с каждым биением сердца и разгоном крови по венам его сущность заполняло нечто новое и непреходящее под светом луны. Небо затянуло предгрозовыми тучами. Долгожданная прохлада, в которую можно подставить лицо дождевым каплям, надеясь, что они унесут прочь все ненужные мысли и очистят разум. Взгляд Ючана падает на цветочные горшки у входа — он вспоминает, что давно хотел при подходящей погоде перетащить их в никогда не закрывающийся гараж. Ведь его эхинопсис не любит жары. На подходе за пятым горшком он сталкивается с Хуном за приоткрытой портьерой — тот молча дожидается парня, чтобы придержать плечом плотную занавесь, которая могла бы повредить нежный цветок. — Спасибо. — Бесшумно проскальзывает наружу. — Такое чувство, что ты меня избегаешь. Ючан молча выравнивает глиняные горшки в ряд на настиле из досок. — Ты был в довольно тяжёлом состоянии, и я не спал почти всю ночь. Сейчас, когда всё хорошо, я немного растерян и чувствую себя уставшим. — Он не врёт. — Я слышал тебя шепчущим что-то на луну, — скрестив ноги на ступеньке, Хун задумчиво смотрит за горизонт, усыпанный тяжёлой грязно-серой ватой туч. — А после того, как ты приложил ко мне ладонь, внезапно стало так..легко? Не знаю, как описать это чувство.. — Скорее всего, просто привиделось. — Ючан скупо улыбнулся краешком губ и зябко повёл плечами, вдыхая острый запах ветра. Очень скоро хлынет ливень. — К чему знать детали ритуалов, в которые не веришь? Не забивай себе голову и воспринимай это рационально. Чудес не бывает. Хун ощущает себя пристыжённым. Право, ему крайне неловко перед этим парнем, который ухаживает за ним на протяжении двух недель, но до сих пор не услышал в ответ на заботу ни одного доброго слова. — Я ведь тебя даже не поблагодарил. Ещё за прошлый раз, когда ты вытащил меня из машины… Спасибо. Смуглые руки нерешительно замерли на дощатом полу. — Давай я помогу, — спохватывается Хун в следующий заход, и осторожно выносит последний горшок, несмотря на протесты Ючана. На подступах к гаражу влажный от мелких капель глиняный бок предательски выскальзывает из его перемотанных беспомощных рук — и Ючан с непередаваемым выражением лица смотрит на мелкие черепки, землю и цветок, раскиданные по полу. А потом начинает заливисто хохотать, запрокинув голову и звонко хлопая себя по коленям. Хун опускается на корточки рядом — он тоже смеётся сквозь ползущие по лицу слёзы небес. Начинается ливень. На самом деле у парня необычное, очень подвижное лицо, за которым он может прятать свои чувства, если пожелает. Вот и сейчас кажется, что он плачет — и лишь блестящие глаза выдают его настоящие эмоции. — Смотри, — отсмеявшись, Ючан поднимает земляной клубок с цветком. — Вы с ним очень похожи.. — Он отодвигает бутон в сторону, за которым притаились острые шипы продолговатых и широких побегов кактуса — и снова отпускает, позволяя нежно-розовым лепесткам раскинуться и заслонить собой иглы. — Просто один в один. — Только я так по-варварски выселил его из дома, — виновато говорит Хун. Он практически весь уже вымок под дождём, но не замечает этого, пока Ючан не затаскивает его под крышу. — Не беда. Пересажу его, всего и дел. Он достаточно сильный, чтобы пережить подобную напасть. Кстати, в этом вы тоже похожи. Он неожиданно замолкает. Дождь барабанит по крыше, невидимо отсчитывает минуты — время идёт своим чередом. Где-то в доме шепчутся братья, далеко на заливе отдыхающие торопливо сворачивают тенты и над водой надсадно кричат чайки — а Ючан здесь и сейчас дотрагивается рукой до мокрых волос цвета кофе и пододвигается ближе к Хуну, скользя на влажной земле из разбитого горшка. — Ты можешь закрыть глаза, — неуверенно предлагает он, но Хун наблюдает от начала и до самого конца, как юноша касается его щеки пересохшими губами, осторожно целует в уголки губ и чуть медлит, дрожа языком у печати зубов. Он почти сдаётся, когда Хун внезапно отвечает на его порыв, осыпая неуклюжими поцелуями скулы, прикрытые веки, ласкает языком разгорячённые губы, но тут же спешно отодвигается в сторону под руками Ючана, расстёгивающими его рубашку. — Извини, — растерянно произносит Ючан во второй раз за этот день. И снова в пустоту. Хун выбежал наружу, где за серой ватой выплакавших слёзы туч наконец-то появился нежный солнечный свет.