Больно было падать с неба?

      Ладно, допустим. Он готов согласиться с самим собой, что людей здесь, конечно, слишком много, но зато алкогольная карта вполне себе недурна. И музыка играет приличная. Это куда лучше, чем напиваться у себя в квартире в одиночестве.       И дым. И приглушенная ругань за дальним столиком. И пьяный хохот.       Красота.       Полупьяная намалеванная девица наклоняется к нему, пытаясь продемонстрировать вид на глубокое декольте.       — Эй, красавчик, больно было? — ее голос глух и хрипл от количества выпитого спиртного.       Бож… Черт возьми, серьезно? Кто-то еще говорит так?       Кроули отрывается от стакана виски, переводя на неё незаинтересованный взгляд. Нет уж. Не сегодня. Сегодня он точно не работает.       Да и какой в этом смысл, если люди сами прекрасно со всем справляются. Ни малейшего удовольствия.       — Ну, когда ты падал с неба, — неловко поводит плечом она. Энтузиазм глупого неумелого флирта стремительно сходит на нет.       Он почти готов поставить собственный «Бентли» на то, что эту фразу ввел в оборот кто-то из ребят Сверху.       Могла бы и не начинать.       Кроули заторможенно моргает. Ему бы отмахнуться и смолчать, но он не думает. За него думают выхлестанный алкоголь и болевшее как раз на Пасху правое крыло.       Кроули жёстко ухмыляется.       — Ещё бы, черт возьми. С такой высоты гробануться. О чём они там Наверху вообще думали? — он взмахивает руками, забывая про стакан. Выплеснувшаяся жидкость сама собой возвращается обратно.       Ему бы заткнуться уже прямо сейчас.       «Нет, ну серьезно! — огрызается мысленно Кроули на свой внутренний голос, который за шесть тысяч лет отчетливо приобрел интонации Азирафаэля. — Она же сама спросила! А многие знания — это… короче… грустно, вот. И плохо. А значит, моя работа».       Болит крыло. Боль он заливает еще одним глотком виски — обезболивающие таблетки предсказуемо не помогают, так пусть будет хотя бы так.       — Возлюби врага своего. Поступай с другими так, как поступил бы с самим собой… — презрительно ворчит он. — Ага, как же. Фигня для доверчивых. Могли бы и повежливее нас выдворить, что ли, мы и так уходить собирались. Так нет же. Одно крыло так и не срослось правильно. И это мне ещё повезло — кого-то вообще пришлось потом отскребать от камней. Та ещё была работёнка.       Девица бледнеет. Кроули рассеянно смотрит на неё прямо поверх очков.       — А они говорили, приходи, мол, будет классная вечеринка, приходи, тебе же всё равно нечего вечером делать... А там даже девочек не было. Хотя какие девочки в начале времен… Малышка Лилит, и та еще не появилась. Упадническая какая-то вечеринка получилась, короче.       Девица начинает как-то странно хрипеть.       Градус интереса в глазах Кроули медленно повышается — обратно пропорционально осознанности.       Крыло по-прежнему болит.       Стакан наполняется без участия бармена.       — Не умеют наши вечеринки закатывать, — делает он глубокомысленный вывод. — Никогда не умели, пусть и веселятся каждый раз до упаду. Слишком перебарщивают с огнями и дымом — и это при том, что какие-то умники объявили Ад территорией для некурящих. Даже бросить пришлось. Задолбался каждый раз к воротам бегать.       Хрипы сменяются нервным смешком. Кроули по-прежнему больше ни разу не моргнул.       Морщится. Спину неприятно тянет, и хочется кататься по земле, сорваться с места, выломать проклятое (благословенное, ха!) крыло с мясом, отрезать крылья окончательно — и правое, и левое, чтобы теперь точно ничто больше не ныло так невыносимо накануне каждого святого праздника.       Чтобы больше ничто не тащило в небо.       — Мой дорогой, какой чудесный сюрприз!       Он почти трезвеет.       Кроули едва не стонет в голос. Стакан со стуком опускается на стойку. Приехали.       Нет, лучше бы он остался дома.       Девица «отвисает», переводя совершенно круглые глаза на возникшего из ниоткуда за его спиной Азирафаэля.       — Ангел, — он вздыхает, послав потолку страдальческий взгляд, и разворачивается на крутящемся стуле к неловко переминавшемуся с ноги на ногу Азирафаэлю. В душном баре тот ощущает себя явно не в своей тарелке. — За каким чертом тебя сюда принесло?       Азирафаэль раскрывает рот, но тут же потерянно застывает, нахмурившись. Как будто и сам только сейчас обнаружил себя стоящим посреди одного из тех баров, которые он всегда так старательно избегал.       — Решил пропустить рюмочку-другую, а? — ехидно склабится Кроули. — Или пришел посмотреть на девочек? Тогда ты немного промахнулся, стриптиз-клуб за углом.       Рот раскрывается немного шире.       Кроули залпом допивает виски, понимая, что потом может уже и не получиться.       — А мужской стриптиз-клуб через дорогу, — решает добить он, скалясь еще ехиднее.       Азирафаэль возмущенно задыхается. Глядя на него, Кроули иногда отчетливо начинает понимать, почему люди заводят котят.       — Да ты… да… да ну тебя! — пыхтит наконец он. — Я… я просто зашел, и…       — Так ты из этих! — обрывая сбивчивую речь, верещит вдруг девица, вскакивая с места.       Они с недоумением поворачиваются к ней.       — Так бы и сказал! — возмущенно вопит она. — Что тебя не интересуют нормальные женщины! А не затирал бы хрен знает что!       — О… Дорогой мой, кажется, я испортил тебе вечер… — растерянно начинает расстроившийся Азирафаэль. — Мне так жаль, Кроули. Прошу меня простить, я сейчас же удалюсь.       Кроули хватается за голову. Хорошо, что виски он уже допил. Как знал.       Ангел извиняется. Девица не сбавляет децибелы. Остальные посетители бара отставляют напитки в сторону, с любопытством косясь на набирающий обороты скандал.       Пришел же посидеть спокойно. Спокойно надраться до зеленых чертей, чтобы потом спокойно вернуться в квартиру и спокойно отрубиться прямо на полу. Хороший же план. Предельно простой. И определенно постижимый.       Спрашивается, какого хрена?       Какого хрена все вечно у него идет через известное место?       — Заткнулись все, — тихо говорит он, устало прикрыв глаза.       Удивительно, но это работает.       — Ты, — показывает он пальцем на Азирафаэля. — Стой на месте. А ты, — он хочет уже ткнуть пальцем и в неизвестную девицу, но видит только ее удаляющиеся покачивающиеся бедра. — Да. Ты вали. Супер.       Посетители разочарованно возвращаются к своим делам.       Посидел спокойно, ага, да. Да если бы.       — Почему эта юная леди так бурно отреагировала? — с вежливым любопытством спрашивает Азирафаэль, глядя девице вслед.       — Она подумала, что… Неважно. Не бери в голову.       И, кинув на стойку несколько смятых купюр, цедит:       — Пойдем отсюда.       Азирафаэль по-прежнему немного растерянно кивает.       Холодный вечерний Лондон принимает их в сырые объятия.       Промозглый ветер кажется обжигающе-свежим после дымной духоты бара. Липкой моросью пристает к лицу дождь.       Кроули кривится, поднимая воротник черного пальто. Порой он не понимал даже самого себя. Всегда ведь терпеть не мог этот проклятый климат — холод, сырость, дожди и туманы. Особенно после жаркой Палестины. Особенно после солнечного Рима.       Уеду отсюда, как только появится возможность, говорил себе он около восьмисот лет назад. Свалю, как только смогу.       Свалил, ага.       — У меня тут машина неподалеку припаркована, — ежится он.       Ветер выдувает из головы остатки алкоголя, и он с уверенностью может сказать, что это ему не нравится.       — Дорогой мой, ты пьян, — предсказуемо качает головой Азирафаэль. — Я тебя в таком состоянии за руль не пущу.       — А я пешкодралом до дома пилить не собираюсь.       — Да, но… — Азирафаэль неуверенно приподнимает брови. — Здесь еще и мой магазинчик рядом, если ты помнишь.       Кроули усмехается, засовывая руки в карманы.       — Уговорил.       От сырости крыло начинает ныть еще сильнее. Он привычно пытается его игнорировать.       И ускоряет шаг.       Лондон — сырой и шумный, темный, с густым, как туман, воздухом. Лондон не пригоден для жизни, что бы люди там ни думали. Кроули видел сотни городов. Этот хуже всех. Наверное, поэтому до сих пор так и не уехал.       Хмурится, внезапно вспоминая небольшую деталь, камнем застрявшую в подошве сознания:       — А как тебя, святошу непорочного, вообще туда занесло?       Тот словно смущается. Зябко поводит плечами, пряча лицо за теплым шарфом.       — Да я шел мимо. И вдруг почувствовал что-то, знаешь… — Азирафаэль задумчиво смотрит куда-то в почти черное небо. — Как от дикого раненного зверя. Те же самые ощущения. Что-то озлобленное и больное.       Кроули внимательно рассматривает брусчатку под ногами. Он отчаянно сильно хочет его ударить.       Но чертов ангел будто и не замечает этого.       — Ну, думаю, лучше зайду и проверю, мало ли. А там ты. Прости, если я все же испортил тебе вечер.       — Ага, — нервно кивает он. — То есть… Ну… Я все равно уходить собирался.       Мда.       Брусчатка с каждым словом становится все интереснее.       Проклятая морось каплями оседает на стеклах очков, и желтый свет фонарей звездами дробится в них. Коряво сросшиеся кости крыла все настойчивее напоминают, почему именно он так хочет свалить каждую осень или каждый святой праздник куда-нибудь на юг. Только не к морю. В море отражается небо.       Пустыня, пожалуй, неплохой вариант. Разве что там днем с пламенеющим мечом не сыщешь ни приличных забегаловок, ни баров. Да и колеса «Бентли» наверняка будут вязнуть в песке. Тоже фигня, если подумать.       Кроули старается не замечать, что Азирафаэль смотрит на него почти с тревогой.       Магазинчик встречает их темными окнами.       Магазинчик тих и пуст, а о нежелании владельца общаться с покупателями предупреждает весьма убедительных размеров табличка «закрыто» на двери. Они в потемках пересекают торговый зальчик. Кроули незаметно выдыхает: здесь тепло и сухо. И легче. Гораздо легче.       Азирафаэль шарит рукой по стене, пытаясь найти выключатель, но в итоге раздраженно бросает:       — Да будет свет.       И нежно-золотое сияние затапливает захламленную («Но, милый мой, ну какой же это хлам? Редчайшие издания! Я не могу позволить себе выставить их в общий зал!») комнатку. Азирафаэль довольно хлопает в ладоши.       — Вот, так гораздо лучше!       Кроули кривит губы в полуулыбке. Выключатель все это время был там же, где и всегда. По другую сторону от дверного проема. Он незаметно прищелкивает пальцами, перемещая его на более удобное место. «Божественный свет в таких количествах мне на пользу явно не пойдёт», — объясняет почему-то виновато он самому себе.       — Чаю? — отворачивается к нему Азирафаэль от маленькой электрической плитки. — Или, быть может, какао? Что будешь?       От ответного тяжелого взгляда его спасают только непроницаемые темные стекла очков.       Иногда Кроули начинает очень сильно сомневаться в том, что ангелам неведомы такие понятия, как сарказм и издевка.       — Что угодно, лишь бы не трезветь, — хмуро отвечает он.       Азирафаэль молча кивает. И выключает плитку.       Вино он по неизвестным причинам хранил под столом. Парочку бутылок коньяка — в шкафчике с формами для отчетов Наверх. Пузырек с ликером обосновался на письменном столе, стыдливо прикрывшись стаканом с давно не пишущими ручками. Бутылка виски сиротливо притулилась среди книг на полке.       Кроули тяжело подозревает, что об остальных запасах ему попросту не известно.       Азирафаэль ныряет под стол.       Ага. Значит, все-таки вино.       — Что у тебя случилось? — мягко спрашивает он, отрываясь от поисков чего-нибудь подходящего.       Кроули пожимает плечами, неграциозно плюхаясь в свободное от книг кресло и перекидывая обе ноги через подлокотник. Очки, и так уже съехавшие на кончик носа, он небрежно отбрасывает в сторону.       — Дорогой мой… — поднимает Азирафаэль на него укоризненный взгляд.       Кроули морщится. Очки исчезают, не долетев до пола.       Ангел одобрительно улыбается.       — И все же?       — Да ничего не случилось, — он вновь пожимает плечами. — Завал на работе, квартальный отчет, зверствующее начальство. Ничего хорошего, как обычно.       — Кроули. Я ангел, а не идиот.       Ему хочется огрызнуться. Сказать что-нибудь обидное и злое. Облачиться в непроницаемую броню змеиной чешуи, послать Азирафаэля ко всем чертям — но только не к нему самому. Закрыться. Надраться уже до соплей и завалиться спать, пока не пройдет проклятая боль.       — Все в порядке. Сказал же, — раздраженно скалит клыки он. — Налей лучше уже хоть что-нибудь. У тебя еще осталась та бутылочка?..       — Нет, кажется… подожди… — из-под стола доносятся звон и возня. — Нет. Мы ее еще недели три назад допили. Вот! Нашел!       Он победно вскидывает руку с зажатой в ней пыльной бутылкой и осторожно вылезает обратно, едва не ударяясь головой о столешницу.       Кроули заинтересованно приподнимается в кресле.       Бурбон, ну надо же. Ангел решил начать с чего покрепче. Что ж, тем лучше.       — Отлично. Наливай.       Слегка запыленный Азирафаэль чуть заметно хмурит брови. Неуверенный взгляд мечется от Кроули к бутылке.       Поджимает губы. Ну какого черта он медлит?       — Нет, — наконец говорит он. — Нет. Сначала скажи, что происходит.       Кроули едва не давится воздухом.       — Ангел, — он почти восхищен, — это шантаж!       — Логическое мышление, — спокойно парирует тот. — Я же чувствую, что что-то не так. Ты знаешь, я не отстану.       Кроули мрачно улыбается.       Шесть тысяч лет. Шесть гребаных тысяч лет.       — Да уж. От тебя-то точно не отвяжешься.       С новой силой ломит крыло. Приходится прикусить изнутри губу, чтобы не завыть.       Кроули передергивает плечами. В конце концов, какого хрена? Его слова ничего не изменят. Это всего лишь констатация факта, подтверждение догадок Азирафаэля, так какие проблемы?       Демонстрация слабости?       Не стоит быть таким дураком. Слабость — это когда он пьяный уснул на диване у него в магазине. И храпел. И проснулся потом наутро, заботливо укрытый одеялом в жуткую клетку.       Он делает как можно более небрежное выражение лица.       — Да крыло болит немного. Упал, — ухмылка, — неудачно. Оно не совсем нормально срослось, вот и ноет, скотина, на каждый церковный праздник. Давай, наливай уже.       Азирафаэль отводит взгляд.       — Я не знал, что…       — Что у демонов проблемы с крыльями? Я тебя умоляю. Это даже люди прочухали.       И все-таки не выдерживает и морщится. Больно.       Ради всего свя… проклятого, ангел, черт возьми, ему очень нужно повышенное содержание спирта в крови.       Очень сильно нужно.       — Позволь, я посмотрю, — тихо говорит вдруг Азирафаэль, протягивая к нему открытую ладонь.       Кроули невольно отшатывается, но в спину упирается подлокотник кресла.       Губы Азирафаэля трогает привычная печальная улыбка. Как будто бы он все понимает.       Проклятый ангел.       Ни хрена же он не понимает. Ни. Хрена.       — Дорогой мой, я всего лишь хочу помочь.       Он едва не сбивается на шипение.       — Не нужна мне твоя помощь, ангел, — скалит он клыки. Такое вторжение в личное пространство он точно не потерпит.       — Но, мой дорогой…       — Я демон, — обрывает он его, читая в голубых глазах так раздражающее бесконечное понимание. И злится еще сильнее. — Я гребаный демон, запомни ты это уже наконец. И мне не нужна ничья…       Он захлебывается словами, будто водой.       Слова тонут в дурацком кашемировом свитере. Слова тонут в запахе нафталина, пыли, выпечки и озона. Слова тонут, и он захлебывается ими, не в силах что-то противопоставить мягкой ладони на голове, которая осторожно прижимает его к такому же мягкому плечу.       От объятий ему почти физически больно.       И захочет по-настоящему — не вырвется, потому что знает, знал всегда: ангел его сильнее. Просто вспоминает об этом редко.       Твою ж мать.       Твою ж мать, Азирафаэль.       В груди у каждого демона — дыра, прожженная адским пламенем, нет там никакого сердца. Дыра не может чувствовать. Дыра не может свербеть или ныть.       Ноет.       Ему хочется выпустить клыки, разорвать пернатого идиота на мелкие клочья, перемолоть ему кости в хватке мощных змеиных колец, но он лишь позволяет себе на короткую секунду расслабить плечи и ссутулить спину.       — Ангел, — задушенно начинает он и тут же неловко умолкает. Способность нормально говорить явно решает взять выходной.       Мягкая ладонь ласково проходится по волосам.       Он сглатывает, сжимая зубы.       — Серьезно, Азирафаэль. Хватит. Отпусти, или... — из горла вырывается нервный смешок. — Или я тебя покусаю.       Если бы угрозы еще работали.       Бесстрашный пернатый придурок.       У каждого свои слабости. Азирафаэль питал слабость к сломанным вещам. Зашивал старые пальто, подклеивал переплеты книг, регулярно носил в ремонт свой допотопный компьютер. Кроули на его месте все это давно бы уже выкинул.       Такова ангельская природа. Чинить то, что было сломано, исцелять раны, врачевать души. Возвращать раздробленные осколки к единому целому. Никогда не проходить мимо. Никогда не отворачиваться от чужой беды.       И теперь асфальтоукладочный каток добра собирается проехаться прямо по нему.       — Не с-с-смей жалеть меня, ангел, — шипит Кроули озлобленно. — Никогда не с-с-смей.       Не унижай меня еще сильнее.       Я не сломанный, ты понимаешь это?       И тот все же отстраняется. Молча. И молча наливает-таки ему полный стакан бурбона.       Кроули почти благодарен.       Спустя полчаса он удивленно замечает, что крыло почти не болит.       Он видит, как Азирафаэль начинает едва заметно кривиться каждый раз, когда выдается особенно сырая осень.       Они не говорят об этом.       Ладно, вдох-выдох. Это глупо. Хотя, чего уж тут, это больше тянет на идиотизм, если ему потребовалось напиться.       Закрыв глаза, он расправляет крылья.       Нет. Ничего. Кости по-прежнему торчат под неправильным углом, и правое крыло по-прежнему неестественно вывернуто. Ничего не изменилось.       Не болит.       Крыло отчаянно ноет, когда он видит вьющийся над кварталом дым.       «Бентли» как безумная взвизгивает шинами.